Глава 2. Смерть Тамерлана

      Это вторая глава моего мистического романа под названием “Смерть ещё не конец”. Роман посвящён посмертным, то есть послесмертным, приключениям главных героев в пространствах Ада и Рая.

      Роман написан в жанре военно-политического детектива с участием первых лиц Ада и Рая. Главными персонажами являются Тамерлан, Ходжа Насреддин, Чингиз-хан, владыка Ада Люцифер, императрица Ада Лилит, её дочь Идиора, её внук, чистокровный демон Алахес, архангелы Михаил, Гавриил и Рафаил,  архидемоны Вельзевул и Левиафан, глава инквизиции Ада князь Астарот и другие.

    

----------------------


    Глава 2. Смерть Тамерлана

     История наука неодушевленная, а потому беспристрастная, и персонажей для своих анналов выбирает не по красоте их человеческих качеств, а по степени выпуклости. Появилась выпуклость на карте истории - ага, в анналы её, законсервируем для потомков. Пусть они ломают головы над сакральными причинами, выдвинувшими её в лидеры исторических процессов.

     Но страницы истории пестрят, как правило, именами сильных мира сего, тех, кто передвигает границы государств, палачествует над народами, узурпирует права и свободы собственных подданных. И редкими звездами мелькают на исторических пространствах, в эпосе стоустном, самородки духа народного, те, кто место свое в истории заняли, не запятнав себя причастностью к кровавым делам царей, а возвысились благодаря состраданию своему к бедам простолюдинов, хозяевами обиженных.

     Видимо, Бог дал им великую способность сочувствовать, доброе сердце, нежную любовь, видение настоящего, скрытого от остальных манящим покрывалом дьявола, на котором блистающими алмазами рассыпаны соблазны вездесущие, телесные И духовные. Это птицы райские, красоты неписанной, фонтаны дворцовые, прохладой дышащие, яства дымящиеся, соком истекающие, гаремы белозубые, крутобедрые, перстни переливающиеся, лучами радужными глаза высасывающие, слуги угодливые, расторопные, воины с латами железными, жизнь отдать готовые, земли плодородные, золото в недрах таящие, народы смиренные, данью обязанные.

     Подергает дьявол за края покрывала, поманит пиршеством чувственным и покрывается душа человеческая, алчностью соблазненная, коркой ореховой, глаза уже не видят сияние короны Всевышнего, уши не слышат гласа труб адовых. Все хотят. Все, толкаясь локтями и просовывая нож кривой в ребра ближнему своему, рвут на части сладострастия предлагаемые, торжествующе глазами поблескивают и рассовывают, оглядываясь, по сундукам потаенным. И нет различия между богатыми и бедными. Все очарованы блеском дьявольского золота. У всех одно желание - обладать. И те, и другие готовы душу заложить, лишь бы одним - удержать и преумножить, другим - получить и пользоваться.

   А истина в том, что нет ни богатства, ни бедности. Есть только спокойствие духа, умиротворённость и безмятежность. Это, в конечном счете, то, к чему стремится каждый, может быть, даже не сознавая. И это называется счастьем. Умереть со спокойной душой - счастье. Умереть так, чтобы тебя несли на руках, а не бросили в овраг голодным собакам, чтобы в могилу с тобой легли слова любви, а не проклятия, чтобы на холмике твоем рос благородный миндаль, скорбящей рукой взлелеянный, а не пустынная убогая колючка.

 Истина - это смерть. Она всё расставит на свои места. Сорвет дорогие одежды и грязные лохмотья, и душу, обнаженную на показ выставит. И видно будет угодникам божиим - трепещет ли душа и видениями страшными содрогается или спокойно идет на суд свой последний.

     И не видит душа неправедная богатство своё оставленное, блеск золотых монет, чревоугодие богопротивное, похоть непомерную прижизненную. Видит только престол Господен и хмурые брови Всевышнего. И возвысит она глас свой вопиющий, - Верни, Господи! Дай искупить! Пощади! - но понимает, спазмами в сочленениях своих понимает, что не будет пощады. Вот она - истина. Только сейчас, на границе жизни и смерти, во всей своей невообразимой красоте и во всем своем безумном ужасе появляется.

     А в жизни истина не видна. Одна суета. Здесь вотчина царя темного и нет сил у Бога, чтобы сдернуть его манящее покрывало, вразумить и наставить заблудших, чтобы сами увидели грехи свои, обрели разум божественный, а вместе с ним и место у престола, правдой сияющего. Сил хватает только на то, чтобы пробить маленькую брешь в редутах дьявола и пропихнуть в неё своего посланника. Но мир дьявола насколько чудовищен, настолько и соблазнителен, и не каждый посланник может сохранить душу свою или хотя бы часть её. Стойкие становятся пророками, новыми святыми, каноном признанными. Другие, церковными иерархами незамеченные, оставляют память о себе и делах своих в сердце народном.
 
     Вот и бродят по дорогам земли полусвятые, угодные для одних, не угодные для других и, в силу своей земной воплощённости, дела свои, высшей властью вдохновленные, сопровождают методами отступными. Поэтому и слава их велика, но не однозначна, не свята и не безгрешна.

     Расскажу я вам историю об одном таком святом грешнике. Жизнь его яркой кометой пронеслась по пустыням и горам Средней Азии, и все народы, населяющие эту благословенную землю, помнят его и передают память о нём из поколения в поколение, от седовласого к юному.

     Не стану вдаваться в подробности его земной жизни, в то, что уже известно о нём из легенд, песен, сказаний. Его проделки стали притчей во языцех, а афоризмы обрели крылья. Он - герой современных анекдотов, и только самый последний тупица не улыбнется при упоминании имени Ходжи Насредцина.

     Да, мои строки о нём, об этом конокраде и ловкаче, жулике и пройдохе. Одни звали его шутом и забавлялись рассказами о его выходках; другие - мудрецом и звали рассудить их тяжбы по справедливости; третьи - бессовестным мошенником и перекладывали деньги поглубже во внутрь при его появлении; четвертые называли его разбойником и, завидя его, кричали стражников; пятые указывали на него пальцами и восхищённо говорили детям - Это наш Насреддин; шестые назначали туманы золота за его голову; седьмые ловили и сажали в тюрьму; восьмые... Никого не оставляло равнодушным упоминание о Насреддине.

     И как бы ни были высокообразованны нынешние исследователи душ человеческих, никогда им не разгадать тайну Насредцина потому, что искра в нем была божья, а то, что дано Богом недоступно пониманию людей, как бы дорого они ни пожелали заплатить. И славу его может повторить только имеющий печать на своём челе, печать, которая приложена десницей Господа,  которая даёт силу быть не таким как все.

     Таков Насреддин. Такова его жизнь. Я же хочу поведать вам о его последнем дне и о том, что приключилось с ним потом, там, за чертой света и тени.
Мало кто знает, что был у Насредцина брат сводный. Тимур. С пеленок были они вместе, сосали груди одной матери. Только вырос Тимур и стал Тамерланом, грозным правителем, огнем и мечом разоряющим соседние ханства и далекие государства, стяжающим власть и славу беспощадного мясника и убийцы. Не будем останавливаться на путях его земных, отмеченных разбоем и порабощением. Имя его сохранено в летописях и дела его известны.

     Прошли годы. Великий завоеватель состарился. Тяжелая болезнь поселилась в ханском горле и сжимала всё сильнее. Редко он уже вставал с постели, дни его были сочтены. Всё больше одолевали его мысли о смерти и посмертном возмездии за жизнь его проклятую. Часами лежал он неподвижно, вспоминая всё и испытывая неведомую ранее тяжесть возле сердца. И увидел хан, что за спиной у него одни битвы, огонь, отрубленные головы, вспоротые животы беременных женщин, разлученные отцы и дети, разграбленные города, угнанные рабы, стоны умирающих под пытками, смердящие виселицы по дорогам. Содрогнулся он всеми членами, потом холодным покрылся, ибо понял, что власть его, железом выкованная, давно уже в противоречии с властью Всевышнего, и не может он, обладая даже всем золотом мира, решить свою собственную судьбу, которой может распорядиться только Он.

     Схватил хан Великую Книгу дрожащими пальцами, хотел раскрыть её, да не раскрыл, бросил на пол. Поздно. Уже ничего не исправить. Упал бессильно на подушки шелковые, зубы до боли стиснул, а из глаз первые за всю жизнь слёзы покатились.
Долго он плакал, страшась суда нездешнего, жизнь свою проклиная, но не упал на колени и не склонился в первом поклоне Господу. Тяжелы грехи. Поклонами не искупишь.

     И вспомнил он о брате своём забытом, о Насреддине. Вспомнил, что слывёт он человеком мудрым, может быть даже праведным. Вспомнил и послал мавров своих чёрных разыскать его и доставить в ханский дворец. Приехали слуги, предстали пред его очи, втолкнули в залу старика белобородого, в бедной одежде.

     Поднялся Тимур от подушек и, багровея от усилия, сделал несколько неверных шагов. Сверкнул глазами на слуг преклонённых и те исчезли.

     Без труда узнал хан брата своего. Ни длинные седые волосы, ни глубокие морщины не скрыли от него знакомые черты.

     - Брат мой, Насреддин, - обратился к нему Тимур, - помнишь, ли меня, брата своего?

     - Да, Тимур, помню, - отвечал старик, - Много горных рек перетекло в море с тех пор, как виделись мы в последний раз. Зачем ты приказал своим людям привезти меня сюда? Я бедный дервиш и силы мои на исходе.

     - Насреддин, мы молочные братья, мы питались молоком одной матери, и только судьба развела нас. Я так же стар, как и ты, и немного нам обоим уже осталось.

     - Матери нашей давно уже нет. В груди, которую ты сосал, червь завелся, и она сама отсекла её, но это не помогло и она умерла. Что заставило тебя сейчас, через годы забвения, вспомнить обо мне? Ведь это не запоздавшее желание поскорбить вместе со мной о судьбе нашей бедной матери?

     - Ах, Насреддин. Не будь строг ко мне. Весь мир ненавидит меня, ждет моей смерти, а я больше не в силах противостоять.

     Грузно опустился Тимур на подушки.

     - Ноги мои сделались подобны жидкой глине. Душа иссохла и не желает больше утех телесных. Присядь, брат. Возьми пиалу с чаем персидским, откушай фруктов сочных и смягчи своё сердце. Мало найдется людей во всём подлунном мире, кого я мог бы приблизить сейчас к ложу моему немощному. Приходили ко мне эскулапы из Египта, приходили звездочёты из Бухары, прорицатели из Хивы, знахари из Коканда. Мазали мазями чудодейственными, пользовали тварями пустынными, передвигали светила небесные, взывали к святому шейху Багауддину. Да видно срок мой не за горными вершинами, а к порогу моему спустился, чтобы счёт предъявить за жизнь богоотступную, непокорную.

     Трудно дышал Тимур. Слова не хотели легко улетать с его губ, путались и терялись в бороде. Руки лежали на груди и теребили золотые застёжки расшитого изумрудами халата. Насреддин подошёл к изголовью, положил ладонь свою на руки ханские, неспокойные.

     - Ну что же, Тимур. Буду честен с тобой. Мысли мои и уста мои не отмечены печатью сладкословия. Я много лгал, насмешничал и обманывал в своей жизни. Иногда для того, чтобы иметь кусок чёрного хлеба, иногда чтобы умерить алчность ростовщиков и наглость сборщиков налогов. Но никогда не кривил душой у постели готовящегося предстать перед троном Всевышнего.

     Да, Тимур, я вижу, что книга жизни твоей закрывается. И в ней написано красным. Много красного. Ты истребил соседние народы, полагая, что Всевышний отвернулся от них, теперь ты видишь, что Он отвернулся от тебя. Ты возжелал славы Салахедцина, благородного воителя, очистившего земли Дамаска и Израиля от крестоносцев, а снискал славу захватчика, разорителя и душегуба. Ты позволил своим вассалам обворовывать свой народ, отнимать кров у стариков, неспособных уплатить непосильные налоги, бросать в темницы незаслуженно осуждённых, единственная вина которых - дырявый халат, устраивать гонения и показательные казни для инакомыслящих. Ты разлучал жён и мужей, плётками выгоняя последних на кровавую бойню, где они умирали тысячами. Ты сиротил детей, и они так же умирали, оставшись без кормильца. Ты сделал нищим свой народ, а себя и приспешников своих богачами из богачей, не задумываясь о том, что богатство это не тот пропуск, который нужно предъявлять стражникам у ворот Рая. И вот сейчас ты на краю жизни и душа твоя голая и прикрыть её нечем.

     Тимур бледный лежал, губы его кривились, а пальцы отрывали застёжки одну за другой.

     - Жесток сердцем ты, Насреддин. Никто и никогда не посмел говорить такие слова мне, великому владыке, власть которого простйрается от одного края земли до другого. Но не могу я больше найти в себе силу, чтобы поставить её против чужой силы, против армий врагов моих, против несговорчивости улусных ханов, против злорадства визирей, против вражды жён моих и интриг наследников златолюбивых. И против правды твоей, кинжалом острым разрывающей ткани сердца моего. Ничего уже не чувствую, только жар из преисподней. Ничего не хочу, только спасения. Страх струится в моих обветшалых жилах. И не на что опереться мыслью, некому переложить боль за жизнь свою. Вот ты, Насреддин, странник и бродяга, а верю тебе больше, чем всем придворным краснобаям вместе взятым. А, может быть, ты ангел? Ведь говорят, что под видом нищих по земле ходят ангелы. Ты узнал обо мне, о своём правителе то, чего я не могу доверить окружающим меня лжецам и оборотням. Скажи, ангел, могу я надеяться?

     Отшатнулся Насреддин, руки поднял, на хана, некогда грозного, со страхом взглянул.

     - Не помутился ли твой рассудок, Тимур? Я вижу Великую Книгу брошенной на полу, попираемую грязными ногами слуг твоих нечестивых. Книгу, которую следует не читать, а знать. Книгу, которая говорит словами Бога и пророков Его. Там всё написано. Что могу посоветовать тебе я, ничтожный раб Господина моего, если советы самого Хозяина моего оказались попранными?

     Нахмурился Тимур. Гневный взгляд бросил на брата.

     - Я не юродствую, Насреддин. У меня за дверью стоит страшная старуха и она готова уже махнуть своей косой. А на смертном одре не обманывают. Я боюсь. Меня страшит моя вечность. Если я и потерял разум, то от страха, от видения геенны, и готов сделать всё, что скажешь мне ты, божий человек. Слава твоя разнесена по городам и странам, слава, которой не добиться мне со всеми моими воинами. Моя слава рождена страхом, твоя - любовью. Моя дорога обрывается у котлов кипящих, твоя теряется в садах райских. Я каюсь, Насреддин. Великим каянием великого грешника. Тяжелы оковы души моей. Врезались железными обручами в сердце и не дают дышать умирающему. Дай хоть зернышко надежды. Попроси Господа. Твои уста открыты для Его ушей, мои же запечатаны кровью жертв моих. Я не могу дать тебе ничего. Ты не нуждаешься в том, что есть у меня. Я взываю к материнскому молоку, текущему в наших сосудах. Сжалься! Окажи последнюю услугу брату своему во имя матери нашей...

     Откинулся грузно Тимур на подушки, задышал тяжело, устало сквозь слёзы в лицо Насреддина зрачками мятежными уперся.

     Ничего не отвечал Насреддин. Смотрел на Тимура глазами глубокими, и не было в нем ни сострадания, ни осуждения. Одна печаль. Ибо понимал он, что нет для этого грешника спасения, что давно и добровольно поступил он на службу дьяволу, и именно он, дьявол, руководил его мыслями и поднимал его руку с тяжёлым мечом. Как он может просить Господа за слугу дьявола, за человека, не пролиставшего за свою жизнь Великую Книгу, за человека, отнимавшего у других то, что даровано Богом - жизнь? За человека, вступившего в открытое противоборство с Богом на стороне сил Зла, жизнь которого заразила Злом души тысяч его последователей и способствовала усилению тёмных сил на земле? Да и кто он, Насреддин, такой, перед лицом Его? Не наместник и не философ, не проповедник и даже не поэт. Шут площадный, по мере сил и желания пытающийся облегчить жизнь нуждающихся.
Шагнул он к Тимуру, руку положил на плечо его, властью облеченное, взглянул в глаза мечущиеся, безрассудные, хозяину уже не подвластные.

     Нет, Тимур. Не тревожь нашу мать на её смертном ложе и не проси меня о том, что выше моих сил. Тебе, чтобы спокойно уходить, следовало прожить другую жизнь. Я хотел бы, Тимур, но не могу повернуть вспять ход Солнца и сделать всё не так, как случилось. Даже если бы я мог так сделать, не принесло бы это тебе облегчения потому, что и мозги твои омолодились бы точно так же, и вновь стали такими же мягкими и подвластными шёпоту дьявола, и повторил бы ты всю свою жизнь в точности. Почему не призовёшь ты иерархов своих? Они, как псы, готовы землю рыть для господина своего, доказывая преданность. Они наместники и они призваны небесами исповедовать заблудших и выдавать индульгенции, а умирающему читать Книгу Мёртвых.

     Горькая усмешка искривила губы повелителя. Он освободил плечо, отстранился от Насреддина и желваки загуляли на его скулах.

     - Не заблуждайся, брат. Твоя жизнь прошла среди полей и гор, среди простых людей и простых слов, в которых нет тайного смысла. Друг означает друг, враг означает враг. Во дворцах всё не так. Мои шейхи облечены представительствовать на земле не властью небесного Владыки. Это сказки для простаков. Они облечены моей, ханской, властью. Я приближал их к себе, возводил в сан и использовал по своему усмотрению. Моя ханская власть - власть над телами и судьбами. Власть шейхов - над душами и мыслями. Союз наших властей - залог непреходящей силы моего влияния на подданных и на иноверцев. Иерархи мои ncы. Их руки обагрены кровью не меньше, чем мои. Я отдавал приказы рубить головы и сам рубил головы. Чем лучше меня мои служители образа божия, когда они, в угоду моей непомерно разросшейся гордости освящали творимые мною бесчинства и преступления? Когда они, якобы словом Всевышнего, а в действительности плебейством своим передо мной, гнали толпы деревенщин на заклание и сознательно брали на себя грех соучастия в бесчисленных убийствах, призывая их умирать под стенами чужих крепостей во имя хана своего и ложного Господа с лицом дьявола. Вслед за мной пойдут они на костры подземные и их муки будут страшнее моих, ибо они, кощунственно прикрываясь личиной Бога, предали Его и творили дела свои от тайного имени своего действительного покровителя - тёмного Бога преисподней. Но, единственный бог, которому они поклоняются со всей страстью своей ничтожной душонки - Золотой Телец. Только звон золота заставляет их прогибать свои спины передо мной. Я их источник, я их бог, я - сатана в ханском обличье, и они готовы целовать пыль под моими ногами за меру золотого песка. Они так же далеки от истинного Бога, как и я, и если бы не нашли своё жалкое прибежище во дворце, то были бы обыкновенными разбойниками на большой дороге, которых рано или поздно вздернули бы на городской площади. И вера их так же продажна, как и дела их, и помыслы.

     Неужели ты не понимаешь, Насреддин, что чем ближе человек к вершине власти тем меньше он остается_человеком, таким, каким хотел его видеть Творец? Право отщипывать золотые куски от ханской казны и безнаказанно полосовать спины подданных плётками дорого стоит. И покупают его не за звонкие монеты и не лучшие люди ханства. Все они давно расписались кровью в контракте у тёмного Духа, который под землёй. Только страшной ценой, ценой, души, можно купить власть над людьми. Меня окружают негодяи, казнокрады, предатели, шпионы, убийцы, готовые всадить нож мне в спину и растащить сундуки с серебром по своим грязным норам. Как я могу приказать контрактникам преисподней ходатайствовать за меня перед всезнающим Господом? Их голос услышит только подземный повелитель. Мне не к кому упасть в ноги и, обливая их слезами, молить о снисхождении. Создатель не услышит меня, а молитвы моих духовных соправителей лживы и лицемерны.

     С тяжёлым усилием говорил Тимур, местами как бы замирая и прерывисто вздымая слабую грудь, надолго замолкая, уставившись в сводчатый потолок зала глазами блёклыми.

     - Не бросай меня, Насреддин! Твои дела зачтутся на небесах. Ты помогаешь простым смертным, помоги и мне, падшему брату твоему. Кожа моя чувствует нестерпимый жар смолы кипящей, и душа стонет и плачет, разрывая сердце на тысячу болящих частей.

     Тимур вдруг собрал все силы, поднялся с ложа, схватился обеими руками за горло, слёзы брызнули из глаз и потекли по глубоким морщинам, рот открылся, и губы дергались в судорогах. Он шагнул вперёд, ноги его подкосились, и он упал на колени, обхватив руками Насреддина, пытавшегося поднять его.

     - Не бросай, брат! Заклинаю тебя памятью матери и последней чистой каплей в моей душе, если она есть. Скажи слово. Почему ты молчишь? Почему смотришь так неласково? Я, держатель половины мира, отираю пыль с твоих сапог и смотрю снизу вверх, как собака. Дай мне надежду, маленькую, с просяное зернышко, она остудит жар подземный. Ты умный, ты хитрый, ты знаешь, что делать. А Бог милостив. Он услышит. Насреддин! Насреддин!

     Рыдания сотрясли тело Тимура. Руки тянули одежды Насреддина. Внезапно хан обмяк, повалился вниз и уткнулся лицом в ковёр.

     Вбежали мавры, лицом страшные, подхватили господина и понесли на ложе. Подбежали первые визири и начальник стражи. Насреддин взглянул в лицо Тимура. Ничего не видел уже Тимур. Глаза неуправляемо вращались и не узнавали никого. Скрюченные пальцы хватали горло, а с синих губ, сквозь клокотания и обильную пену, слетали непонятные слова, - Ур-р..., - ур-р..., - дин..., - руха..., - а..., - енна..., - енна..., - дин... Пошла пена изо рта потоком. Растерялись придворные, за лекарем побежали. Посинело всё лицо у Тимура, глаза выкатились и остановились, и клокотание в горле прекратилось. Одна лишь струйка пены сочилась из угла рта и терялась в спутанной бороде.

     Умер великий и ужасный Тимур-Тамерлан, державный повелитель половины земных царств, истребитель народов, воздвигнувший страшный памятник самому себе на костях, крови и слезах. Умер контрактник дьявола, сполна заплатив по своим обязательствам кровью покорённых народов.

     Суматоха окружала ложе умершего. Лекарь запоздало вскрывал вены Тимура и выпускал чёрную, остановившуюся, уже не струящуюся кровь. Жёны, теребя шелковые простыни, голосили и размазывали по лицам краску, стекающую с очернённых глаз. Придворные нерешительно перетаптывались и озирались друг на друга, не зная, что предпринимать. Никому не было дела до Насредцина. Он еще раз взглянул в немеющее лицо Тимура, поклонился и направился к выходу.

     - Этот старик отравил нашего господина! Держите его! - раздался вопль в зале. Насреддин обернулся и увидел, что все повернулись к нему и смотрят на него. Страшные мавры подскочили, заломили руки за спину. Ничего не успел сказать Насреддин. Подошел начальник дворцовой стражи, достал из ножен кривую саблю и тяжелым ударом отсёк седую голову.

     Никто не видел, как из мёртвых тел братьев отделились их души и понеслись по своему предназначению. Чёрная Тимура, светлая Насреддина.