Мед галльских лесов и пыль имперских дорог

Помню, как сейчас, промозглый воздух Галлии Аквитании. Он был густ, как неразбавленное вино, пах мхом, влажной землей и дымом далеких костров местных племен. Мой легион стоял лагерем близ Бурдигалы, и дни текли чередой переговоров, учений и настороженного ожидания – обычная служба на окраине Империи. И вот однажды, с очередной почтой из Рима, прибыл он – пергамент цвета слоновой кости, скрепленный личной печатью Императора Адриана.

Мой верный ликтор, Марк, чье лицо было таким же непроницаемым, как щит центуриона, подал его мне с той бесстрастностью, с какой подал бы и приказ о выступлении, и кубок фалернского. Я вскрыл печать. Почерк секретаря был четок, почти бездушен, но под ним угадывалась тень самого Императора – того беспокойного, вечно путешествующего философа на троне, чьи мысли могли блуждать от Британии до Египта за время одного заката.

Письмо… право слово, в нем не было ничего. Ни срочных распоряжений, ни упреков, ни даже похвалы. Общие фразы о делах в Риме, несколько туманных философских замечаний о природе власти и варваров, вопрос о климате в Аквитании – будто Император, коротая бессонную ночь в своем дворце на Палатине, просто водил стилусом по воску от скуки, диктуя случайные мысли пробегавшему мимо рабу. Я пробежал его глазами, отметил про себя, что Цезарю не спится, и отложил в сторону. В тот день меня ждали вожди одного упрямого галльского племени, чьи споры о границах пастбищ грозили перерасти в нечто большее. Пергамент Адриана казался сухим листом, занесенным ветром из иного, далекого мира, и я почти забыл о нем, погрузившись в терпкую, живую реальность Галлии.

Прошло несколько дней. Дела с галлами уладились – где словом, где демонстрацией силы орлов легиона. Вечером, разбирая бумаги в своем претории, под светом дрожащей масляной лампы, я услышал тихий голос Марка за спиной:

Господин, ты не забыл ответить Императору?

Слава богам за его память! Я чуть было не совершил оплошность. Поблагодарив ликтора, я взял чистый лист папируса, обмакнул калам в чернильницу… и замер. Слова не шли. Все, что приходило на ум, казалось либо подобострастным, либо неуместно фамильярным, либо сухим и казенным. Как ответить на эту имперскую скуку, облеченную в форму письма? Как передать вкус галльского воздуха, упрямство местных вождей, усталость легионеров, глядящих на чужое небо? Все казалось мелким, недостойным пера, отправляемого в самое сердце мира. Я просидел так, наверное, с час, изводя папирус и собственные мысли. Внутри росло глухое раздражение, будто я пытался высечь искру из мокрого кремня.

Марк, - позвал я, откладывая бесполезный калам. – Забудь об этом письме. И не смей мне о нем напоминать, пока я сам не спрошу. Понял? Строго-настрого.

Слушаюсь, господин, - бесстрастно ответил ликтор и вышел, оставив меня наедине с молчаливым папирусом и пляшущим пламенем лампы.

Я не притрагивался к письму несколько дней. Жизнь шла своим чередом: учения на плацу, доклады центурионов, долгие конные разъезды по сырым лесам, где вековые дубы шептались о чем-то своем, древнем, непонятном римлянину. Я вдыхал этот воздух, слушал гортанную речь местных жителей, смотрел, как туман поднимается от реки Гарумны, и что-то внутри меня медленно менялось, настраивалось на иной лад. Я перестал думать о Риме, об Императоре, о необходимости ответа.

И вот однажды, не помню уже, утром или вечером, после долгой поездки или тихих размышлений у карты провинции, я вдруг почувствовал… легкость. Словно невидимый узел развязался внутри. Я подошел к столу, взял калам, и слова полились сами. Легко, свободно, без малейшего усилия. Будто не я писал, а кто-то диктовал мне – не Император из Рима, а сама эта земля, ее дух, ее тихая мудрость.

Что я написал тогда Адриану? Честное слово, не помню. Наверное, что-то о лесах, о туманах, о странных песнях галлов, о верности легиона, о том, каким далеким отсюда кажется вечный город… Не важно. Важно лишь это ощущение – необычайной, почти волшебной легкости, с которой было составлено то письмо. Будто тяжелая дверь, которую я тщетно пытался выломать, вдруг сама собой распахнулась от легкого прикосновения. Это воспоминание – о тишине после борьбы, о словах, пришедших из глубины, о странном диалоге между пыльной дорогой Империи и медом галльских лесов – оно почему-то дороже многих побед и почестей. Оно – как тихий шепот о том, что самые важные ответы приходят тогда, когда перестаешь их искать.