Абсурдик

Они начали с дивана. Не с разговоров, не с терапии, не с попыток вспомнить, за что когда-то любили. С дивана. Того самого, купленного в рассрочку в 2015-м, на котором беременнела дочерью, а он ночами смотрел футбол, приглушая звук, чтобы не разбудить ребенка. Теперь они меряли сантиметры рулеткой, как землемеры на поле боя: «Мне спинку, я за неё платил!» — «А мне подушки, я их стирала!» Бензопилы, конечно, не было — только тупой кухонный нож, оставшийся от их последнего совместного ужина. Но к вечеру кожзам был разрезан, и бежевая синтетическая вата клубилась по полу, как пепел. 

Дочь, Алиса, двенадцать лет, стала живым грузом. По решению суда — «для минимизации стресса» — её перевозили через день: в понедельник к отцу, в среду к матери, в пятницу снова к отцу. Не в багажнике, конечно, но в заднем сиденье, где она сворачивалась калачиком, уткнувшись в телефон, чтобы не видеть, как отец бьёт кулаком по рулю, когда мать опаздывала на передачу. Рыжий кот Марсель, которого они взяли вместо второго ребёнка, сбежал на третий день их войны. Нашли его через месяц под балконом — замёрзшим, с веревкой на шее. Ветеринар сказал: «Сердечная недостаточность от переохлаждения», но они оба знали правду: Марсель повесился на старых шторах из гостиной, которые она выбросила, а он вытащил из мусорки. 

Адвокаты плодились, как тараканы в треснувшем фамильном сервизе из столовой. Её юрист, женщина с лицом бухгалтера и голосом гильотины, требовала алименты, компенсацию за «моральный ущерб» и половину пенсионных накоплений. Его адвокат, похожий на подвыпившего таксиста, доказывал, что её новая татуировка — «оскорбление святости брака». На седьмом заседании судья, женщина в очках с линзами, как дно пивной бутылки, постановила: «Квартира продаётся, выручка пополам. Кот кремирован, урна уничтожена как общее имущество. Ребёнок — график: чётные дни у отца, нечётные у матери, воскресенья в детском доме для профилактики». 

Дом, который они когда-то красили вместе, выбрав ужасный горчичный цвет («Он тёплый!» — настаивала она), стал полем битвы. Плесень на стенах ванной росла, повторяя очертания их ссор: острые языки вдоль потолка, чёрные пятна под раковиной, где он разбил её любимую чашку. Микроволновка, которую она требовала забрать, гудела по ночам, разогревая пустоту. В ящике стола нашли старый календарь с обведённой датой: «Годовщина — 7 лет». Кто-то дописал сверху красным: «До смерти осталось 3 дня». 

Они встретились через десять лет у банкомата. Он — седой, с тремором в руках, который начался после того, как суд забрал у него права за пьяную езду. Она — в платье из секонд-хенда, с лицом, которое даже ботокс не смог подтянуть до «бывшей себя». Алиса, их дочь, к тому времени уже дважды лежала в клинике с диагнозом, который звучал как «хроническое отравление чужими грехами» или проще - тяжёлая алкогольная и наркотическая зависимость. Он протянул ей конверт с деньгами. Она бросила его в мусорку, сказав: «Ты всё ещё должен мне за Марселя». 

Когда они разошлись, дождь смыл с тротуара следы их обуви, будто стирая сам факт, что они когда-то шли в одну сторону. В пустой квартире, проданной за бесценк, остались только два гвоздя в стене — от их общей фотографии. И пыль. Много пыли. 

Смерть, сидя на подоконнике опустевшей квартиры, поправляет свой чёрный шарф и вздыхает: «Люди. Они платят за ад при жизни, чтобы потом не осталось денег даже на собственные похороны».