Психоделия как алхимия единства

Говорят, в точке – вся Вселенная. В мельчайшей частице йуд (;), первой букве Тетраграмматона, каббалисты видят свернутую бесконечность, божественный крючок, которым Творец зацепил ткань небытия. И вот, на кончике иглы шприца или в капле на кусочке сахара, покоится иная точка – молекула психоделика. Тоже крючок, но иной природы? Или лишь другой ключ к той же замочной скважине реальности? Александр Шульгин, картограф внутренних пространств, современный алхимик в лабораторном халате, дерзнул измерить неизмеримое, разложив экстатический опыт на шкалу – от едва уловимой дрожи сомнения (±) до всепоглощающего взрыва (++++) , где «Я» осознает себя точкой в центре круга, начертанного циркулем Абсолюта.

Здесь, на пересечении нейрохимии и древней мудрости, разворачивается драма воссоединения. Каббалисты говорят о двух йуд, двух половинках божественного имени, разделенных завесой материи (парса), но вечно стремящихся друг к другу, чтобы замкнуться в совершенную мандалу единства. Наука Шульгина и мистические практики Авраама Абулафии, с его техникой визуализации вращающихся буквенных кругов, или экстатический танец суфия, стирающий границу между зикром (поминанием Бога) и вспышками синапсов, вдруг начинают говорить на одном языке. Языке трансформации.

Плюс-минус (±): призраки порога и темная ночь

Начало пути – всегда сумерки. Первая дрожь, легкое изменение восприятия – Шульгин скрупулезно фиксирует «ложные признаки», плацебо ожидания. Но разве сама наша «нормальная» реальность – не величайшее плацебо, коллективный договор не замечать бездну под ногами? Мистики всех времен знают эту стадию. Эвелин Андерхилл, описывая «темную ночь души», говорит о сомнении как о необходимом пороге, о преддверии истинного видения. Это момент, когда привычный мир колеблется, но новый еще не явился. Тело реагирует – озноб, тошнота, зевота. Наука скажет: активация определенных рецепторов, выброс эндоканнабиноидов вроде анандамида (молекулы «блаженства»). Мистик увидит иное: тошнота – как извержение шлаков профанного мира, зевота – как зев Космоса, готового поглотить индивидуальное «я», озноб – как трепет души перед встречей с Неведомым. Каббалист из Лащева, истязающий себя постом, ищет того же – пробиться сквозь «грубую кору вещества» (клипот) к внутреннему свету. На этом уровне все – лишь намек, метафора, шепот за дверью.

Плюс два (++): танец нейронов и плавящиеся буквы

И вот дверь приоткрывается. Молекулы психоделика, словно посланники из иного измерения, находят свои рецепторы – особенно серотониновые 5-HT2A. Шульгин бесстрастно пишет: «Усиление визуального эффекта, яркие цвета, движущиеся узоры». Но что видит душа? Ученик Абулафии, возможно, узрел бы, как буквы священной Торы оживают, сплетаются в огненные спирали, раскрывая сокрытые смыслы. Станислав Гроф назвал бы это вратами в трансперсональное – пространство, где границы эго трескаются, как скорлупа яйца, выпуская сознание в путешествие за пределы личной истории, позволяя ему вспомнить полеты над руинами Вавилона или ощутить себя всей биосферой разом. Функциональная МРТ покажет вспышки активности в тех же зонах мозга, что и у тибетских монахов в глубокой медитации или у суфиев, растворяющихся в визуализации Имен Аллаха. Парадокс: химическое вещество запускает процесс, феноменологически схожий с плодами многолетней духовной дисциплины. Круг начинает свое вращение: йуд узнает зов другого йуд. Психоделик становится мантрой, химическим зикром.

Плюс три (+++): алхимия растворения (Solve)

Наступает плато. Время теряет свою линейность, течет густой смолой или вовсе останавливается. Шульгин отмечает: «Опыт достигает пика, возможен временный возврат к нормальному состоянию, но ощущение измененности сохраняется». Но что есть «норма» после такого? Каббалист, вдыхающий символический дым от сгорающей свечи – образ самопожертвования души перед Богом, – знает: обыденная «норма» – это сон внутри сна. Здесь же – пробуждение, пусть и временное. Грофовские базовые перинатальные матрицы – архетипические переживания рождения, борьбы, смерти и возрождения – могут нахлынуть с ошеломляющей силой, переплетаясь с видениями из лурианской каббалы о Швират ха-Келим (Разбиении Сосудов) и Тиккун (Исправлении мира). Тело перестает быть тюрьмой, оно становится мембраной, вибрирующей в унисон с Космосом, или дверью, готовой распахнуться. Суфийский поэт, как Руми или Халладж, восклицает в экстазе: «Убей меня, о Возлюбленная, ибо в моей смерти – Жизнь!» – и этот крик о фана (растворении в Боге) находит странное эхо в биохимии мозга, где каскады нейротрансмиттеров, возможно, превращают субъективное ощущение «смерти эго» в переживание света и единства. Это алхимическое solve – растворение жестких структур личности.

Плюс четыре (++++): круг замкнулся (Coagula)

Это уже не ступень шкалы, это ее исчезновение. Шульгин называет это пиковым опытом, трансцендентным, не поддающимся описанию. Каббалисты говорят о двекут – прилеплении, полном слиянии души с Богом. Суфии знают это как фана аль-фана – исчезновение в исчезновении, где нет больше ни ищущего, ни Искомого, но лишь Единство (Таухид). Молекула психоделика, выполнив свою роль ангела-психопомпа, провожатого души, приводит к тому месту (или не-месту), где звучит голос Халладжа: «Ана аль-Хакк» («Я есмь Истина»). Человек-йуд сливается с Божественным Йуд. Круг замыкается. В центре – парадоксальное Ничто (Айн), которое есть Всё (Йеш). Эвелин Андерхилл описывает мистический брак души с Абсолютом: «Единение – не поглощение, а брак», встреча равных в своей божественной сути. Здесь химия окончательно становится алхимией (coagula – соединение). Серотонин, дофамин, эндорфины – это не просто нейромедиаторы, это вино на свадебном пиру Иерогамии, рецепторы – священные кубки, а весь мозг – брачный чертог, где Царь Соломон (Дух) наконец целует Суламифь (Душу) «поцелуями уст своих».

Эпилог: ожог на сетчатке души

Экстаз не вечен в мире форм. Круг распадается, йуд снова отделяется от йуд. Но возвращение в «норму» – уже не то же самое. Остается след – как ожог на сетчатке после взгляда на солнце, как аромат мускуса в опустевшей комнате. Гроф говорит о необратимом изменении «архитектуры психики». Каббалист шепчет, что душа «вкусила от плодов Древа Жизни» и уже не сможет забыть этот вкус. А суфий выходит на сама – священное кружение, превращая тело в вихрь, отражающий вращение галактик, где исчезает всякое разделение на химию и молитву, на тело и дух.

Психоделия, в этом свете, – не эскапизм, не бегство от реальности, но, потенциально, рискованный и непредсказуемый путь возвращения к Реальности. Каждая молекула – камертон, способный (но не гарантированно!) настроить сознание на ту частоту, где мистическое двекут и шульгинское (++++) становятся синонимами переживания Единства. Наука измеряет длину волны этого опыта, мистик свидетельствует о Свете – но оба, возможно, говорят об одном и том же фундаментальном стремлении человека: мы – расколотые половинки круга, тоскующие по целостности. И когда, через благодать, дисциплину или даже химический ключ, эти половинки на миг встречаются, рождается третий язык – язык экстаза. На этом языке Шульгин в своих лабораторных журналах, Абулафия в своих медитациях и плачущий от любви дервиш в своем танце невольно пишут одну и ту же вечную книгу, начиная ее словами Сокровенного Хадиса:

«Я был скрытым сокровищем и возжелал быть узнанным…»