Ну, смотри, Кулаков!

         Перед тем, как  это прозвучало, предолгий срок. Впрочем, что для жизни каких-то восемь лет? Да ещё в молодости.  Мелькнули в спешке … и всё. Первый день их отчёта был в точности прекрасен. На пароходе  «Петровск», представьте себе,  менялся капитан. В глазах совсем молодого третьего помощника, то невиданное, "потрясное" дело. Потому из всего комсостава, лишь он запомнил сей денёк в мелких подробностях. И, конечно же, не без того, чтоб малость загустить словесные краски. Молодость, знаете ли, особая возрастная пора. Иные даже, вдохновившись невесть чем, стихами всю жизнь грешат.
        Новый мастер* действительно производил впечатление человека в ожидаемом образе. Так уж природа над ним вдумчиво расстаралась. Разом впечатлил: красивым мужским лицом, особой крепкой статью, манерой держаться. Когда завязался в кают-компании разговор, все тут же нашли в нём здравого, приятного в общении авторитета без всяких натяжек. Ведь частенько, чего уж там, случается наоборот.
        День, другой минул, а третий штурманец всё продолжал восхищаться кэпом. Оказывается, он и шутить любит. Опять же - впопад. Судовую библиотечку с интересом пересмотрел. Кое-что выбрал. Ага! Теперь уж до отпуска не сдаст. Ошибся-таки. Скорёхонько вернул да в каюту на спардечной* с новыми поднялся.
        Как следует, но не обидно, своих помощников по судоводительской части вскользь проверил. Какие при этом про себя выводы сделал, нарочито скрыл за приязненным общением. Лишь тайному восхищателю, куда как ясно открылось: не совсем проверочку прошёл. Авансом пока доверие. Стараться-де надо, пуще прежнего. Так и начал, не сопротивляясь, себя выправлять. Однако, что толка из тех стараний, если мытарством опыта не нажиты. Чаще сглатывал обидные проколы. Заметные, само собой, капитану да ему – недавнему форсистому курсанту архангельской мореходки.
         А так всё о' кей. На особенку нравились капитанские истории про наши северА и побережье Белого моря с их обитателями – поморами.  Надо же! Оказывается кэп,  в ранних своих годах, восприемник тех правдивых баек. Заслушаешься в кают-компании, бывало. Это вам ни с тощим пакетом отоварки по срамным  улочкам чужих портов шастать, а потом хвастать, как на дикую  дешёвку нарвались.
        Потрясение! Каков рассказчик! Прямо высветил тех представляемых  суровыми молчунами людей, совсем иными. Толи в Пёше, то ли Летней Золотице заявился в гости, тогда ещё подстать своему "восхитителю" возрастом, Валерий Петрович. Конечно же, в компашке судовых приятелей с архангельской водочкой и прочим  "городцким угощеньицем". Сидят, значит, столь несопоставимые, манерно, как это водится у поморов, выпивают. Разговор уже глаже течёт. Вдруг хозяин избы, как бы между прочим, сугубо личным с жёнкой делится:
              -  МенадОра, никак во двор я захотел? Пожалуй, схожу.
Но по интересности столования решает погодить. Лишь лицом выдаёт, что та тема не закрыта. Степенная, дородная Менадора потчует румяными кулебаками с треской, палтусом, зубаткой. Царская сёмга, "случайно оставшаяся после рыбалки"* совсем не скупо нарезана. Представление об яствах поморского края – полное. В сей наипрекраснейший момент, все слышат :
              -  Ну, да. Таки есть, пойду, схожу.
Ни сколь не смутясь, оберегательница мужнего авторитета, отвечает:
              -  Тогды, сходи – сходи.
Хорошо кулебаки помогли загасить улыбки от святой исконной простоты.
         Так что берега Белого моря, с накопленными таким образом баичками, стали родней родных. И уж куда благостней: за коротким Двинским заливом  – свой  Архангельск!
         Опять судьба, пока не ясный сюрприз третьему помощнику Кулакову готовила. Польша, при безграничной помощи кремлёвских старцев, новую серию пароходов заложила. Писаные красавцы! Разумеется, нашего проекта – этой лебединой песни парового флота, с непременным упоминанием про турбины отработанного пара.
         Аккурат, к лету 1960 года, спустили в Гданьске на воду очередной систер шип* «Елец».  Снова, уже нежелательное потрясение для третьего: капитан меняется. Значит, любимый кэп на приёмку нового поедет. Другой у нас будет, заранее ничем неинтересный. Надо же, ёлки-моталки. Горе, какое!
         Но чего только не бывает в плавательской судьбе по неожиданности.
Кэп, перед самым сходом по трапу, лукаво улыбаясь, возьми и спроси:
              -  Отвечай, как на духу, Кулаков. Пошёл бы ты со мною поморячить на «Ельце»?
Язык отнялся от счастья. Головой мотнул. Осталось только спрятать под сердцем слабую надежду, что это, пожалуй, не шутка.
        Вскоре, в недогуленном отпуске, вызывают "трёшника" к офицерскому инспектору. И тот ему напрямую:
              -  С «Ельца» на тебя запрос. Согласен?
              -  Ещё бы! – вырвалось по простоте. Бывает же счастье на свете.
        Тут же выписал Генке инспектор направление на то "мечтательное" судно. В кассе деньги на билет дали и в Вентспилсе очутился. Ещё полчаса, он - на борту.  А там – любимый капитан! Молодёжи-то в команде! Ну и сам «поляк»* сверкает от первой свежайшей краски.
        Все новенькие прониклись рвением к работе, вахтам и общению в тесном судовом досуге. Всё равно энергия подспудно зашкаливала. Ещё пусти чуть на самотёк, напишет помполит  такие чернильные всем характеристики, что прощай романтика морей и загранок. Флотская молодость, если честно, – это дружеские выпивки, гулянки в совпортах. Иначе, как и чем жить рискованным душам без разрядок? Штудировать классиков марксистской ахинеи, даже в те времена дураков не находилось.
         Куда буйную силушку направить, без ущерба главному, Валерий Петрович догадался:
              -  Давайте-ка сколотим футбольную команду.
Гениальная, скорее, заранее провальная идея, тотчас начала воплощаться. Перетряхнули по фамилиям всех своих до тридцати. С заходом в Архангельск обзавелись формой, парой отличных кожаных мячей. Отсеяли тормозных по дефектам "соображалки".
         В остатке набралось нужное число пофигистов. Для начала обязали заняться тренировками, то есть беганьем вокруг комингсов* трюмов. Если случалось идти в балласте, творили "заполучение" гола в пустом трюме по воображаемым воротам. Оставалось лишь сыскать достойных соперников.
        Те нашлись! На Англию, чай, ходили с досками россыпью. Стоянки по эдакому предолгие: 12 - 15 суток. Уж больных-то футболом там предостаточно. Справился Валерий Петрович у агента, дескать, кто в лондонском (!) порту самые крутые. Сразу ответ заполучил: "Ес оф кос, команда с английских паромов. Всех дерёт! Сущие дьяволы на поле". Да ещё прибавил, что на его взгляд, разбавь ими Юнайтер Манчестер, Ливерпуль или подобных зазнаек, Англию вообще никому не одолеть.
        "Представьте, - парировал наш кэп, - я такого же мнения о своих парнях. Окажите любезность донести тем несомненным бестиям наш вызов".
         Матч века имел честь состоятся в Сорри Доке. Надо ли говорить, о взвинченном настрое духа у наших. Как хотелось Генке сделать именным голом, подарок капитану. Как рвался в нападающих к воротам бриттов, не чувствуя, ни ног ни сердца. От загнанного дыхания привкус крови во рту добавлял ему нужного бешенства. К десятой минуте распечатали чужие ворота. Паромщики опешили, надбавили усердия, но всё кончилось для них полным "бэдом".*
         В запале, неуспокоенные от проигрыша, да ещё каким-то причаленным русским, предложили новую встречу. Держа в руке дипломатическую дозу «Гиннеса», Валерий Петрович всё ж заверил о невозможности сей надежды. Вы-де Ла-Манш туда - обратно, а нам и океанские плавания невнапряг. Впрочем, отчего не сразиться.
         Как ни болели ноги и мышцы от бесподобной виктории, через два дня всё повторилось. Счёт только был скромнее. Многих рассерженные паромщики подло "подковали". Генка за победный гол, припадал сразу на обе ноги. Только счастье, видеть бахвалов лишённых спеси, перевесило, грело парней до старости, как яркая картинка былой молодости. Кэп заслуженно разделил подъём духа. Сказать точнее, приходился отцом победы, да и всего судового существования, как есть. При таком сто пудовом авторитете все принялись его беречь на стоянках в совпортах.
         И, впрямь, было от чего. Там, почти что запросто заявлялись различные портовые чины. Всех должным образом приходилось привечать обедом в кают-компании. Следующим действием раскладывать перед ними судовую документацию, журналы с записями тревог, проверок, прочей докуки. Да ведь на борту нагрянувшие, наскучавшиеся супружницы, требующие внимания и чуткости, даже пылкости чувств.
         К Валерию Петровичу наезжала чудно-миловидная жёнушка. По всему было видно, что у них яркий затяжной роман на всю длину жизни. Как могли, оберегали их время. Грудью прикрывали кэпа сменные помощники: старпом, второй, третий. Обхаживали проверяльщиков почти так же, как держали свои футбольные ворота. Намертво!
         Ох, и красивыми фразами пользовались. «Сначала, милости просим отобедать. Осмотреть палубное хозяйство, при такой погодке не желаете? Заодно сигарелу с голландским трубочным табачком скурить? Все судовые журналы для просмотра в каюте старпома. По секрету, столько он «Гуляки Джони» повыписывал у шипчандера.* Широкая натура! Всем наливает. Вот только капитана нет. За пять минут до вас по срочному делу ушёл. Полагаем, лишь к вечеру вернётся».
         Что и говорить, виртуозно отбивали те визиты в аут. Зато семейное счастье идиллически процветало на всех палубах «Ельца». Капитанская каюта - особый романтический замок уединения от суматошного портового бедлама.
         Далее благосклонная удача полностью накрыла третьего помощника.  По справедливости доставалась Геннадию следующая лычка на погонах форменной куртки. Как-никак мастерство штурмана обозначилось в нём чётко. Дело за капитаном.
         Двенадцатого апреля (Гагаринским днём!) по ходатайству Валерия Петровича, согласован с кадрами и Службой мореплавания перевод третьего во вторые помощники.    
          Как духоподъёмно чувствовалось теперь Кулакову. Какие тайные волны благодарности накатами бились в его сердце, можно лишь догадываться.
          Рейсы почему-то сместились на север Европы. Хотя всё ясно. Ведь самое начало 60-х годов. Хитроватые финны, притворившиеся столь дружелюбными, зазывали доверчивых брежневских стариков давать всевозможные заказы, какие с порога отвергал Запад. С того и цены на всякое нужное им сырьё, сталь, прочее, выклянчили сбросить до копеечных.
          Нынче  дошло до многих, так раздувалось процветание Финляндии, чтоб когда-то, подкопив силёнок, скатиться в старую вражду.
          Зимами часто ходили Ботническим заливом, держась в кильватере шведского или финского ледокола. Обозначился совершенно другой карамболь. Ответственность несения ходовых вахт возросла и приятно радовала новоиспечённого второго. Даже наставшие ночные "собачьи"* вахты окрыляли его.
          Ещё бы одну маленькую подробность припомнить: на диванчике штурманской рубки, неловко прикорнув, лежал одетым кэп, готовый в любой момент стать решателем атас-момента.
          Отбыв подобные зимние плавания, в Архангельск пришли. Начались рейсы с пилолесом. Опять, чаще всего, на Англию. Тогда-то счастливчик Генка прошёл окончательное шлифование под присмотром  весьма и весьма ему лестным. К отходу судна полагалось оформить грузовые документы точь-в-точь. Затем уж подпись капитана в коносаментах,* заверяла их несомненность.
          Ныне ответственный и за груз, если что, выправлял ляпы Экспортлеса. Ни страх прокола, а честь не подвести любимого капитана, нудила дотошничать до последнего кубометра досок на борту. В день отхода, являлись они в здание той поистине золотой конторы. И вот-те результаты Генкиных трудов:  подпись – поставлена, печати шлёпнуты.
          Осталось исполнить лично человеческое, заглянуть домой к Валерию Петровичу. Итак, пересекают они площадь Мира да двориком, столь памятному Геннадию, попадают в чистую домашнюю радость. Ну, как ещё можно такое назвать? Ведь их встречала Оксана Павловна – небесное женское создание и сама сердечная доброта.
          Истинно подобные принадлежали к поколению, испытавшему мытарства голода, нужды, труда с малолетства. Поколению, расцветшему уже с Победой. Пусть через бедность, оглядку на жёсткий уклад жизни. Чего уж там, назовём до конца откровенно – сталинщину без милосердия к собственному народу.               
         Времени, у исполнивших формальности, в обрез. Всего каких-то двадцать минут лишних могут себе позволить. Тогда сразу на кухню. Будто по мановению ручек Оксаны Павловны, на столе выбор закусок. А ведь только-только свои уроки в 11-й школе отвела. Кэп и, польщенный быть героем момента, второй помощник "делают" по рюмке. Водка кажется Геннадию столь вкусной, точнее, сразу заводит настроение любить весь мир.
         Ничего подобного в других обстоятельствах и с другими не случалось. Понятно и много позже, любая водка не походила на ту самую отходную.
         Как понимающий деликатные чувства, Геннадий обращался к капитану:
         -  Валерий Петрович, я на крыльцо выйду, если служебная подъедет, дам знать. 
Кэп характерно поднесёт руку с наручными часами.
         -  Молодец, что время чтишь. Вот-вот неотвратимое.
Оксана Павловна с ласковой щедростью суёт кулёк с ещё тёплыми пирожками. Молвит совсем по-матерински:
         -  Береги там себя, голубчик. Святой помощи, - перекрестит. 
        Генаша с прочувствованного приёма, желает, конечно, одного: поломки сей машины. Выйдя во двор, посматривает на угол дома. Слава Богу, не выруливает. Пусть Петрович, хоть сколько-нибудь минуток проведёт с жёнушкой. Часто сверяется со своими «ракетными»  стрелками, остро переживая за счастье на пятом этаже.
        Очень кстати подбегает с портфелем и коричневой папкой для нот, старшая дочка Маринка. Её миленькое личико необыкновенно красиво от улыбки. А вязочки той нотницы умилительно продолжают вздрагивать.
         -  Папа ещё дома?!
         -  Да-да, - не без волнения отвечает добровольный привратник, жалея, что  уже безнадёжно стар для таких девчушек.
         Усугубляя ощущения "старости", к крайней досаде, трансфлотовский козёл показывает тупую морду. Остаётся, как можно медленней, вновь подняться к двери счастливой квартиры и переживательно нажать звонок.
         Теперь козёл мчит их поперёк городских улиц в последнем приятном расслаблении. Вот и Павлиновка* заканчивается. Оба конца города, где находятся лесозаводы вовсе какие-то убогие, словно Архангельск не  устье потока инвалюты для страны. Заметим: ни газом ни нефтью страна ещё не торговала.
          Чуть сбиваясь с рассказа, оброню, что мани* проеферят московские не знамо куда и на что. Чуть доходчивей, на поддержку шатких своих союзничков, окраинных "князьков". Наскирдуют и ридной Украине Хрущёва с Брежневым да на прибалтийскую витрину соца. Шанс "похорошеть" городу не повторим, - леса подчистую спилили, заодно отравив бумкомбинатами Северную Двину. Ё, ма! Утопия комэтапа давно без всякой пользы издохла. К вящему позору свои же верхи и грохнули. Причём, будто для будущих киношников, в глухой Беловежской пуще. Как есть, исторические сатанисты.   
          Наши моряки уже въезжают по толстым сосновым плахам на территорию сплошь деревянного лесозавода. «Елец» заметно осел в грузу, лишь палубный караван* внушительно щетинится стензелями.* В машине постоянная готовность. Не последней подробностью над верхним мостиком реет бело-красный флаг отхода.
          Недолгий переход рекой и - Чижовский рейд. Отдан якорь. Необходимые формальности: пограничный и таможенный досмотр. В кают-компании на своём капитанском месте – Валерий Петрович. Штурманский состав, подобно штабным, мечется с требуемыми документами и ответами заранее на всё.
          Обязательный кофе со сгущённым молоком и сыром для всех служивых. Затем к взаимному удовольствию, комиссия отбывает на катере. Любимый кэп поднимается на мостик. Их ждёт море.
          Ещё несколько годиков и молодой герой во старпомах на том же «Ельце». Валерий Петрович возглавляет в "пентагоне"* Службу мореплавания. Что и говорить о значении и важности той должности?! Новой их встречи, понятно, не избежать. После зимнего плавания, с приходом в Архангельск, авторитетная комиссия заявилась с проверкой. Чуть что не так, обязательно взгреют. Слишком высоко держали прежде планку судового порядка.
          В тот день «Елец» выглядел дорогой моделью. Буквально всё свежо-крашено, всюду видна заботливая тщательность. Даже ватерлиния отбита, как будто со стапеля. После таковского пристрастного смотра, отводит Петрович в сторонку бывшего своего третьего и дарит лестное для души и сердца:
         -  Молодец, Геннадий Николаевич, хорошо содержите судно. Не ошибся я в тебе.
          Немыслимым образом рявкнул бы густым басом тифон под провожание начальства, старпом вряд ли услышал. Слишком был оглушён похвалой из уст обожаемого, как и прежде человека. Оставалось осознать себя счастливым, состоявшимся моряком.
           Было ещё вот что. Год только уточним: 1967-ой. Подменил, скажем почтительно, Геннадий Николаевич внезапно заболевшего на борту мастера прямо в рейсе. По приходу в родной порт вызывают его в Службу мореплаванья на жесткую проверку. В те времена, это шанс стать действительно капитаном, потому как судов принимали до десятка в году. Попробуй-ка собери для всех команды!
           Прикиньте разрыв в восемь неполных лет, от 3-го помощника до кэпа.  Ещё как впечатляет! По причудам социалистического строя, одобрили кандидатуру Кулакова и в Обкоме партии. Последнее - Москва, на министерском уровне утвердила. Словом, "товсь" заказывать капитанский китель.
           При явно благосклонной планиде произошла их встреча в кабинете руководителя судьбоносного отдела пароходства. Сначала подобно приятелям, которым есть что вспомнить, поулыбались они друг другу. Неожиданно, сделав строгое лицо, патрон по жизни, вопросом припирает:
           -  Справишься, Кулаков?!
          Вроде бы, прошедший все испытания и проверки, растерялся. Вновь почувствовав себя, тем третьим на «Петровском». Во всём-то он нуждался и зависел от мягкой наставительной поддержки. И так - бессчётно раз.
          Почти провальная пауза, конфузные слова ответа. Но и на сякой "блин" ожидал деликатной подпорки, а лучше сглаживающей шутки. Ведь этак было всегда.
          К самому носу, без пяти минут капитана, подлетел большой боксёрский кулачище. Геннадий зрел его в остолбенении, проникаясь пока не ясно чем. Почти перестал втягивать в себя воздух. Лицо откинулось, побелело, глаза кучно косили на весомый предмет провала. На самом пике визуального действа, ударило речевое, пронявшее до подкорки  мозга:
           -  Ну, смотри, Кулаков!
          Вот что стало единственно верным доверительным началом, настройкой духа и чести. Благодаря той сцене, как сам, поди, не однажды сознавался,* правил службу на морях безупречно. Какова сила напутствия?! Каков образ истинного кэпа хранила его душа!

                Вместо эпилога

        Скромный автор рассказа пытался прояснить дальнейшую судьбу счастливца Генки. Ничего из того не получилось. Сиё означало: молодым капитаном отбыл Геннадий Николаевич вместе с п/х "Елец" в заманное литовское пароходство.
        Стало быть, хотелось ему и дальше видимого всеми явного жизненного успеха. Ну и некой столичности в уютной, засыпанной деньгами и послаблениями советской Литве. Экой капризной союзной деточки,"европеизированной" по понтам. (Ни сколь не меньше, тешили двух других "малюток".
        За морскими делами, вальяжными отпусками на берегу, дождался  развала Великой страны. Сразу заподозрить крах личной жизни не смог или характера не хватило. Конечно же, и нажитое трудами, как якорем держало. На старости лет, примерил положение бесправного русского человека. Всякими тамошними местными нациками оскорбляемого, незащищённого законом. Вовсе заделался бы нищим, ни будь сердобольности Родины к подобным париям, оставшимся за её бортами. Хоть пенсию им переводит.
        Если и впрямь так обстоит, тогда преочень за него горько. Оказывается и в счастье, - надо не перебрать.