И мы люди будем

"Оттерпимся, и мы люди будем"  -  русская народная пословица.


ПРОЛОГ.

Не здоровится. Но, температуры нет. Просто слабость и сонливость. Голова туманит, и трудно сосредоточиться на чём-либо. И, как итог, полная неработоспособность. Вот и валяюсь в кровати сегодня с самого утра. А уже почти полдень. Такое у меня иногда бывает.
Периодически закрываю глаза и даже засыпаю ненадолго, но потом снова просыпаюсь. Этакое ныряние из Яви в Сон и обратно. А в голове всё время мелькают обрывки каких-то мыслей. Нет, даже не мыслей, а картинок, цветовых сгустков, обрывки фраз. Такой «винегрет» часто бывает у меня перед сном, а сегодня проявляется и днём.
В какой-то момент я видимо почти заснула и, находясь на грани яви и сна, в моей голове чётко всплыла картина….

  *   *   *

Кафедра какого-то института. Большой амфитеатр зала. Жюри за столом. И масса студентов, кучкующихся и отдельно сидящих. Идёт что-то типа отборочного конкурса молодых сценаристов. Я стою в стороне и тоже ощущаю себя причастной к этому конкурсу, хотя прекрасно осознаю свой возраст. Но, я волнуюсь, как молодая студентка перед экзаменом, в душе смятение и тревога: получится ли? Возможно, не стоило сюда приходить, и было бы спокойнее? Но, что-то ведь привело меня сюда? Наверное, меня пригласили, и я пришла, ведомая азартом и вечным зовом поиска, желанием попробовать себя.

После слова «Внимание!», в гулкой тишине притихшего зала, кто-то из жюри обращается к студентам. Предлагают за полчаса написать кратко сюжет рассказа. Если получится и он понравится жюри, то возьмут на какую-то там работу.  Думаю: А нужна ли мне эта работа в мои-то годы? Но! Опять азарт! Смогу ли сочинить что-то за полчаса? Это ведь так интересно, тем более что все остальные молодые!
Счёт пошёл. И, дорожа даже секундами, я начинаю с волнением, лихорадочно думать, напрягая фантазию….

И вдруг, даже во сне, в голове у меня темнеет, и словно зависает экран, на котором написано слово «БАРЧУК».

Почему? Я и сама себе не могу этого объяснить. Тема что ли задана?
Да, скорее всего это тема. Сосредотачиваюсь, лихорадочно перебирая в сознании всё, что связано с этим словом.  И в голове начинается волновое движение. Я явно ощущаю эти волны. Они даже разные по цвету и тону своей окраски. И, как-то на диво быстро, пробивается на свет сюжет…. А вот откуда пробивается, опять не могу сказать. Но, на ум приходит сравнительно быстро и легко отрывочными фразами то ли сценарий, то ли план… Назовите это, как хотите:
- Барин. Барыня Софья Иосифовна. Да, да, именно вот это имя проступило в сознании почему-то полностью, даже с отчеством. А потом: Барское. Крепостные. Имение. Барчук. И я сразу поняла, что Барчуком называют среди дворовых маленького сына барина и барыни.

И пошло….
Мне и самой тогда был очень удивителен и одновременно не понятен процесс создания того, что происходило в моей голове. Но, получив информацию, я резко проснулась, возбуждённая и наделённая какой-то энергией. Встав, я стала тогда записывать всё, что было живо, что ещё сохранилось в памяти. Так тогда возникли мои тезисы в отношении этого данного свыше рассказа, который позднее я, конечно, обработала и завершила. И сейчас представляю его на ваш, дорогие читатели, суд. Такой опыт получения материала для творчества в мой жизни был в первый раз. И кто знает, а может быть и не в последний….




ГЛАВНАЯ ЧАСТЬ.

1. «ГРУСТИХА».

Ту деревню, затерявшуюся среди лесов среднерусской полосы, когда-то очень давно окрестили своеобразным названием - «Грустиха».
Что сподвигло дать такое название? Однообразие полей, на многие километры окружающих её, или трудные доступы к ней через речку и небольшие мелководные ручьи, которые приходилось преодолевать вброд. А может быть жизнь тихая и малоинтересная в трудах и заботах наводила на грусть? Не понятно. Но, одно точно и достоверно: деревня располагалась далеко от города «В» в 40 верстах, в стороне от больших дорог, на отшибе от других деревень, в глуши.

Деревней этой и ещё несколькими в тех краях владел потомственный дворянин Григорий Иосифович Белавин, военный в отставке. Но жил он со своей семьёй не в Грустихе, а в красивом местечке, расположенном на берегу большого озера верстах в восьми от города и в тридцати от Грустихи. Озеро со всех сторон было окружено борами, примыкающими и к их селу Ясный бор.

У супругов было две дочери. Обе уже замужем. Старшая за сыном купца, успешно продолжающего дело своего отца, умершего чуть больше года назад, а младшая за владельцем небольшой лесопилки и двух деревоперерабатывающих заводиков на окраине города. Супруга его, Татьяна Ивановна, была из богатого купеческого рода.
Ещё у Григория Иосифовича была сестра, Софья, которая долго не выходила замуж по причине некоторой замкнутости характера, склонности к уединению. Но лет десять назад выдали её за Фёдора Ивановича Красовского, единственного сына обедневшего и старого уже дворянина, недавно похоронившего жену. Выучился молодой Красовский на врача, и начал уже работать в земской городской больнице. А года через два умер и отец. И остался он жить один в их родовом имении на окраине города.
Через какое-то время по городу прошли слухи, что бросил он свою лечебную карьеру по причине тяги к спиртному. Слухи эти через общих знакомых как-то дошли до Белавиных. Судьба молодого человека обсуждалась, ходили разговоры, что, в сущности, жаль его, что и родители были порядочными людьми. Вот бы ему жену хорошую, и выправился бы, воспрял духом.

И, зашедшая тогда в диванную во время этого разговора Софья Иосифовна, молодая и незамужняя, невольно обратила на себя взгляд. Помнится, все повернули к ней головы, и кто-то воскликнул: О! Да, выдать! За нашу Софью!

Мысль вроде бы скоропалительная и отдавала шуткой, но за неё потом зацепились, подумали. А почему бы и нет? А то так и перейдёт скоро девка в «старую деву». Прошло время и дело закончилось сватовством. А молодой барин кажется влюбился, и зарёкся, что больше спиртного в рот не возьмёт. Родня боялась, что другой партии Софье не найти. Рискнули. И жених слово своё сдержал. В общем и целом, стал к выпивкам без причин относиться строго.

На свадьбу Григорий Иосифович подарил молодым старое родовое имение уже умерших к тому времени родителей. Вот эту «Грустиху».


Прошло время, и как-то молодые надумали воочию посмотреть на подарок. Собрались и поехали прогуляться из города до тех мест.

Стоял дождливый сентябрь. Тряская долгая дорога утомила. Приехали на место, потеряв где-то на ухабах настроение, и Софье Иосифовне сразу стало всё не нравиться: и эти старые въездные ворота, и большая лужа практически перед усадьбой, и сама усадьба, старая, заброшенная, своими большими окнами-глазницами удивлённо смотрящая на них. Фёдор Иванович тактично помалкивал, стараясь не обсуждать подарок её брата. Но, размер усадьбы и её запущенность его тоже не привели в восторг. Он думал, что увидит тут нечто более интересное.

Когда-то здесь жили престарелые родители Григория Иосифовича и Софьи Иосифовны. Первым умер отец, а немного погодя ушла из жизни и мать, сильно тосковавшая по мужу. Имение и деревня остались без хозяев. В ней жили работные крепостные люди, чтобы поддерживать всё в надлежащем порядке: косили, кое-что сажали на полях, разводили скот на продажу. Григорий Иосифович  часто приезжал и контролировал, вёл хозяйство.

Наскоро осмотрев усадьбу, оба, как-то разом засобирались и решили вернуться в город, в дом Красовских, его родителей, где они и жили после свадьбы. Ну, что, Грустиха! Кто знает, что с нею делать? Тогда оба они даже не представляли как она впишется в их судьбу. Уехали.

Да, Фёдор Иванович был единственным и поздним ребёнком в семье стареющих и беднеющих родителей, которые практически никакого материального состояния ему не дали, кроме старого имения. Хорошо ещё, что в молодости выучился на врача, и работал в городе в земской больнице. Мечтал когда-то заиметь свою больницу и нести в мир «славное, доброе, вечное». Но, со временем, постоянное видение человеческой боли и ранимости, а порою и безысходности, свойственные миру больниц, пошло во вред его слабоватой натуре отнюдь не борца. И стал он пытаться поддерживать своё настроение, ложно бодря себя спиртным. Часто это оказывалось не к месту, что позднее и подтвердилось.

А Софья Иосифовна любила своего мужа. Любила так, что не хотела видеть в нём недостатки, и чаще всего оправдывала перед другими его тягу к спиртному тяжёлой работой в больнице. Её влекла к себе его интересная внешность, она жалела его, а это играло не малую роль в чувствах женщины.

Прошёл год после свадьбы, и вдруг случилась у него на работе беда. Будучи в состоянии небольшого опьянения, его нерасторопность привела к смерти роженицы и ребёнка, после чего и муж её наложил на себя руки.

Тогда он оставил работу в больнице, сник и какое-то время отдался хмельному забытью. Тяжело было вынести всеобщее осуждение и разговоры, которые быстро охватили небольшой городок, помимо собственного суда совести. Вот тогда-то брат жены и намекнул им на переезд в «Грустиху».

Софью Иосифовну это конечно не обрадовало. Она пережила стресс, который ввёл её в меланхолию, но, любя мужа, и видя то, как Фёдор Иванович даже словно обрадовался такому исходу дел, смирилась. Они собрались в одночасье и уехали, словно «куда глаза глядят». Считали между собой, что начнут новую страницу в своей жизни.
Так, в августе, молодые Красовские переехали на новое место жительства. После сплетен и переживаний в городе здесь их окружила тишина и относительное спокойствие, если отбросить воспоминания и муки совести Фёдора Ивановича. Софья Иосифовна первое время всё гуляла по окрестностям и говорила, что всё, что ни делается – к лучшему. Не стремящаяся выходить в свет, склонная к уединению, она, пожалуй, нашла здесь действительно свою среду. А работы в имении было непочатый край. Имение требовало во многих местах вмешательства, ремонта и реконструкций, за что и взялся муж.

Иногда, гуляя по окрестностям, они приглядывались к этим местам, изучая их. Деревню Грустиха почти со всех сторон окаймляла речка Петля. Скажите, ну и названия!  Да. Вот так и было на самом деле. И Грустиха, и Петля…. Ни то, ни другое не наводило на радостные мысли.

Видимо когда-то давным-давно тут, в петлю, образованную рекой, и вписали деревню. И возник на небольшой возвышенности своего рода живой уголок среди ровных полей, широкой, километра в три ширины полосой, окружавших поместье. И оттого стоял он как на пустыре.

Речка, петляя вокруг деревни, в одном месте делала особенно сильный изгиб, образуя уединённый возвышенный закуток, где и расположили барскую усадьбу с разными пристройками для прислуги, скота и псарни.

На откосах за домами располагались огороды и сады. И поэтому, особенно весной, со стороны подъездной дороги деревня казалась маковкой шапки в венке из цветущих садов по краям.
 
Если смотреть с высоты птичьего полёта, то сама деревня шла своей отдельной линией под углом к барскому ответвлению. В конце деревни располагались сараи и гумно, а рядом у реки небольшая мельница. Всё утопало в зелени садов, буйно цветущих по весне кустов сирени.

Леса рядом с деревней не было. Но с одной стороны к ней примыкал небольшой бор, словно своя парковая зона. Грибов на всю деревню летом там было мало. За ними ходили в большой лес почти за три километра. А там и болота были с клюквой, брусникой, и бор с черникой. А этот борок у деревни так, вроде бы как на шутку, для прогулок. Весь исхожен вдоль и поперёд, порезан на отдельные части протоптанными тропинками.

Старожилы говорили, что будто давным-давно кто-то посадил тут на краю деревни лесные деревья, и вот через годы образовался этот лесок. Среди лесных деревьев в нём попадались и не свойственные: липа, ясень, сирень. На опушке ближе к деревне красовался громадный дуб, а рядом с ним вишни. Этим-то что бы тут делать? Если только косточки кто занёс – человек или птицы.

Барская усадьба в целом была большая, но стареющая и уже требующая ухода. Двухэтажный дом и все постройки, созданные ещё в 18 веке, были деревянными. Главной была в нём, конечно, жилая часть, а сбоку, отдельными пристройками, примыкала хозяйственная. Перед домом разбит был цветник. Широкая аллейка, утопающая в зелени уже старых лип, вела к входным воротам. С задней части дома располагался огород и старый сад. В правой стороне, чуть поодаль от усадьбы ещё прадедом была построена маленькая церквушка, рядом с которой находилось семейное кладбище.

Мир таких вот усадеб того времени был миром судьбы семей, целых поколений. Жили обособлено, своим замкнутым кланом, и старались чтобы в такой вот усадьбе было всё, необходимое для жизни.
Поэтому в самом доме была и кухня, и прачечная, подвал для зимнего хранения заготовок, а в пристройках к усадьбе и конюшня, и сараи, и псарня, загон для скота.
 
Роскошью особой усадьба не выделялась. У родителей брата и сестры Белавиных её и не было.
Но интересные вещи у хозяев были, как, например, старинный рояль в гостиной, на котором иногда и теперь играли новые владельцы – Софья Иосифовна с мужем Фёдором Ивановичем. Но музыка не часто звучала в их имении.

С появлением новых молодых хозяев в усадьбе теперь уже Красовских стал проявляться в основном вкус хозяина. Фёдора Ивановича тянуло к роскоши и красивым вещам, но возможности были ограничены. Поэтому, что-то интересное им чаще всего дарили. Красивая люстра, картина, гипсовая статуэтка и прочее, тотчас находили место в интерьере, и барин долго любовался приобретением.

В гостиной на стенах висели лосиные рога, напоминая о временах былой охоты. Высокие окна выделялись белизной тюли, а по сторонам ниспадали тяжёлые шторы, часто полу задёрнутые и пропускающие внутрь помещения недостаточно света. К этому уже стремилась своеобразная Софья Иосифовна. Кое-где на стенах красовались ковры ручной работы. Редкие, но со вкусом подобранные картины, украшали интерьер по всему дому то тут, то там.

Рядом с гостиной была диванная, где у окон стояли горшки с уже высокими фикусами, китайской розой, а на подоконниках теснились герани.

У Фёдора Ивановича был свой небольшой кабинет с письменным столом и диваном, на котором он и спал. И у барыни была своя спальня, вся в иконах.

В доме почти всегда господствовала тишина. На застывший интерьер ложилась пыль, которую периодически удаляла горничная Анюта.

Прошли годы. Фёдор Иванович уже давно оправился от стресса, полученного на работе, и даже как-то расцвёл. Он был действительно весьма привлекателен.  Чуть выше среднего роста, темноволосый, крепкого телосложения, но с уже обозначенным брюшком, он был медлителен в движениях. На людях, часто, объясняя что-то, словно замирал в определённой позе и многозначительно задумывался. Но это скорее всего был лишь приём обращения на себя внимания, а вовсе не искра мысли в голове. Из этого состояния он выходил обычно резко и так же эффектно, начав новую фразу громко с целью привлечь к себе, опять-таки, внимание. Немного красовался. Красовский!

А в быту был занудлив, мелочен, любил всё указывать прислуге, учил…. И со своей дворовой челядью держался правил строгости и дистанции. Привязанностей к кому-либо не имел, разве что за редкими исключениями.

Но, он много читал. Пытался немного рисовать. Однако, большинство картин так и не заканчивал в силу небольшой требовательности к себе и недостатка учёности в данной области. Хотел, но не мог…. Немного музицировал, как и его жена, под настроение, которое не так часто посещало обоих.

Дворовые побаивались барина. Он был требователен к другим, а порою и суров. Мог и наказания плетьми за непослушание или проступки назначить. И там, где барин оказывался не расторопным в делах, самые близкие из прислуги считали должным подсказать вовремя, чтобы потом самим же не оказаться крайними. Поэтому в хозяйстве в целом всё шло исправно.

Жена барина Софья Иосифовна играла роль в доме весьма малозаметную. Не высокая и худенькая, была моложе мужа лет на десять. Внешне приятная и миловидная, она была обделена здоровьем отроду, как считал муж.  Может быть оттого и детей у них до сих пор не было. И, Фёдор Иванович частенько упрекал её за то, что отсутствие наследника не вносит в дом радость и надежды на более счастливую жизнь в будущем. И это тоже было причиной её меланхолии и душевной боли. Она обижалась, часто ходила с заплаканными глазами. И глаза её, окруженные тёмными кругами, впали, бледными и болезненными были щёки, с напрасно наведённым румянцем, только подчёркивающим нездоровый вид лица. Губы, всегда поджатые в горечи и обиде, были завершающим штрихом её портрета. Волосы свои, светло-русые, она всегда прятала под чепцом. Платья носила скорее тёмные, под настроение. Ничем особо не увлекаясь в жизни, она ведала только кухней, цветами в саду, а ещё вышивала, затихая где-нибудь у окна. Весной её обычно мучал кашель, то ли аллергический, то ли сердечный, долгий и не удовлетворяющий организм освобождением от мокроты.

Брат её, Григорий Иосифович был куда здоровее, энергичен и жизнелюбив. Изредка, он со своей супругой Татьяной Ивановной навещал их в Грустихе, словно контролировал этот, отошедший от него когда-то, уголок. И Софья Иосифовна с мужем бывали в гостях у брата, и находились там более, чем они у них. Между братом и сестрой были тёплые, но поверхностные отношения.

Каждый жил сам по себе, глубоко не вникая в проблемы друг друга. Но, если нужна была помощь, старший брат, как более состоятельный и богатый, не отказывал сестре. К деверю он относился холодно, считая его неудачной для неё партией.
А болезненность Софьи Иосифовны он считал не патологией с детства, а результатом её жизни с Фёдором Ивановичем. Деловые идеи, которые он иногда подбрасывал ему, тонули в его пессимизме. Тот в основном находил поводы их похоронить. И со временем Григорий Иосифович оставил затею расшевелить деверя, пытаться дать ему возможность достичь чего-то большего, чем есть.

Да, название деревни как-то очень удачно сплелось с понятием грусть, которым было наполнено это имение семьи Красовских. Может быть потому, что каждый строил свой мир подобным себе. А супруги жили скучновато, редко выезжая куда-либо. Жили в основном на небогатые доходы от скромного ведения хозяйства: продажа овощей и фруктов, разведение скота и лошадей. Без детей. Не радовал усадьбу детский смех, не радовали мысли о будущем. А это так ведь много значит для настроения.
Лишь редкие всплески скорее природной радости меняли в их имении, да и во всей округе картину настроения. Например, весеннее цветение кольца садов, буйная васильковость обочин вдоль дорог в сочетании с золотом колосящихся полей, щебетанье и пение птиц на ветвях под окнами, весёлые крики деревенских дворовых детей, купающихся на реке, звон колоколов небольшой церквушки, престольные праздники, да редкое пение девчат то тут, то там вечерами.



2. СВОЯ  ВЕЩЬ.

Осеннее тёплое утро. Чай решили пить на веранде, густо увитой плющом. Солнечные лучи настойчиво пробивались сквозь листву, падая на стол и играя отблесками на самоваре и чашках. Софья Иосифовна, кутаясь в шаль, читала книгу. Вошёл Фёдор Иванович, необычно бодрый, и, наклонясь к ней, взял за руку и поцеловал со словами:
- Как спалось матушка!?  А мне сон хороший приснился. Мы с тобою гуляли по каким-то прекрасным лугам у реки. А вокруг цветы, цветы и цветы…. Красота!
- Доброе утро Фёдор Иванович! Цветы снились? Это, хорошо, это к добру. – и замолкла, вернувшись к книге.
- Сегодня прохладно по утру. Я что-то даже замёрз. А не хочешь ли, матушка, прогуляться за деревней, пройти в сторону мельницы. Взбодрит!
- Охоты нет. Опять возьмёшь с собою своих собак. И начнут они бегать вокруг. В прошлый раз всё подбегали, да лапами на грудь бросались с радости от общения. Всё платье испортили дорожной грязью.
На веранду вошла горничная Анюта, крепостная девка. Внесла поднос с фруктами и свежеиспечёнными пирожками к чаю, от которых на свежем воздухе сразу вкусно запахло.
Софья Иосифовна резко скользнула взглядом, но не в сторону вошедшей Анюты, а на барина. А тот весь выпрямился в струну и глубоко вдохнул то ли запах пирожков, то ли вошедшей красивой и статной девки. И ревность, давняя, сильная, словно прижала барыню к стулу, ударила в голову волной зависти и одновременной неприязни и к этим завиткам волос на висках, и к этим большим карим глазам, к полным сочным губам на красивом лице.


                *   *   *


Мать Анюты жила когда-то на краю деревни. Работала в поле на прополках. Родители её были крепостными брата Софьи Иосифовны, и девушка жила когда-то с ними. Но, как-то Григорий Иосифович прислал её жить к ним. Сказал, что есть на то причина, остепенить надо. И со временем причина прояснилась. Льнула Аглая к мужикам, холостым и женатым, без разбора. И к выпивке с ними оказалась склонна. Всё замуж выйти хотела, почему-то боясь, что обойдёт её в этом судьба. Прошёл всего год и, живя уже в Грустихе, нагуляла она себе дитя, как говорят, от «проезжего молодца» - цыгана. И никто, конечно, не взял потом её в жёны. Но работницей она была хорошей. Вот так и жила у них в деревне с малой дочкой, пока не захворала, слегла и померла в одночасье, когда Анюте минуло всего пять лет. Сказали, что из-за сердца. Родных никого. Осталась одна сиротка.

И взяли барин с барыней девочку к себе в имение. Так и росла она у них с малолетства. Нет, они её не приблизили. Была Анюта слегка буковатой, не тянулась к чужим. А благодарной была. Всегда и за всё говорила спасибо, сердечно раскланивалась и тем умиляла. Нечто вроде игрушки для бездетных супругов. Но, не более. Софья Иосифовна не увидела в ней и тени желаемой дочери. Просто была снисходительна к девочке, учила исполнительности и угодничеству, как прислугу. Ведь для себя же старалась.

Шли годы, и девочка превратилась в девушку, не обделённую красотой. В ней и на самом деле проглядывали цыганские черты. Но, природа сделала это аккуратно, не переборщив. Анюту очень украшали красивые вьющиеся пышные тёмные волосы и большие карие глаза. И барин с годами стал смотреть на расцветающую девку с потребническим вожделением, считая законно своей собственностью. Мечтал, что когда та округлится, дойдёт до спелости, как красивое яблоко, то будет оно готово к «Яблочному спасу».  И настал тот "спас"…

Как-то подвыпив изрядно, ближе к ночи подкараулил, когда Анюта убиралась после ужина, зажал в углу и пикнуть не дал, пригрозив, что разденет догола и розгами при всех изобьёт. Испугалась Анюта, оцепенела. А он затащил девку наверх в мансарду, плотно закрыл дверь....

Так стала Анюта и прислугой, и подневольной наложницей. И с тех пор невзлюбила она барина, но боялась.

Шила в мешке не утаишь! Может быть наблюдал кто-то из прислуги тот случай. Пошли разговоры. А потом и барыня заподозрила неладное. Возмутилась. Начала было барину высказывать, что болтают меж собою слуги, и получила от Фёдора Ивановича под горячую руку. Прежде он не рукоприкладствовал. И это стало для Софьи Иосифовны тяжёлым ударом. Много дней не выходила из комнаты, оправдываясь, что ей не здоровится.

И Анюта находилась в безвыходном положении: хочешь живи со всем этим, а не хочешь - кончай такую жизнь… Ну, кто неволит?


                *  *  *

- Доброе утро! – произнесла войдя на веранду Анюта. 
- Соизволите наших фруктов с сада, барыня! – и Анюта поставила поднос на стол ближе к Софье Иосифовне. - Что ещё соизволите? – добавила она в поклоне.
- Иди! Пока ничего не надо, - произнесла барыня.
А барин добавил:
- Нарви роз для гостиной да в вазу поставь, в хрустальную.
Откланялась Анюта и пошла исполнять.




3. «ПРЕДПРАЗДНИЧНОЕ»  НАСТРОЕНИЕ.

 Зима нынче выдалась мягкая, снежная и удивительно красивая. Солнце целыми днями радовало мир, словно зная, что грядут веселья, что вот уже и Рождество Христово близко. Настроение всех в имении было предпраздничным. И у барыни с барином словно всё заладилось.  Даже наступило какое-то потепление в отношениях, этакая сентиментальность, напоминающая влюбленность молодости. Вот и погулять в бор при деревне выбрались. Отъехали туда в санях на лошадях, а потом спешились, и под ручку пошли в глубь леса по накатанной санями дороге.

Деревья все стояли в инее. Берёзы седыми космами спускали свои ветви почти до земли. Сосны издали смотрелись величаво, и казались седыми в голубоватой дымке. Местами сквозь ветви деревьев пробивался яркий свет, освещая то тут, то там небольшие места на снегу, отчего вся местность расцвечивалась резко контрастными белёсо-искристыми и приглушенно-синими пятнами.

Сочетание искристо-белого и сине-голубого в тенях создавало ощущение сказки, впечатление праздника, и радовало глаз, завораживало. Как давно они не гуляли вместе, не радовались окружающей природе!

Фёдор Иванович приобнял Софью Иосифовну и прильнул к её щеке. Давно они так не общались, не тянулись друг к другу в желании сблизиться.
- Как хорошо-то, Федя! – тихо произнесла она. И повернувшись к нему лицом, обняла и поцеловала в губы.
И что-то дрогнуло в нём, стало неловко за охлаждение к этой милой и очень нежной по своей сути женщине. Фёдор Иванович стал страстно покрывать поцелуями всё её лицо, и она вдруг заплакала, наклонив голову, тихо и по-детски всхлипывая.
-Что ты, родная? Что-то не так?
-Нет-нет, всё так…. Просто я этого так долго ждала, вот такой твоей нежности, а сейчас словно не готова ответить на неё как полагается. Может быть вечером, у камина, мы попробуем вернуться к этому. Может быть немного вина?  Ну, как раньше… Помнишь?
-Да, дорогая! Несомненно. Вечером….

И они продолжили прогулку, держась за руки. И со стороны казались влюблённой парой, в счастье и радости, прожившей всю свою жизнь.
И в тот вечер было между ними то, чего они уже давно не испытывали вдвоём, чем не тешили ни свою душу, ни тело.

И утро после той ночи принесло в дом поток солнечных лучей, заполнив всё светом, словно даря надежду на обновление. Что-то изменилось в самом Фёдоре Ивановиче. Он словно взглянул на жену иначе. А у Софьи Иосифовны вдруг на щеках проступил свой румянец, засияли жизнью голубые глаза, стали улыбчивыми губы. Она сняла с головы чепец, и светлые её волосы волной упали на плечи. Такое преображение не осталось без внимания. Окружающие стали делать ей комплименты, а она сияла и сияла, как только что распустившаяся в саду роза. Роза среди зимы. Но ведь она была в тепле и ничто ей не угрожало….

Барин и в самом деле потянулся к жене после длительного периода охлаждения. И в доме сразу стало теплее, светлее от установившейся душевной тяги друг к другу. Даже как-то взялись музицировать вечером. Сели и играли в две руки приятную мелодию известного Карла Филиппа Баха, сына известного Иоганна Себастьяна Баха. Часто стали прогуливаться вечерами, дыша свежим морозным воздухом перед сном.
На этой ноте встретили и Рождество.

Рождественским вечером прислуга сновала по дому, готовясь к его встрече. Пироги пекли, готовили всякие вкусности. Настроение было у всех приподнятым. Шутили. И в какой-то момент горничная Анюта, весёлая и жизнерадостная, вновь привлекла внимание барина. Возможно, виной тому вьющийся локон тёмных волос, упавший невольно на грудь, блеск карих глаз из-под густых ресниц, а скорее всего её пухлые девичьи губы, притягивающие и манящие. Соскучился по молодой красивой девке. Вон какая выросла! Статная, стройная. Талию кажется обхватишь одной рукой, притянешь к себе, и вот она – моя…. И глубокий вздох вожделения пьяной волной снова ударил в голову.

В тот же вечер поздно, когда все уже разошлись после вечерних трудов и молитв ко сну, барин, пропустив рюмку-другую, скользнул по лестнице наверх и приоткрыл дверь в комнатку Анюты. Она не спала в девичьей. Ей с детства была выделена маленькая, но своя, комнатка.

Тихо подойдя к кровати и, увидев её, спящую, долго смотрел и любовался в свете луны разметавшимися по подушке кудряшками, безмятежностью разомлевшего во сне тела, а потом, с вожделением ненасытного зверя впился в её всегда манящие губы. Анюта и вскрикнуть не смогла, подняла от испуга грудь, широко раскрыла глаза, отталкиваясь от него руками.

Она ждала, давно ждала и боялась его прихода к себе, вот так ночью, понимая, что не оставит барин мысли овладеть ею снова. Но, внезапно разбуженная, задыхаясь от испуга и почти теряя сознание, Анюта слабо сопротивлялась. И барин взял своё. Взял грубо, заламывая протестующие руки, оставляя грубые и даже болезненные поцелуи на её теле. Всё это рождало сопротивление, отторжение, граничащее с ненавистью – нелюбовь.

Барин ушёл, а она долго лежала и плакала навзрыд, уткнувшись в подушку. Потом встала, подошла к окну и всё смотрела и смотрела на чистую светлую луну полными слёз глазами. И вдруг завыла, тонко и протяжно, как избитая до полусмерти собака. 

Утром барин даже не взглянул на горничную, вошедшую подать чай. Но, Анюту это даже удовлетворило. Так не хотелось встречаться с ним взглядом.

И время потекло, словно ничего и не случилось. А оно что-то чувствует, время? Чувствует происходящие вокруг изменения, радости, трагедии? Или оно просто наполнение, молчаливое и бездушное нашего бытия? 



4. ОСЕНЬ – ПОРА ПЛОДОВ.

Прошло Рождество! И вот уже наступил новый год, неся за собою приближение весны. Среди прислуги в доме пошёл слух, что забеременела наконец-то барыня. Весть оживила жизнь в усадьбе. После стольких-то лет и такая радость!  И Фёдор Иванович словно расцвёл. Всем улыбался, сыпал любезностями и добродетельствовал. Никаких наказаний, сплошные снисхождения. Даже Нюрке, кухонной прислуге, разбившей чуть ли не половину сервиза, ничего. Лишь укор и пожелание впредь быть внимательнее. 
Радовалась и Анюта за барыню. Приятно было видеть её цветущей и в настроении. Мысли о рождении ребёнка волновали и Анюту, как молодую девушку, многого не знающую в этой области. А так как росла она практически без матери, почти без няни, то и спросить об интересующем было некого. Как это женщина узнаёт, что она зачала? Что об этом говорит? Живота у барыни пока ещё не было видно, а разговоры уже шли. Отчего это?  И Анюта эти свои, интересующие её мысли, как-то высказала наедине на кухне молодой поварихе Глаше, лет на пять старше её. И та ответила:
- А что ж тут, не понятного?
И просветила неопытную и молодую в нехитрых женских вопросах.

Для Анюты эти знания ударили как обухом по голове. Вот уже третий месяц как у неё не было месячных. А она ещё думала, что странно большой перерыв наступил. И всё хотела к лекарю сходить. Ладно ли мол? А ещё заметила в последнее время у себя лёгкое головокружение, подташнивание, как на кухню зайдёт и запахи почувствует. Но списывала это на нервы, на слабый аппетит последнее время. Даже похудела и на лицо осунулась. А вон оно что! Забеременела, значит, и она тоже. И как же теперь быть? К кому с этим? Сказать, что с радостью, нельзя. Скорее с бедой. С кем посоветоваться?

И посоветовалась она через неделю всё с той же Глашей. Они были немного дружны. Но не сказала, что спрашивает за себя. Просто, мол, интересно. Вдруг, когда пригодится. Но Глафира, хитроватая по натуре, пригляделась к девке, вспомнила как накануне ту тошнило ни с того, ни с сего на кухне просто от запаха борща, и смекнула: никак и она беременна. И, высказав своё подозрение подруге в лоб, перекрестилась: что же будет-то с тобою, горемыка!


А время шло и шло. Шла своим чередом и жизнь в этом времени. Вот и апрель. Потекли ручьи слезами по земле. Слезами умывалась и Анюта, не зная куда спрятать её выступающую наружу тайну.

Май расцветил всё вокруг, радуя глаз. Стали одеваться легче, в лёгкие платья. И барыня, одеваясь легко, не стеснялась своей беременности, а даже гордилась. Гордо прогибалась в талии и словно на показ выставляла плод любви: вот, посмотрите, и у меня дитя будет. И даже кашель её нынче почти не проявлялся.

Цвёл и барин в ожидании сына или дочки. Конечно, сына хотелось больше. Наследник, звучало красиво и гордо. Но, в крайнем случае, и дочери будет рад.
 
И только Анюта прятала в складках большой юбки свою тайну, не зная к чему она приведёт. Но, страшилась, боясь недоброго. Как отнесутся к этому хозяева, дворовые? Начнутся расспросы, сплетни.
 
Но, пришло время и не выдержала она. Как-то, оказавшись в гостиной наедине с Фёдором Ивановичем, Анюта призналась ему в беременности.

И, кажется, даже погода сменилась сразу: Барин молча, исподлобья, одарил девку мрачным взглядом, думая, что так всё некстати. Мысленно, корил себя, что оставил всё без контроля. Надо было бы вовремя свести её к бабке и дело с концом. Но, откуда ж он знал! И она до сих пор молчала! А вот теперь надо думать как всё скрыть, уладить, чтобы не было беды. И камнем на душу легла тревога, не за девку, за себя….


С началом лета дни стали жарче. У барыни беременность стала протекать тяжелее. Настроение её ухудшалось. Сначала мучала тошнота, плохой аппетит, что оправдывалось, а потом пришла вдруг слабость. На улицу прогуляться не желала и почти все дни проводила дома, полулёжа на диване. И как не пытался Фёдор Иванович её взбодрить, ничего кроме раздражения у неё его попытки не вызывали. Он надеялся, что всё пройдёт, когда спадёт жара или потом, когда появится ребёнок. Тем более, что его голову разрывала другая, более, как ему казалось, серьёзная проблема - куда деть Анюту, как не дать тайне выйти на белый свет и обесчестить его!?

Анюта же, наоборот, беременность начала переносить легче. Её даже оставила тошнота, и, наоборот, появился аппетит. Она старалась меньше быть у всех на виду, скользя как тень по комнатам, исполняя свою работу. Барин наблюдал за ней, мысленно сравнивая с женой. Конечно, разница в годах была большая, но и жена ведь не так стара. Изнежена уж больно от безделья. Наверняка не так и плохо, как притворяется, требуя к себе внимания, думал он. А ему, как назло, потакать ей не хотелось совершенно. Но, внешний вид Анюты уже стал немного меняться. Скоро всё вылезет наружу. Надо было срочно принимать меры.

И он придумал. На окраине бора, что при имении, у ручья, жила старая бабка-знахарка Авдотья в маленькой лачуге. Она поставляла в больницу брата и им лекарственные травы. Может быть направить Анюту временно к ней, якобы для сбора трав. Пусть там она на природе и побудет. А за это время подумать, что с нею делать дальше? На том и порешил. Съездил к Авдотье, договорился обо всём, денег дал и гостинцев не пожалел, взяв с неё слово молчать, а потом и отвёз туда девку до того момента, пока не родит. А там видно будет. И Анюте наказал, чтоб от бабки ни шагу, иначе последует наказание. Хотя знал он и так, что та и сама не глупа, понимает своё положение. Для неё это выход, иначе позор, который не известно, чем и закончится.


Вот уже и лето прошло. Было начало сентября. Зазолотились листья на берёзе под окном. По утрам даже стала появляться изморозь. Но днём разогревало и становилось приятно тепло.

К вечеру в выходной, прямо накануне Рождества Пресвятой Богородицы 8 сентября, у Софьи Иосифовны вдруг начались схватки. Роды пошли тяжело. Бедная мучилась, металась в бреду, а дитё всё не шло. А потом всё лицо её покрылось словно струпьями, запылало.


Повитуха, взглянув, обеспокоилась этим и сказала, что скорее всего ребёнок внутри помер, оттого барыне и плохо. Позвала помощницу. Стали принимать меры по извлечению ребёнка насильственно.
- Выживет ли?! – со страхом шептала она, думая о барыне.
Ребёнок действительно родился мёртвым. Шея была обмотана петлёй пуповины. Пошёл в проход и задохнулся.
- Царствие небесное дитятко! Не уводи с собою и мамку-то…, – шептала старая женщина, в отчаянии все свои силы направляя на слабеющую барыню.

А за стенами комнаты, где принимались роды барыни, метался, заламывая руки Фёдор Иванович. Читая в своём уме молитву за молитвой, просил Всевышнего о милости. Он даже не осознавал за кого больше надо молиться, за мать или дитя. Он скорее хотел, чтобы этот кошмар переживаний закончился, чтобы всё было по-прежнему, тихо и спокойно в их доме. Столько лет живший бездетно и почти свыкшийся с этим, он даже словно негодовал на причину такой волны страха, посетившую его, на этот мизерный комочек нового, желающего войти в его жизнь и всё изменить. А если жена умрёт, а дитё останется. Как он будет жить один, как справится со всем? И что это будет за жизнь?

Ночь шла к концу. Ночь в канун праздника – Рождество Пресвятой Богородицы. Светало. Не спавшая всю ночь, думу думавшая старая повитуха Матрёна, не знала, как и объявить барину о беде. Заглянула в его комнату, приоткрыв дверь, и увидела, что он спит одетый, на диване. Видимо всю ночь тоже метался в переживаниях, да так и уснул, чуть прикрыв себя пледом. Не стала будить. Ушла.
А рано утром в усадьбу пришла травница Авдотья и сказала, что хочет увидеться с Фёдором Ивановичем. Ей передали, что барин спит, и барыня тоже.

Женщина не стала ждать и только попросила передать, когда барин проснётся, что «всё закончилось хорошо, и что всё дело было в мальчике». Горничная ничего не поняла, попросила пояснить, но старуха резко её одёрнула и повторила: Скажи слово в слово, и он поймёт. А тебе и незачем.

Фёдор Иванович проснулся с первой мыслью о барыне. Матрёна сказала, что та пока ещё спит. А ещё сказала, что заходила горничная и просила ему передать слова травницы Авдотьи: 
- Всё хорошо. Всё дело было в мальчике.
- А… Понял. Ну, хоть тут-то слава Богу!
Матрёна, единственная в усадьбе знавшая, кроме барина, что Анюта у травницы, спросила:
- От Авдотьи никак вести?
- Да. Там всё разрешилось нормально. У Анюты сын родился.
- Барин! Фёдор Иванович! Так вот же выход! Если, конечно, пожелаете, если решитесь… У барыни ведь сынок-то помер.... Дитя чистое, безвинное! На нём и греха нет! Ведь если Софье Иосифовне, в которой еле жизнь теплится, отдать сына Анюты, как своего, то та воспрянет духом, пополнит свои жизненные силы. Иначе умрёт барыня, как пить дать, умрёт, - запричитала Матрёна.

Весть о смерти ребёнка ударила по Фёдору Ивановичу, болью резанув по сердцу. Немного отойдя, он  сидел, наклонив голову, сильно сжав её в висках руками, словно в тисках. Долго молчал. Потом поднял на повитуху полные слёз и страха глаза, и глухо произнёс:
- Наверное ты права. Сказать ей, что ребёнок умер, значит подписать и ей приговор.

И он согласился, увидев во всём выход из положения. Главное, чтобы жива была Софья Иосифовна, без которой он и не мыслил своей жизни. Да, раз так получилось, он будет растить сына Анюты. Но это ведь и его сын тоже! Только бы супруга, увидев малыша, поняла, что всё хорошо, и что надо жить ради него. Помоги, Господи!  Ну, что поделаешь, раз так получилось. Зато это подымет Софью, и она поправится. А что до Анюты, то этот грех надо похоронить, убрать его куда подальше. Увезти, как увезли её мать когда-то, с глаз долой. А если вдруг сплетни, то прекратить всё разом, розгами.

Барин в тот момент почти и не думал об Анюте, о её чувствах. Просто красивая и сексуально желанная, но ведь не барыне же чета… И переживания Анюты для него были излишней головной болью.


А Анюта, ослабевшая после родов, спала. Проснувшись, тихо спросила вошедшую Авдотью о сыне. Та подошла и, взяв её за руку, сказала, глубоко вздохнув:
- Не судьба, милая, не судьба…. Отошёл в мир иной, сыночек твой. Что-то в нём не так оказалось. Но, на всё воля Божья, Анюта. Будут ещё у тебя дети. Молодая. Всё образуется, дай Бог.

Ещё толком не проснувшаяся Анюта, получившая внезапно такое известие, потеряла сознание. Авдотья принялась вводить девку в чувство. Но та вся загорелась и стала бредить.
 
И мало кто знал в усадьбе, что где-то там Анюта мечется в бреду, не верит вести о смерти сына, зовёт его. И лишь Авдотья сквозь слёзы заботится о ней, исполняя свой долг. Но она будет молчать, уверен был барин, одаривший её сполна.

Через неделю Софье Иосифовне стало лучше. И радостная весть обошла дом и всю округу:
- Барыня пошла на поправку!
- И сыночек жив и здоров!
- Вот - и Слава Богу!


Анюта же всё ещё была в постели, но не из-за плохого физического, а скорее из-за душевного состояния, а Авдотья поила её успокоительными травами, покрывая тайну забвением. И Анюта всё спала, спала и спала….

Просыпаясь, с трудом вспоминала, что было с нею вчера.  Рядом эта старушка, добрая и ласковая. Заботится и всё лечит её и лечит. От чего? Говорит, что вот и грудь заболела, молоко прибывает, и что надо перетянуть её потуже, иначе беда.
В полузабытье проходит время. Сколько?  Анюта потерялась в нём. Размытость сознания и постоянная сонливость.

Со временем Анюта почувствовала некоторый прилив сил. Но…. голова. Туманит. Будто бы, куда-то ушло прошлое, словно его и не было. И на душе пусто, спокойно, но как-то грустно.
 
Вечер. Где-то запели.
- «Уродилась я, как былинка в поле,
    Моя молодость прошла у людей в неволе…..» -
Анюта совсем проснулась от пения, от красивого женского голоса. Прислушалась:
- «Светлой радости я, ласки не видала.
    Износилась красота моя и увяла.
    Уродилась я девицею красивой.
    Но, судьба злая не дала доли мне счастливой.»
Слова эти будто укололи сердце Анюты, оно заныло, напряжение и тревога возникли в душе. И кажется, что неясным туманом всплывает что-то в памяти.
- «Эх ты, доля моя, доля…..»  и слёзы потоком хлынули из её глаз.
Вспомнила…. Всё вспомнила. И как теперь быть? Что делать с воспоминаниями?

И Авдотье сказала, что вспомнила всё.
Вскинула та на неё взгляд и ответила:
- Ну, голубушка, рано или поздно это бы и так пришло. Песня помогла вспомнить пораньше. И кого это в бор занесло песни петь? Знать опять-таки судьба. И ничего ты с нею не поделаешь Анюта.  Сын твой умер и его не вернёшь. А судьбу твою барин Фёдор Иванович уже решил.  Ноне, вот отвезут тебя к брату Софьи Иосифовны в имение. Будешь там у него теперь служить. Новую жизнь начнёшь. Может это и поможет забыться, может и полегчает. А то и замуж выдадут за кого. А что так болтаться? Это ещё и счастье коли человек найдётся да утешит. А то сраму ты тут приобретёшь. А что ещё хуже – господ своих осрамишь. Нельзя этого допустить. Хватит сплетен. У барыни с барином дитё теперь. Сына Бог дал! Спокойствие им нужно. Так что, стерпеться тебе надобно. Вот ещё несколько дней и оправляйся, поезжай. И Бог с тобой!

Дней через пять собрала в узелок Авдотья нехитрые вещички Анюты, перекрестила на дорогу и сказала:   
- Не выдержала я тут. Гадала на тебя. Всё ко всем вернётся детка уже в этой жизни. А для тебя скажу особо. Потеряла ты своё, но скоро новое счастье найдёшь. А потом то, что потеряла вернётся, а что заимела чуть не потеряешь. Смотря, кто судьбу твою и как решать будет. Проси, чтобы он был милостив. Трепещется судьба твоя, как былинка на ветру. Плохое начертано, но кто-то хочет повернуть всё иначе – к добру. Так бывает. Молись и проси лучшего!
Анюта ничего не поняла, попыталась переспросить, но старуха не захотела пояснять. Добавила только, что много мороку из дел земных и грешных наделано. Как тёмный туман они глаза застят, плохо видно.
- Знаю только, что одно дело сделано, а бед от него много будет. И тебе терпения. Долюшка такова. Моли того, кто долюшку твою решать будет.
С Богом, Анюта!


Вот так, во второй половине сентября, поутру, в повозке, запряженной лошадьми, Анюту, как и её мать когда-то, отправили «от грехов подальше» в новую жизнь, в село Ясный бор, к брату барыни Григорию Иосифовичу Белавину. Всё было уже оговорено, и в той усадьбе Анюту ждали.

Долго, полными слёз глазами, Анюта смотрела на удаляющуюся родную деревню, борок на её окраине, кольцо садов, скрашенное осенней золотой листвой. Лицо её застыло в немом отчаянии. А мысли метались, пытаясь не-то успокоить, не-то не дать разорваться в печали сердцу. Ведь позади в такой ещё молодой жизни потери за потерями, и жаль, что ничего уже не вернуть.

- Но, может быть, там, впереди, всё ещё будет? Может быть там я обрету своё и своих, родных и близких душе? Кого об этом просить? Только Бога!  А ещё Ангелов хранителей, если они у меня есть... –  так думала Анюта, покидая своих «благотворителей», некогда давших ей кров, но так и не давших тепла душе.

 

5. «ЯСНЫЙ БОР».

Да, дворянское гнездо 19 века было миром особым, миром замкнутым и самодостаточным, как маленькая страна. И эта «страна» имела не только всё, что было природно расположено на ней  -  реки, поля, и леса, она имела прежде всего свою культуру, свой самобытный строй с его порядками и законами. Размах состояния, конечно, зависел от степени богатства хозяина. Но и личность самого человека-хозяина, его взгляды на жизнь, его натура, несомненно, играли громадную роль и в облике усадеб, и в их оснащении. Тот, кто всё создал за свою жизнь своим трудом, научился вести хозяйство осмотрительно и экономно. Он и детям своим внушал бережливость и стремление к преумножению богатства. Тогда и роскошь становилась понятием управляемым. А кто не впитал в себя с детства ответственности за наследуемое добро или кому блага достались «как манна небесная», часто сорил деньгами, а порою и меры не знал в расточительстве.

Усадьба, в которую привезли Анюту, сильно отличалась от имения Красовских.

Прежде всего, совсем другим было само место расположения усадьбы. Ансамбль построек располагался на лёгком взгорке, окруженный большой садово-парковой зоной. И это не были просто клумба да аллея к входным воротам. У Белавиных перед парадным входом на обширной площадке был разбит большой и интересный многоуровневый цветочный ансамбль, а от этой площадки в разные стороны лучами расходилось несколько аллей, утопающих в тени больших деревьев.

Большинство аллей вели или к определённым участкам огорода, или к хозяйственным постройкам, а аллеи за домом к искусственному пруду. В каждым уголке всё было продумано и во всём чувствовался эстетический вкус. Нет, большой и бездумной роскоши здесь не было. Но эстетика и вкус проявлялись во всём.
 
Барская постройка была весьма обширной по площади, но одноэтажная. Сделана была из кирпича, оштукатурена и покрашена желто-охристой краской, отчего казалась золотистой в ясную солнечную погоду. Это вносило в ансамбль построек особое приподнятое настроение. Хозяйство было полным и самодостаточным. Тут было всё, что требовалось для полноценной и ни от кого не зависящей жизни. Даже больничка маленькая в усадьбе была на пять коек, но как это помогало в округе. В тяжёлое время количество койко-мест увеличивали. Помещение позволяло это делать. Недавно были построены баня и маленькая одногодичная школа для деревенских детей.
Барин заботился не только о своей семье, но и о людях, судьбою данных в его распоряжение.

За такое отношение Григория Иосифовича любили. Упаси Бог захворает, или что другое случится. Тогда в усадьбу несли всё, чем могли помочь, а то и просто предлагали свои услуги.

Была в усадьбе и церковь с примыкающим к ней кладбищем.
И стояло то поместье на берегу большого озера, окружённого борами. От самой усадьбы до тех боров версты две, не более. И иди, гуляй, куда хочешь.
Всё озеро, если обойти вокруг, то вёрст сорок будет. Хватало и лугов, для выпаса скота, особенно с южной стороны озера, и земля под пашней была плодородной.

Григорий Иосифович доверял в основном своему управляющему Савелию, но, лично вникал в хозяйственную жизнь, ездил и в поля, и на гумно, заглядывал в конюшни, коровники, птичники, участвовал в конструировании ульев на пасеке, вникал в то, когда и как сеять.

Жена его, Татьяна Ивановна, была женщиной строго порядка и очень разумной, рассудительной. Она ведала кухней, заготовками, давая указания по варке варенья, засолу огурцов, сушке грибов, и, кроме того, руководила работами в цветниках садово-парковой зоны, на огороде за домом. Участвовала она и в делах больницы, школы и церкви.

В общем и целом, оба супруга хорошо дополняли друг друга в делах усадьбы. И та приносила хороший доход, более чем достаточный для их жизни.
Но, основной контроль и учет были конечно на хозяине.
 
               
В дом Белавиных Анюта входила со страхом. Как примут? Как барин? Почему согласился принять её к себе? Что за этим кроется? Возможно, что и ему она понравилась. Ведь был же он и не раз в Грустихе и видел её. А вдруг берёт к себе, желая тоже сделать своею утехой?  Неужели так? Не выдержу, утоплюсь… - металась в мыслях расстроенная девушка.
 
Но, Григорий Иосифович принял новую дворовую девку с большой долей осторожности. Что там такое случилось, что так не везёт этой бабьей линии? Мать он спровадил в своё время из-за сплетен и шума, который та наделала в его имении. Связалась с мужем поварихи. Дошло дело и до разборок с кулаками. И раньше её в этих делах замечали, но только не было такого шума, как в этот раз. Повариха орала:
- Повешусь! Или эту стерву убью!
А у них детей четверо. Да и повариха была отменная! И страх потерь, и личная совесть заставили тогда Григория Иосифовича принять нелёгкое решение лишиться Аглаи, прекратить с её отъездом сплетни, показав на её примере, что может быть с теми, кто пойдёт на такой же аморальный поступок.

Но, куда девать? Неловко, конечно, но, почему бы и не подарить её сестре? Объясниться с нею он сумеет. И та, он был уверен, войдёт в его положение, примет. Тем более, что как работница, баба-то хорошая.

Вот так, в одночасье, свершилась судьба Аглаи, и она оказалась в Грустихе. А теперь похожая судьба коснулась и её дочери. Словно отдаётся прошлый должок дочерью за мать.

Рассудительный барин Григорий Иосифович не стал спешить в выводах, решив прежде всего поговорить с самой девкой, выяснить всё и только потом принимать решение. Жизнь такая штука, что думаешь о других грязно, а потом сам не знаешь, что делать со своею совестью, как её отбелить.

Барин вошёл в комнату, где его со своими вещами ожидала Анюта.
В углу у окна сидела миловидная темноволосая девушка. При входе его она встала и поклонилась. Учтивость и живость её были приятны.

Григорий Иосифович обратил внимание на бледность лица, заплаканные и грустные глаза, скорбь, застывшую на губах. Из-под чепца выпала прядь тёмных вьющихся волос.
- Добрый день Анюта!  Как доехала? Всё в порядке? – спросил учтиво.
- Благодарствую за внимание Григорий Иосифович! Да, всё хорошо.
- Я с самого начала не хочу, чтобы между нами возникли неясности, дитя моё. Ведь ты мне в дочери годишься. На сегодня мне не совсем понятна истинная причина передачи тебя нам. Это что для тебя – милость или наказание за что-то? Мы оба знаем твою историю, начиная её с твоей матери. И вот до сих пор я, интересуясь иногда твоею судьбой, слышал о тебе только положительное. Так что же случилось за последнее время?  Почему тебя отправили к нам? Мой деверь Фёдор Иванович сказал, что так будет лучше, что ты повторила ошибку своей матери. Это как же так Анюта? Мать твоя, имевшая грех прелюбодеяния, пожелавшая разбить чужую семью, была осуждена людьми и мною, и за это понесла наказание. Так неужели и ты, Анюта, такому сподобилась, да ещё в такие молодые годы?

Слушая барина, Анюта бледнела на глазах. Слёзы ручьём текли из её глаз. Девушка вся дрожала, горбясь и сжимая на груди сомкнутые руки.
Наступила минута молчания.
 
Барин задал вопрос и ждал.
 
А Анюта просто не могла в оцепенении вымолвить и слова. Но ответ надо было держать, и она заговорила, срывающимся от всхлипов голосом:
- Мне трудно… Трудно мне быть откровенной…. Стыдно.. Но, я… Я не считаю себя виноватой. Ей, Богу, Григорий Иосифович… Ведь виноват, когда сам делаешь что-то плохое. А я вот плохое могу сделать только сейчас, если скажу правду, всю правду как есть. Я ведь могу навредить человеку. И вся я в смятении, не знаю как быть: себя оправдать и сделать кому-то больно, или так и оставить всё, скрыть …. Но что тогда со мною, с именем моим будет? Ведь обо мне потом всю жизнь будут думать худо. В смятении я, барин! Помилуйте!

- Правду сказать? А какую правду? И кому от неё будет плохо?  Анюта, ты уже начала говорить, душа твоя освободиться от наболевшего видимо хочет, так не терпи, выскажись. А уж потом и думать будем, что с твоей правдой дальше делать.

Анюта долго молчала, повернув голову к окну и смотря куда-то очень далеко, словно что-то вспоминая, что-то выискивая там… в далёком далеке. В сознании мелькали картинки воспоминаний, жёсткие и унижающие сцены насилия и горькие слёзы потом ночами.

- Фёдор Иванович…. - произнесла она. Он…..
- Я так и знал… Я этого и боялся. Он тебя вынуждал?
- Да… - И Анюта сжавшись в комочек боли на скамье, опять зарыдала.
- И все узнали...– молвил барин.
- Не совсем... Потом, Барин сам меня решил сюда направить, пока барыня рожала. Сказал: от греха подальше, пока всё тихо. Сказал, что у него теперь другая жизнь впереди. И чтобы я под ногами не путалась, не соблазняла его. И барыне что-то плохое про меня сказал, чтобы оправдать причину моего отъезда. У меня последние мои дни словно в тумане...

Оба сидели молча. Лишь изредка всхлипывала Анюта. А Григорий Иосифович думал. Нет, где-то и что-то подобное он действительно предугадывал, когда Фёдор Иванович попросил устроить его горничную Анюту у них, ссылаясь на то, что вся пошла в мать, липнет к мужикам, напрашиваясь на неприятности. Ещё тогда он думал, вспоминая девушку и её скромную стеснительность, что что-то не то в этом, и что деверь как-то вдруг внезапно всё это обнаружил. И совпало это всё, очень некстати, именно с родами его сестры, когда гувернантка, наоборот, очень нужна.
И Григорий Иосифович поверил Анюте. Рискнул. Время всё покажет. Если что, если Анюта поведёт себя и в его имении неладно, то примет тогда меры. А пока пусть оправится ото всего, пусть осмотрится. И он будет присматривать за нею. Что за птица влетела в его дом?

Прервав молчание, Григорий Иосифович направил гостью в девичью, определил место. Велел день-два отдохнуть, осмотреться, а потом приступить к работе, определив её временно в помощницы к горничной.

И ушёл. Но мысли о судьбе новой дворовой девки долго не отпускали его в тот день. Его мучила и схожесть судеб дочери и матери, и, как ему казалось, большая разница в характерах между обеими, в их поступках. Душа подсказывала, что дочь не рядом упавшее от дерева яблоко. В основном воспитанная Софией Иосифовной, девушка была степенной. Не проглядывали в ней совершенно игривые черты сладострастной блудницы. Дай Бог, и не проглянут. Не исключено, что во всём грешен сам деверь Фёдор. Сам мог домогаться девки. Ничем особо не обременён, и в хозяйстве всё спустя рукава. Со скуки что в голову не взбредёт? Да и с Софьей у него вот только недавно отношения оживились. А до этого у обоих друг к другу были только претензии. Но теперь вот сын родился, и дай Бог всё будет складнее. Будет цель, а с нею и радость полной семьи.

Анюта приступила к работе, и горничная Фаина хвалила её. Опыт жизни у Красовских сказывался. Вот и хорошо, думал барин, глядишь, всё и сладится.


6. НОВАЯ ЖИЗНЬ.

Время. Оно мирно текло в Ясном бору.
Анюта душевно успокоилась и старалась всем своим отношением к новым хозяевам показать свою благодарность. Один только грех тяготил её. Не сказала она про свои роды, про мертворожденного. Но кому это надо, и разве их всех тут это касается, думала она. Пусть всё останется её тайной.

Как-то ближе к вечеру барин Григорий Иосифович решил сходить на край деревни в кузницу, что стояла на берегу озера. Заказал он кузнецу Ивану новую оградку на кладбище на могилку родителей. Прежняя была деревянная, подгнила и покосилась даже. А коснись, если зайдут кто посмотреть, очень неудобно было бы такое показать. Вот и решил прогуляться перед сном до кузницы, посмотреть, что и как у кузнеца получается.

Ивана застал он сидящим на скамье у его небольшого домика, расположенного тут же при кузнице на берегу озера. Около дома старые уже ивы полоскали свои космы в воде, а закатное солнце медными красками играло на листве. Красивое место было у дома Ивана. Не так давно схоронил он жену Таисию и только что новорожденного младенца. Не удачно что-то пошло при родах, и умерла она вместе с ним. Не забылось ещё это всё, и страдал Иван. Те, что жили по соседству и касались его по работе, говорили, что даже к бутылке сивухи стал прикладываться больше, чем надо. А мужик-то был даже красивый, высокий и статный, с шевелюрой волнистых волос. И работник хороший. Да, вот беда!

И вдруг как-то само собою в голове барина вдруг встала рядом с ним Анюта. А не пара ли они?

Подсел Григорий Иосифович к Ивану, спросив:
- Как оградка? Вот прогулялся, захотел посмотреть, как дела.
- Всё закончил барин, сейчас покажу.
- Взгрустнулось что ль? Или солнышко вечернее припекло?
- А и то, и другое.
- Тяжело? Я понимаю. Такое не проходит в миг. А знаешь, порою, если уж очень затягивается тоска, то и вышибать надо.
- А как из памяти прошлое вышибешь, барин? Напьёшься, а и то не помогает.
- Правда твоя. Так просто вышибить невозможно. И пьянство – не та дорога. Здесь притупить боль утраты надо попытаться. Может быть и заплатку на рану поставить?!Не век же тебе теперь бобылём жить и вечерами вот так сидеть, вспоминать и рвать себе сердце.
- Так-то оно так, но где всё взять? Заплатку. Знаешь барин, а ведь чувства у меня к ней, какие никакие, а были. А если вдруг сведут с кем, то будет ли так, как было? Если по уму рассуждать, то, действительно, не всю же теперь жизнь одному быть. Но, неизвестность пугает.
- А ты не особо горюй. Само собою, судьба тревожит. А бывает, что вот он впереди поворот, страшит, а за ним вдруг такое, что и сердце обрадуется. Но, мы ещё поговорим с тобою об этом. Не затем я пришёл. Ну, давай, покажи оградку-то! А то с разговорами о твоей судьбе забуду за чем и пришёл!  -
С тем и пошли они в кузницу.
 
Оградка понравилась. Попросил её барин покрасить и дня через четыре доставить на кладбище после обеда. Сказал, что сразу там её и поставят.  И цветы посадят. Что б всё честь по чести.

В назначенный срок прямо с утра Иван привёз ограду на лошади на кладбище, поставил. Когда работа была почти завершена, сзади вдруг раздался шорох. Иван повернулся и увидел девушку. До сих пор у них такой ни среди дворовых, ни в селе не было видно. Она стеснительно притупила взор и произнесла:
- Доброго дня вам! Барин меня послал цветы посадить на могилку родителей.
- Добрый день! Да, он предупреждал. Я тут почти закончил. Чуть подождите.
- Хорошо. Не к спеху мне. Доделывайте.
- А что же я вас раньше в усадьбе не видел. Вы чья, или в гостях у кого?
- Я приехала недавно, из Грустихи, от Красовских. Вот и служу теперь у Григория Иосифовича и Татьяны Ивановны в горничных.
Иван внимательно взглянул на девушку, отметив её привлекательность и лёгкий оттенок цыганского в лице. Красивая, - подумал он.

Продолжая работу, они вели разговоры о Грустихе, откуда она приехала. Сравнивали с Ясным бором, отмечая, что это место куда красивее её прежнего места жительства. И в разговоре не заметили, как к ним подошёл Григорий Иосифович, который уже издали отметил их оживление в беседе, появившийся блеск во взорах обоих, и мысль подтвердила его ожидания: кажется всё у них сладится.

Цветы, что принесла Анюта, были в горшочках, т.к. выращивались специально для посадок на открытом воздухе в любое время года. Девушка быстро высадила их на могилку в виде вытянутого прямоугольника. Это вмешательство сразу оживило вид могилы. Анюта принесла с собою воды, и полила посаженное.
- Ну вот и всё. Теперь тут красиво. Родители должны быть довольны и признательны вам, - молвила она.
- И вам обоим спасибо! – поблагодарил их барин.
- А знаете, после таких трудов положено хотя бы небольшое поминание усопших. Пойдёмте в усадьбу на веранду. Я уже предупредил Татьяну Ивановну, что мы заглянем ненадолго. Помянем!

На веранде Татьяна Ивановна и уже накрыла маленький столик. Всё было очень скромно. Присели и помянули родителей Белавиных. Барин произнес в честь них хорошие слова, полные благодарности. Добрым словом помянула обоих и его жена. Потом беседа перешла на цветник у дома, на то, что надо и там всё усовершенствовать в ближайшее время. Анюте предстоит и там досадить цветы, а Ивану сделать низкую металлическую ограду по фасаду. Попросили их объединить свои усилия и продумать что и как сделать лучше. А предложения высказать барину.

Анюта вдруг почему-то почувствовала неловкость. А вдруг барин наблюдает за нею, смотрит, как она реагирует на Ивана, думает, а не верны ли те сплетни, что тянутся за нею из Грустихи. И, якобы вспомнив, что дел ещё полно, уклонилась от беседы и спешно ушла в дом.

А барин заметил, как Иван проводил её сожалеющим взглядом.
- Ты, Иван, если что напомни Анюте о данном вам обоим задании в отношении цветника. Вдруг она забудет, что надо всё согласовать.
- Конечно, Григорий Иосифович, напомню и договорюсь о встрече.

Вот и закрутил барин, начал плести задуманные им судьбоносные сети, чтобы попали в них запечалившийся Иван и побитая жизнью Анюта.

Кто сажает сад, тот очень хочет, чтобы его цветы цвели и радовали глаз. И видимо сильно было желание барина, если то, что зародил он в отношениях Ивана и Анюты, вдруг зацвело, зацвело красиво и пышно.

И сватовство позднее прошло удачно. В глазах Ивана, видели все, светилась радость от конца его безысходности, от света надежды в конце туннеля, в котором он находился всё последнее время. И Анюта как-то робко расцвела, даже похорошела. И свадьба, организацию которой взяли на себя Белавины, прошла удачно.

Новая жизнь, которой так страшилась Анюта, оказалась даже благостной для её больной души, не чаявшей уже выздоровления. Всё обернулось совсем неожиданно к лучшему, к повороту, кажется, на счастливую дорогу. Иван оказался очень добрым, спокойным и ласковым по характеру человеком. Во всем помогал ей, всё объяснял и подсказывал по работе в хозяйстве. У него было доброе отношение ко всем вокруг. Он никогда не настраивал её против кого-либо, даже если Анюте вдруг казалось, что её осуждают. И уходила её прежняя боль. Она не просто уходила безвозвратно. Душу стала заполнять светлота и тепло нового мира, полного любви, веры и надежды. И принимая всё это, как дар Божий, Анюта часто вспоминала знахарку Авдотью, думая, что сбываются её пророчества.

Жить они стали в доме Ивана. Каждое утро, просыпаясь, Анюта бросала через окно свой взгляд на воду реки. Вид её почему-то бодрил, особенно в солнечную погоду. Вода, искрясь на солнце, радовала глаз, отгоняла всё тёмное куда-то в небытие, освежала мысли.

И время словно раскрасилось в радующие глаз краски, иногда даже весьма яркие. Через полтора года родилась у них дочь Ксения. И Анюта нашла окончательное утешение в материнстве. С новым чувством и заботами прошлое кажется совсем ушло в забытьё. Лишь горькое сожаление о потере сына нет-нет да кольнёт сердце, но взглянешь на маленькую дочку, и всё уходит. А жизнь с Иваном радовала и приносила удовлетворение.

В имении Белавиных - в семье, и в делах тоже всё шло ровно. Барин с барыней, а то часто и один барин, ездили к сестре Софье Иосифовне в Грустиху. И, как слышала Анюта по обрывкам разговоров, дела в той стороне тоже шли ровно.

Говорили, что Фёдор Иванович и Софья Иосифовна в сыне Павлуше души не чают. А тот растёт умненьким и складным. Парнишка, как всем кажется, больше похож на барина, темноволосый, но с лёгкими кудрями. И с глазами не в мать, и не в отца, с крупными и карими.
- Видимо старые предки, в нём проснулись, - шутил Фёдор Иванович, задумчиво отводя взгляд в сторону, словно воочию представляя «тех предков».

Ещё говорили, что Фёдор Иванович больше стал увлекаться охотой, разведением породистых щенков. А ещё стал разводить породистых лошадей на продажу. Да, с годами он становился более хозяйственным. Даже сам стал осваивать столярное дело, мастерил кое-какую мебель и очень гордился этим. И мебель у него получалась интересная, потому что украшал он её резными накладками в виде орнаментов цветов и веток. Сказывались увлечения живописью.

Сыну старался дать хорошее образование. Говорил, что видит в этом смысл жизни. Не хотел, чтобы тот повторил его ошибки, чтобы выучился и сделал себе блестящую карьеру. Поэтому нанял гувернёра, учил иностранным языкам, истории и праву. В их доме сильно пополнилась уже имеющаяся библиотека.

И всё там было бы совсем хорошо, если бы не болела сама Софья Иосифовна. Сердечная недостаточность её развивалась, часто высоким было давление, мучали головные боли. Меланхолия её то возвращалась, то отступала.

Слушая эти разговоры о Красовских, Анюта совершенно не жалела о том, что судьба развела её с прежними хозяевами. Она была счастлива здесь и сейчас в этом имении, и в своей семье.

Как мы часто говорим, "а время шло".

Однажды на веранде в разговоре с Татьяной Ивановной барин вдруг заговорил о дочери Анюты, уже давно подросшей Ксении, которой недавно исполнилось двенадцать лет. Рассказал, как видел её, принесшую в больничку подобранного где-то щенка с кровоподтёком на голове. Скорее всего кто-то ударил камнем. И плакала, и просила бинты, лекарство, Сказала, что будет сама лечить несчастного. И столько умиления было в этой её добродетельной детской заботе о щенке, что невольно барин подумал, что из неё мог бы получиться не плохой врач.
- Надо бы отдать её учиться врачебному делу. В нашу больницу хороший врач нужен.



7. ТУЧИ.

Да, время! Оно так быстро летит, особенно когда всё течёт ровно, без больших горестей и бед. А когда нагрянут беды, то оно будто начинает топтаться на месте, словно желая растянуть боль.

Но, слава Богу, в Ясном бору семнадцать лет пролетели как-то ровно и не тревожно с тех пор, как Анюта появилась здесь. Вот и её Ксении уже шестнадцать лет. За это время та выросла, похорошела. Прямо красавица: темноволосая, светлоглазая, жизнерадостная и ласковая характером. И образованная в придачу, так как отдал её барин года два назад учиться в город при земской больнице врачебному делу. Закончила Ксения курсы и уже начала работать в их имении в больнице.


Благоухала весна, цвела и радовала глаз. Начинала зацветать сирень. Всюду разлилась её лиловость, приятное благоухание вошло через распахнутые окна и в саму усадьбу.

Вечером пили чай в доме. На веранде было бы приятнее, да комары нынче особенно одолевали.

Зашёл кучер Василий и передал письмо из Грустихи. Писал сын сестры, Павел, и сердце Григория Иосифовича сразу заволновалось.
- Доброго здравия Вам, Григорий Иосифович и Татьяна Ивановна!  Пишу в силу необходимости и в полной растерянности. Батюшка в отъезде. Поехал навестить родственников в Петербург по приглашению. А матушка вдруг внезапно сильно захворала: кашель сильный, слабость, что даже слегла. Хорошего врача у нас нет. Поэтому прошу ради Бога помочь: пришлите кого-нибудь от вас. У Вас ведь больница есть. Благодарствую заранее и надеюсь.             
                Ваш племянник Павел.
   
И Григорий Иосифович немедля распорядился отыскать Ксению. В тот же вечер выехала она экипажем в Грустиху. Прибыла в имение Красовских ближе к ночи. У крыльца встретил её молодой барин, весь в волнении и тревоге:
- Господи! Слава Богу! Приехали! А где доктор? – он окинул глазами карету и вопросительно взглянул на девушку.
- А это я и есть. Это меня послал к Вам Григорий Иосифович.
- Как?!  А я же доктора просил. Маменьке плохо.
- Так я и есть доктор. Я имею и образование, и документы. Прошу Вас, не будем терять время, проведите меня к больной.
И, полный неловкого замешательства, Павел Фёдорович провёл девушку в покои матери.

После осмотра и процедур, гостья вышла в гостиную и попросила воды. Горничная предложила чаю. Ксения не отказалась. Молодой барин изъявил желание присоединиться, и завёл разговор о состоянии здоровья матери.

Ксения заверила, что всё не так уж и плохо, но барыня страдает острой сердечной недостаточностью и аллергией. Весна – время обострения. Влияют запахи, для кого-то хорошие, но дурно влияющие на неё. Возникают отёчности, провоцирующие одышку и приступы кашля. Она приняла все возможные меры и думает, что барыне станет легче.
Павел всё ещё не верил своим глазам: такая молодая, а уже доктор, что-то решает, принимает меры. И пусть она в начале пути и всё ещё впереди, но она кажется такой уверенной. Он смотрел на её лицо и внутренне восхищался. Девушка была кажется чуть моложе его, но такая серьёзная. И невольно подумал о себе, о неопределённости до сих пор в жизни, в профессии. Отчего так? Отец всегда говорил, что, профессия врача, это вечная боль души, смотрящей на чужое горе, на неизбежную смертность тела и ограниченность жизни. А вот по ней этого совершенно не чувствуется. А мать его, кажется, хотела видеть его всегда только рядом с собою, чтобы утешал и радовал своим присутствием. Начинала капризничать, если он пускался в мечтания, мысленно видел себя где-то вдали от их дома.
Но, слишком уже позднее время ограничило их общение. Горничная предложила Ксении место для ночлега, и та ушла, простившись до утра.

В ту ночь молодой барин долго не мог уснуть. Всё вспоминал то её слова, то тёмные вьющиеся локоны волос, спадающие на лоб, которые она всё время изящно поправляла рукой, вскидывая на него свои красивые глаза. Она была вся как нечто светлое, как глоток чистого воздуха из Ясного бора, где он когда-то был в детстве и до сих пор восхищался имением дяди.

А Ксения, уставшая от поездки, уснула быстро. Лишь раз за ночь она вставала, чтобы навестить больную. С нею было всё в порядке. Барыня спала. И Ксения тоже снова легла.


Утром её разбудил голос горничной, приглашая к завтраку.
С утра молодой барин показался Ксении привлекательнее. Смуглое лицо словно посвежело. А может быть ушла, точнее успокоилась его тревога за мать. Тёмные глаза светились мягкостью и добротой. Вспоминая лица Софьи Иосифовны и Фёдора Ивановича, Ксения отметила про себя, что он не похож ни на одного из них.
Весь день гостья провела с больной, периодически возвращаясь в гостиную, где её ждал Павел Фёдорович. И они заводили беседы о медицине и её новых открытиях и возможностях. Перебирали в памяти прочитанное, русских и зарубежных авторов.
Оба не заметили, как пролетело время дня, и вот уже вечер. Сидя на веранде, любовались закатом, удивительно красивым, разлившимся на полнеба. И в душе обоих затеплился источник обоюдной, согревающей душу теплоты. Мягче и притягательнее стали взоры, обращённые друг на друга, появилась доверительность в разговорах, в высказывании мыслей о мечтах и планах на будущее.

Пока ещё просто симпатия робко начинала делать своё дело, но с каждым днём пребывания Ксении в Грустихе она не просто росла, она преображалась, менялось её качество, наделяя чувства признаками влюблённости.

Дела Софьи Иосифовны шли на поправку. Кашель барыни успокоился, проявляясь крайне редко. Она начала вставать. И, к концу недели пребывания у Белавиных, Ксения засобиралась домой.
Услышав это, Павел испугался, испугался сам себя. Потеря этой, ставшей ему близкой души, страшила. И, зайдя в комнатку, где поселили гостью, он, осмелев изрядно за эту неделю, сказал:
- Ксения!  Я не хочу расставаться. Я впервые в жизни, кажется, нашёл родную душу, к которой потянулся всем своим сердцем. Я понимаю, что не могу ни оставить тебя здесь, ни поехать с тобою. Но, давай не будем прерывать нить нашего знакомства. Я приеду к тебе! Я буду тебя навещать. Может быть это глупо, вот так за одну неделю что-то почувствовать. Можешь смеяться! Но мне кажется, что я уже люблю тебя. Ты мне как родная!
Он подошёл к ней и нежно обнял.
Ксения удивлённо подняла к нему голову, а Павел, расценив это иначе, хотел поцеловать её в оказавшиеся так близко губы, но в последний момент почему-то поцеловал, но в щёку. Сробел!

А через час Ксения была уже в дороге на Ясный бор, вспоминая первый в своей жизни и такой робкий поцелуй.


Вскоре после отъезда Ксении вернулся в Грустиху и барин из своей поездки к родне. И сын, и прислуга доложили ему о недавней болезни жены, о докторе из Ясного бора. Фёдор Иванович очень обеспокоился и удивился такому повороту событий в его отсутствии. Но сказал сыну большое спасибо за находчивость и принятые меры.

Прошло недели две, и Павел вдруг объявил отцу, что хотел бы поехать в Ясный бор наведать дядю, что очень удивило Фёдора Ивановича. Высказав своё удивление, он попытался отговорить, но встретил твёрдость в характере сына, намёка на которую ранее не замечал. Попытался понять причину необходимости встречи, на что тот ответил, что пора ему определяться в жизни, пора поступать учиться, и он хотел бы обучаться военному делу, как и Григорий Иосифович.
- Вот, поговорю с ним об этом, узнаю с чего и как начать.

Фёдор Иванович предложил поехать с ним, но Павел воспротивился, сказав, что пора ему быть самостоятельнее, что расстояние тут не весть какое, всего тридцать вёрст. Уж если к дяде с няньками ездить, то что он будет и стоить!  И Фёдор Иванович отпустил сына, увидев в словах его правду.

Вернулся Павел на следующий день. А потом снова дня через два поехал, сказав, что не договорили, что дела дяди тому помешали в прошлый раз. И пробыл в Ясном бору на этот раз почти два дня. А совсем недавно засобирался и в третий раз ехать. И тут Фёдор Иванович уже засомневался: в желании ли поступить учиться военному делу истинная причина?
 
Во время этого разговора с сыном в комнату зашла и вышла горничная. Чуть позднее, она, видя, что барин сомневается, не понимая причину тяги сына к этим поездкам, сказала, что, кажется, ей всё ясно. И, призналась, что наблюдала за отношениями молодой докторши и его сына тогда, когда болела Софья Иосифовна. Разговоры их слышала, и поняла, что молодые люди, по всей видимости, полюбили друг друга.

Новость эта жаром ударила барину в голову. Ушёл в свою комнату, заперся и долго не выходил. Жуткие мысли терзали душу. Не может быть! Не должно быть! Что делать? Столько лет прошло. Надо же было такому случиться!
Вот за что это? И он уже негодовал и на Анюту, и на её дочь Ксению, хотя и ясно осознавал кровное родство её и Павла – они были брат и сестра по матери. А значит, сближения их нельзя никак допустить!


8. НЕ ГРОЗА, А БУРЯ …..

Фёдор Иванович в тот же день к вечеру составил с сыном разговор, пытаясь настоять на прекращении между ним и Ксенией любовных отношений. Он объяснил это тем, что молодые люди имеют совершенно разные статусы их положения: Павел – дворянин, а Ксения просто дочь крепостных.

Но, сын, впервые за последнее время почувствовавший себя способным что-то решать и быть самостоятельным, наотрез отказал отцу в разрыве с той, которую полюбил в первый раз в жизни. Фёдор Иванович в бешенстве пригрозил тогда ему отказом в наследстве, и Павел рассмеялся ему в глаза, обведя рукой всё вокруг и сказав: 
- И Вы думаете, что я её променяю на вот это ваше богатство, как Вы изволите считать? Вы думаете, что я ваша вещь, и буду поступать и жить так, как Вы того хотите? Вы глубоко ошибаетесь! Только любовь может быть основой счастья, а там, где её нет, ждать не имеет и смысла! И коли так получилось, то и я не нуждаюсь в вашем наследстве. Я покидаю имение и поживу пока у Григория Иосифовича, а там глядишь и учиться поступлю. И всего добьюсь в жизни самостоятельно.
И вышел из комнаты, оставив Фёдора Ивановича одного.
 
Видимо эта внезапность, волнение и страх, совершенно выбили барина из колеи. Ум заметался: что делать? И в порыве отчаяния он сел на коня и поскакал в Ясный бор. Только разговор с Анютой, которая может повлиять на свою дочь, казалось ему, может разрешить возникшую проблему....



.... Стоп, стоп, стоп!!!  Кажется, я засомневалась, как автор повести.
Что там говорила Ксении Авдотья? Всё зависит от того, кто будет решать её судьбу. А разве не я сейчас решаю её?

И что же будет? Анюта всё узнает. Истерика. Рыдания. Начнёт проклинать Фёдора Ивановича. Но, делать-то что?  Пойдёт на разговор с Ксенией, и та, как я планировала ранее, напишет предсмертную записку молодому барину и отошлёт её срочно в Грустиху. А в записке вся вскрытая правда о том, что они брат и сестра по матери, и не могут быть вместе!  И Павел бросится к ничего не знающей матери, выскажет ей все свои претензии. А та, получив такое известие, не выдержит и умрёт от сердечного приступа? А в Ясном бору в это время покончит с собою Ксения.
Н-да…..
 
А может быть не надо допускать стольких жертв? Может быть надо быть добрее и в своих фантазиях тоже? Ведь я же автор, и могу всё как-то смягчить, сгладить углы. Да, бесправие, да проблемы сословий и статусов периода крепостного права. Но ведь как-то можно...  Ну, например, отправить Павла Фёдоровича в Ясный бор, но не сразу к Анюте, его настоящей матери, а к Григорию Иосифовичу, которому он расскажет всё и попросит помощи. А тот, сердечный и мудрый человек, несомненно, поможет снова. И Анюту с Ксенией успокоит, и Барчука направит в город и определит на учёбу в военное училище, организует ему жильё на первое время, пообещав помочь и в будущем. А когда тот выучится, то встретится и с матерью, и с сестрой, уже осознавшей всё и смирившейся. И всё закончится не так уж и плохо. Барин барину тоже ведь рознь. Григорий Иосифович был, прежде всего, хорошим человеком.

Да, а на дворе в нашем повествовании уже новый 1861 год, и не сегодня-завтра отменят крепостное право! Сколько терпели подневольные крепостные! Но, Время течёт и меняет очень многое. Наконец-то и они могут сказать:
- «Оттерпимся, и мы люди будем!»  Дай-то Бог! Но, главное, стать не просто подвидом в мире природы – человеком! Главное стать хорошим человеком, творящим в этом мире любовь и добро.



ЭПИЛОГ.

Вот так я закончила эту повесть. Немного странно, да?

 А я вспоминаю 2021 год - начало её возникновения, её судьбы, словно человеческой. Вспоминаю своё болезненное состояние, видение и проявившийся внезапно план. Думаю, а ведь я могла тогда, во сне, просто перевернуться на другой бок и заснуть, ничего уже не вспомнив к утру. И так бывало. Но, я встала и записала тезисы отдельных слов – канву, с которой потом работала, нанизывая на неё новые и новые мысли и образы. Потом оставила всё так на долгое время. Но, ведь вернулась же, словно потянуло меня довести работу до конца и тем самым дать произведению жизнь.
 
Останется ли у людей, прочитавших мою повесть, в памяти хотя бы отдельное: Грустиха, барин, Анюта, Ясный бор, барчук.....

И я, конечно, совсем не тревожусь возьмут ли меня теперь на работу, и нужна ли она мне вообще. Мне важно другое: как я выполнила эту работу, и как примут её люди.

И, если меня спросят, как пишется рассказ или повесть, я отвечу только одно: весь материал даёт жизнь. Весь сюжет, все персонажи и их судьбы берутся именно оттуда, как-то аккумулируясь, выкристаллизовываясь, и всплывают в твоём сознании из глубин на поверхность. Этот процесс и есть работа над материалом, над рассказом или повестью. Все герои её в какой-то степени становятся живыми для меня. Но, истинно дорогим, как плата за проделанную работу, станет то, что они станут живыми и для вас. Чтобы и вы, дорогие читатели, вспоминая Грустиху, немного грустили, вспоминая Ясный бор, ваше сердце наполнялось бы оптимизмом, а главное, чтобы Вы сами захотели кому-то добра и радости. И, не сомневаясь, сеяли именно эти зерна в жизнь. Поверьте: они рано или поздно прорастут.