После Вернисажа

               
    Чётко выбивая каблучками дробь июльского утра, слегка щуря зелёные глаза от вездесущего, высокого уже солнца и подставляя лицо ветерку, Она наслаждалась ощущением броской неотразимости.  Ветер игриво ластился к тончайшему лимонному крепдешину в мелкий чёрный горох, скользил по золотистому загару шеи и декольте,  нежно льнул к коленям, до середины прикрытым строгой офисной юбкой. Кончиками пальцев коснулась идеально уложенной стрижки – наивный ветер! 
    – Ты всегда такая яркая. Как бабочка,  –  прозвучало совсем рядом.  Комплимент коллеги – что может улучшить и без того хорошее настроение? 
    Она была разведена, Он – женат. Глаза Его сегодня, как и всегда, красноречиво сигналили, что Он готов к служебному роману. И как ни заурядно это звучит, спустя время они стали  любовниками.  То был странный,  легковесный период Её  жизни, когда Она редко испытывала угрызения совести. Если же угрызения и посещали, Она ещё не могла постичь истинную суть накрывающей порою меланхолии.
    Его комплимент  не был банальностью.  Их объединяла тяга ко всему изысканному и утончённому, некое сибаритство.  Он просто не мог не выделить Её,  привлечённый  отсутствием  заурядной  похожести на других.
    Однажды они попали на распродажу дефицитного в то время Драйзера. Ей достался последний, бракованный  экземпляр «Гения»: книжный блок вместе с титульным листом был вклеен в переплёт вверх тормашками.  Представляете: серьёзная девушка в строгом английском стиле, в красивых очках, погружённая в солидный томик «вверх ногами»!
    И Она рассматривала экземпляр в недоумении перфекционистки: брать - не брать.
    –  Конечно, бери! Это так в твоём духе – быть ни на кого не  похожей! Ты будешь единственной обладательницей уникальной книги,  – улыбнулся Он. 
    Время от времени Он делал Ей приятные, всегда продуманные  подарки, скорее полезные, чем просто знаковые. Как то в оптике Она долго колебалась, примерив дорогущую  оправу для очков  Burberry цвета «Гавана». Она очень  шла Ей, но цена!.. Он решительно сказал: «Берём», присовокупив фирменный футляр.
    Красивые перчатки? – Да. Цвет шикарный, ему нравится.  Завершают образ. Она тайком поглядывает на себя в зеркальную витрину, чтобы убедиться – не ошиблась ли с тоном, а Он хитровато поглядывает на Неё с улыбкой  утра того первого комплимента.
     Они не упускали случая посетить  художественный салон, откуда Она неизбежно возвращалась с покупкой, ибо не смогла устоять перед круглой  керамической вазой, расписанной строгими чёрными сороками на голубоватом снегу. Деревья на  декоративной тарелке отбрасывали  такие же голубоватые тени на снег и чету всё тех же сорок.  Прекрасная пара.
    Он мягко улыбался, одобряя  эксклюзивные серьги или идеально подобранный  шейный шёлковый платок. Шаловливый чёртик скакал в глазах: Он представлял, как будут снимать с Неё все эти прелести.
    Тем не менее, роман оставался только романом.

    …  То была весна. Они заглянули на  выставку работ современных художников и долго обсуждали два пейзажа одного мастера:  виды улочек старого города. Картины были выполнены в схожей технике, имели единый композиционный стиль, но различались тонами, как различаются по цветовой гамме лабиринты марокканского голубого Ишавена и рыжие сурик с охрой  силуэта медресе Шир-Дор в Самарканде с картины Верещагина. И настроением картины тоже различались.
    На этот раз Он выбирал для себя. Обе работы были, бесспорно,  хороши.  После долгих колебаний Он с трудом выбрал наконец  более яркую и оптимистичную, с пламенеющими клёнами, в оранжево-алых отсветах ясного осеннего дня. 
    Вторая картина представляла вид на старые грязновато-розовые дома с тёмной аркой,  крытые коричневато-жёлтыми островерхими  крышами, увенчанными кирпичными трубами на фоне размыто-голубоватого неба. Солнечные блики играли на жухлой, уже не зелёной, а немного оливковой траве.  Тени от тонких деревьев на переднем плане скользили по ней. Заходящее солнце золотой охрой отражалось в больших стёклах окон. Всё играло светом. Но вот набегающая сбоку  на передний план кладка старой коричневато-бурой стены… Она словно символизировала бренность осеннего буйства и… тупик.   
    Ей тоже хотелось купить что-нибудь, но Она никогда ни о чем не просила сама. Цены кусались, и Она запретила себе думать об очередной трате. Однако Он, великодушный после  сделанного выбора, предложил и Ей присмотреть что-нибудь для себя. 
    Она остановилась почему-то на парном зимнем пейзаже, хотя не любила зимних: заметенный снегом монастырь, в серовато-мутных тонах ранних сумерек, с мрачными, присыпанными снегом,  голыми, безжизненными деревьями, словно символизирующий бесперспективность их нынешних, ведущих в «никуда» отношений.  Лишь два решётчатых окошка, оживлённых теплым оранжевым светом,  условно напоминали, что они пока ещё вместе. Вторая картина, размером поменьше –  вид того же монастыря, но с другого ракурса, уже совершенно чёрного, безо всяких окошек и надежд.

    … Решение созрело спонтанно, вечером, после того, как были пристроены зимние пейзажи: куплю себе ту, вторую! Тем двум картинам, как и им, не быть вместе. Так пусть живут каждая своей жизнью. Ей казалось, что оставшаяся в галерее картина – продолжение, отражение Её самой. Портрет Её жизни.
    Она отправилась на другой день в салон.  Самостоятельно оплатила покупку и бережно доставила домой.  Собственноручно продырявила в очередной раз стену,  всё в очередной раз перевесив, всё перемешав, благо, стены в её квартире были на удивление мягкие, а её настроения менялись часто. « Вот, теперь – хорошо».
    Через день, улучив момент,  Он сказал Ей: «Представляешь, решил докупить ту, вторую. Увидел дома, что они должны быть непременно в паре. Приехал в салон, а мне говорят: «Продана»».
    – Это я купила, – улыбнулась Она, и мстительная змейка шевельнулась в груди. 
    – Ты?! – воскликнул Он удивлённо. – Когда  успела?! Продай её мне!
    – Нет, не могу. Она идеально хорошо вписалась у меня. И пары не просит.
    – Ну, уступи! Мы купим тебе что-нибудь другое.
    – Не могу.
    – Не хочешь.
    – Не хочу.
    Он был снисходителен к Её капризам. По крайней мере, если и обиделся, то вида не показал. А  в Неё словно вселился с той поры какой-то беспокойный дух предчувствия или принятого решения.
    Они расстались. Затем Он навсегда уехал из страны.  Она сменила квартиру.       Картины по-прежнему занимали две смежные стены светлой комнаты. Воспоминания  изгладились другими встречами, увлечениями. Но картины всегда были на виду. И однажды, вытесняя всё то тёмное и нехорошее, что никак не изживалось, возникли  одни из первых стихов:

      Две картины, для них – две стены –
      Монастырь и пейзаж городской.
      Так темны, так тревожно темны
      Блики-тени в пыли снеговой.

      Так светлы, так душевно светлы
      Эти окна – квадратов витраж.
      Так нежны, бесконечно нежны
      Ты и я, и весна. Вернисаж.

      Так давно, бесконечно давно
      Не встречаю тебя по весне.
      Ну и что ж? – Две стены всё равно
      Для картин, что подарены мне.

      Теперь всё улеглось окончательно.  Жаль только, что Он никогда не прочтёт Её стихов.

2.04.2025