Аурелия -7. клетка

   АУРЕЛИЯ -7. КЛЕТКА
     Народу в этот день было на улицах полным-полно, все эти кафе и ресторанчики буквально ломились от посетителей. Но, хочется отметить, Аннушка вовсе не терялась среди обилия красавиц, коими издревле полна  земля Аурелии.  Выглядела  девушка достойно    и в плане наряда – длинное, до пят декольтированное платье – это  был подарок «от чистого сердца»  добрейшей Маши. Так что подтвержу:  своими глазами видел –  засматривались на Аню мужчины, было такое…   
    Гайд-парк, куда компанию  привёл Семён, гражданский муж Маши, располагался на набережной реки Ауры, недалеко от станции проката лодок.  Народу вокруг крутилось немало: но профессионалы, по одёжке «с претензией»  и  блеску глаз, угадывались сразу.  С постамента, похожего на броневик,   очень высокий и настолько же худой молодой человек читал стихи.  Надо понимать, собственного сочинения.  У подножья трибуны табунились десятка три ценителей уличной поэзии.
Наполни приказом мозг мой и ветром набей мне рот,
Возьми меня в переделку и двинь, грохоча вперёд.
  Поэт уже не декламировал  свой стих; он кричал, яростно жестикулируя, словно отбиваясь от внешних и внутренних врагов,  надеясь  словом  разбудить душу спящего обывателя:
   Обдумайте нас,  почините нам нервы.
   И наладьте в ход, как любой завод.
   Стихи, что горохом сыпались на слушателей, не находя выхода, метались  потерявшей рассудок летучей мышью между небом и землёй, я не назову скверными, нет. Рифмы были достойны внимания, но уж слишком,  как бы нам невзначай не обидеть автора, личностные.  Конечно, поэт вправе включить  некого условного человека в качестве болта или гайки в механический агрегат,  далее именуемый  государством. Может сделать подобное силой своего стихотворного таланта.  Но, не понять по какой причине, наш подопытный человек этого не хочет, он напрочь отказывается быть стальной деталькой, ибо мягок душой и телом.  Зреет явное противоречие – поэт «за» перевоплощение, всей своей легкокрылой поэтической душой – «за», а человек, оказывается,  вовсе не из металла скроен, его магнит не берёт, а сотворён наш индивид из легко  разлагающейся плоти. И тяготеет он всем существом своим,  согласно законам природы, к земле-матушке.
   Стих прослушали, вроде бы, совсем не плохой стих, а в голове путаница.  Будь на месте худого стихотворца кто-нибудь из именитых писателей современности, он, и в этом ни минуты не сомневайтесь, тут же  разрешил бы этот механо-биологический парадокс.  Дилетанты и недоучки всегда и везде вносят в искусство   неразбериху.
   Читали  стихи и другие поэты, но авторы настолько быстро погружались в поэтический экстаз, что понять смысл творения было совсем не просто.  А одного стихотворца, смуглого кучерявого парня, судя по всему  афроаурельтянина, даже освистали.  Анне предложенный стих, больше похожий на частушку,  тоже не очень понравился.
   Пароход плывёт мимо пристани,
   Будем рыбку мы кормить пацифистами…
   Не лучше была и следующая, исполненная  с лихим притопыванием,   речевка:
   Ах, коза моя коза, на зеленой травке.
   Клава мужу не дает без ковидной справки…
   Здесь уж прослеживалось  что-то глубоко личное, даже можно сказать, боль души.
   Устав от потока рифмованных слов, пошли смотреть выставленную для публичной оценки картину художника Андрона Ахилова. Полотно называлось «Мадонна в перспективе №6».  Здесь, у кованой ограды,   собрались в кружок не  случайные зрители и зеваки, а критики и закоренелые спорщики. 
   Были озвучены две, на первый взгляд друг друга исключающие концепции.    Молодая девушка, при очках и двух-трёх  десятках крысиных косичек –  уж не феминистка ли? – не озвучивала, а доказывала, заламывая тонкие руки,  что  талант художника Ахилова, это достояние государства, а посмотрев на картину внимательно можно сказать и правду – он гений.  Ясность Микеланджело, теплота Рафаэля, стихия рисунка Пикассо – всё, как в капле воды собрала на холсте колонковая кисть  аурельчанина. Это не подражательство!  Это отправная точка видения мира. Он – гений! Истинный гений!
   Судя по употребляемой девицей терминологии и художественным экскурсам,  невеждой она не была.
   – И вы это называете живописью?  Подобная мазня,  никакого отношения к искусству не имеет, не должна иметь! – Озвучил своё мнение солидный, при жиденькой седой косичке, гражданин. – Если это живопись, как вы выразились, – выговаривал он нервно заламывающей руки оппонентке, – то запишите меня солистом в кордебалет.
   Но и молодая любительница примитивизма была не из пастушек:
   – Не в солисты вас надо записать, а, к моей глубочайшей радости, в дураки!  Да, в круглые дураки! – И добавила,  хлопая в ладоши, мне даже повторять подобную грубость неловко: –  Сумасшедший дом по вас  не один день  скучает.  Там и балетная труппа есть,  можно у санитаров записаться.  Торопитесь!
   Мужчина, от нежданной обиды даже схватился за бороду, но отвечать на оскорбление не стал, только буркнул себе под нос: «овечка, овечкой, а туда же…»
   Оценка выставленного полотна  субъективна, поди-ка,   разберись, кто прав, кто виноват.  Аннушка, не отягощенная годами учёбы на факультете академической живописи,  шепнула  на ухо Ивану свою экспертную оценку:  «Мне трудно судить, ведь я не специалист,  но скажу, что вижу – к чему эти квадраты и ромбы? Нарисовать хуже этого просто невозможно.  Полный  паралич художественной идеи».
   Вот такой приговор  бедной картине мы услышали из уст простой  девушки, основывающей своё суждение  на приземлённом бытовом уровне:  «нравится» – «не нравится».  А я, внимательно присмотревшись к «перспективе №6», лишь добавлю: по рукам художника, да и вообще никого бить не надо, но кисти и краски  хорошо бы забрать, да отдать детям, пусть радугу семицветную над  домиком рисуют. И я допускаю, вероятность  высока, что из этих детей, с младых ногтей занявшихся рисованием, вырастут настоящие  живописцы.  Может быть, в этой среде  даже родится новый Мунк. С «младых ногтей», при правильной постановке дела, много чего полезного можно успеть сделать.
    В  небольшом кафе, куда зашли утолить жажду наши герои,  было довольно уютно: работал кондиционер,  невидимый саксофонист  исполнял джазовую композицию Майлса Дэйвиса.  Откуда знаем? Музыкальная школа, которую  когда-то окончила Аня, учила как надо.
   Почти всю дальнюю торцовую стену занимал телевизионный экран. Как объяснила официантка,  будет демонстрация мини-фильма, продолжительность показа   ровно пять минут.   Так что гражданам, сильно повезло, сеанс вот-вот начнётся.   «Получите истинное удовольствие, – принимая заказ  (три пива и кока-колу),  анонсировала ролик  улыбчивая молоденькая официантка, кокетливо поглядывая на Ивана. – Жалеть, молодой человек,  ни о чём не будете».  –  Ответная реакция, но только уже с третьей стороны последовала незамедлительно.  Аннушка, не понять почему, отказалась от сладких рогаликов с маком. 
   А на огромном  экране вот что происходило: группа граждан, молитвенно сложив ладошки у груди,   обречённо смотрела на  вечернее умирающее  солнце.  Багряное светило медленно сваливалось за горизонт.     Чтобы у зрителя не осталось сомнения, что день действительно на исходе,  голос диктора, в меру тревожный и торжественный, пояснил незамедлительно ситуацию. «Солнце садится, и уже завтра, вынырнув на востоке, оно ужаснётся увиденному. Уже завтра наступит  ужаснейший день в истории земли, в истории человечества.  Конец света неминуем… –  Соответствующая сказанному музыка, полная боли и печали,  наращивая силу, заполнила собой всё до отказа пространство. – Человечество обречено… –  продолжил рисовать картину апокалипсиса  диктор.  –  Спасенья нет…»
   Повисла тишина, страшная давящая тишина.  Мир молод, а потому молодо и человечество,  и  каждый из жителей планеты Земля, пока он видит восход солнца, душою молод.   И так не хочется умирать… Так хочется жить…
   Но тут из толпы,   смиренно готовящейся  к смерти, отделилась фигура,  закутанная с головы до пят  в алый  плащ. Выдвиженец поклоном приветствует народ;  вздымает руки к небу,  и на глазах изумлённых граждан,  клонящееся к горизонту солнце замирает. И мы видим, да что видим, знаем, каждой клеткой чувствуем, что этот человек, взявший на себя роль пророка и поводыря, знает правду.  Он один может спасти людей от неминуемой гибели, он один знает, как победить смерть.
   Вы помните великолепную картину  Александра    Иванова  «Явление  Христа народу» (4,5 х 7,6 м., холст)?  На экране наблюдалось нечто подобное. Задний план включал в себя каменистую речку и ряд поросших  редким березняком  холмов.
   – Правда,   за нами! Нас не согнуть!   –  рублеными фразами ободрял лидер народ, воскресший к новой жизни и к новым  творческим победам.  – Будем жить!
   Сказанное,  будто   глоток воды для умирающего от жажды пилигрима, вселило в людей уверенность в завтрашнем дне.  Люди ожили,  воспрянули духом, ряды сомкнулись.   Было хорошо видно, как  слова лидера зажгли огнём, ещё минуту назад  стылые и унылые, в страхе от грядущей катастрофы,    лица. Умирать,  какой бы национальности ты не был,  совсем не хочется. 
   И стало понятно, глядя на   экранные метаморфозы,  что вирус  упадничества, поразивший людей,  постепенно исчезает,  испаряется, улетая в синеющее небо невидимым глазу потоком.  На наших глазах унылая и бесцветная  толпа превратилась в народ,  а её предводитель и лидер, в долгожданного и желанного Поводыря.  Далее последовал  его монолог, в котором народу  была обещана жизнь и дальнейшее процветание. Траурная музыка,  великолепно исполненный  трубачом   реквием Моцарта, поставила финальную точку.
   Иван,   улыбаясь, не то признался, не то соврал обществу,  бывает,  и молодые люди лгут,   что  официантка, принося повторно пиво,  ему подмигнула.  На что Аннушка мгновенно отреагировала словами:  «Ты шутишь. Уж я  бы заметила…»

   На площади у железнодорожного вокзала, куда братьев,  по пути домой завёл  провожатый Семён, наблюдалось уже не многолюдье, как в центре, а  тишь и благодать.   Даже не верилось, что поезда еще куда-то мчатся, и кто-то из этого рая хотел бы уехать.  Но поинтересоваться состоянием железнодорожной техники, всех этих паровозов-тепловозов,  братья не успели,  так как внимание наших героев привлекла необычная картина.      

   Рядом с подземным переходом, стояла довольно большая железная клетка, выкрашенная в ядовито-болотный цвет.    Клетка была пуста, дверца распахнута.  Лишь табурет, сиротливо стоящий посередине, тоже, между прочим, зелёный, свидетельствовал, что кто-то мог бы на нём   сидеть. Логика ясна, раз есть на что сесть, а свято место должно быть занято,  значит….  кто-то на табурет обязательно  сядет. С десяток   обывателей топтались вокруг и около.
 Табличка на клетке  всё поставила на место: «Кабинет профилактики инакомыслия и побочных  отклонений».      
   – Правиловка. Работа над ошибками, – пояснил Семён, для которого, казалось,  тайн в этом мире не было. 
   – С марта по апрель хоккеисты наши данные апартаменты оккупировали. Все игры, что в сезоне были,   начисто проиграли, страну опозорили, а денежки-то бюджетные исправно получали. Так они, умники,  решили в клетке над своим будущим подумать.  Мол, каемся и просим прощения у болельщиков, в будущем будем играть  лучше.
   Заявятся рано утречком, амуницию в угол свалят, и сидят, как старуха у корыта,  до самой темноты. Байки друг другу рассказывают.  И так почти месяц. Горожане  стали жаловаться, мол, непорядок на лицо… Мы тоже люди…  Мы тоже хотим… Начальство услышало –  спортсменам  этим  где-то на окраине города  площадку для раздумий выделили.
     Здесь, что-то причитая и махая в отчаянии руками, мол, пропала коровка, пропадай и верёвка, в клетку, как в омут, бросился некий гражданин. Поёрзав, примостился на   табурете. Опустил руки и закрыл глаза. Но частота дыхания, и это хорошо было видно со стороны, выдавала крайнюю степень волнения. Возможный больной был опрятно одет и сравнительно молод, от силы лет сорок.
   – На профилактику?
   Но на свой вопрос Иван ответа не получил, потому как путаницу внёс отиравшийся у клетки упитанный мужичок в белой холщовой кепке, и разрисованной  масонскими знаками  тенниске.  Верхнюю губу его украшали обвислые усы.
   – Эй, чего щемишься без очереди? Что, герой-стахановец? Сталинград брал? Так медали покажь!
   – Я не знал, что тут очередь, – стал оправдываться Иван. –  Я просто…
   – Он не знал… А беспорядки организовывать ты знаешь как, хорошо знаешь! Может, тебе очередь наша не нравится? Может, ты того, демократией пренебрегаешь?
   – Я, вообще, в первый раз…
   – В первый ты раз или в десятый, нам о том сказки не рассказывай. Умников таких мы видали! А пришёл править мозги, так стань и стой. – Нервы у желающего пройти профилактику мужчины были явно вдрызг истрёпаны действительностью. 
   Иван не хотел быть ни первым, ни последним, потому в перебранку ввязываться не стал.
   А улыбчивая миловидная дама, ожидающая сеанса  целительства, по-своему поняв ситуацию, сначала сделала замечание Белой Кепке, мол, не видите, человек приезжий, может быть, времени у него в обрез, а поправить мышление совесть велит; и уже обернувшись к Ивану,  по-матерински всё толково разъяснила: «Я по вашим глазам вижу – хвораете. И даже озвучу симптомы: мысли  и фантазии беспокоят, спите плохо…  Всё так и есть? Верно?   Я уже,  считай год,  эту методику пользую.  Зайду в клеточку, подумаю о том, о  сём,  разберу прошедшее по винтикам, и все проблемы тут же на задний план отступают.  Только надо каяться, от души каяться…»
    – Вы верно, милочка моя, ситуацию осветили. Лучше самому епитимию на душу возложить, – это уже подхватил нить разговора суетящийся у клетки дедок, празднично выглядевший в синем комбинезоне и цветастой, расшитой бисером тюбетейке, – чем потом сутки напролёт под надзором санитаров психику выравнивать.  Болезнь запустить – это, считай,  последнее дело.  Алкоголем пробовал лечиться, ничего не получается, как из пушки по воробьям… А у тебя я вижу, – зацепил многословный дедок Ивана, – я ведь потомственный знахарь третьего уровня, с первого раза ничего путного не получится.  Так ты, голубь,  как сеанс одолеешь,  пирожком на вокзале подкрепись, аппетит уважь, да опять в очередь…  Не ты первый, не ты последний, кто этаким способом на прямую дорогу миропонимания выходит. Ты на меня не смотри, что стар, и согласно годам уже в маразме должен   дни и ночи  коротать, гены родительские  душу спасают, на дно жизни упасть не дают.
   – Очередь сейчас моя, – заметив, что пациент в клетке уже  слегка подправил психику и покидает насиженное место, обратилась к томившемуся у клетки люду добросердечная дама, – потому молодого человека пропускаю вперёд. Меняюсь с ним местами, имею такое право.  Пусть психику чуток подкорректирует…
   Возражений со стороны очереди не поступило и Иван, переглянувшись с братом,  хотя и не собирался посещать зелёную  клетку,  решил принять предложение.

   В столице суверенной Аурелии гражданин мира Иван Мюллер  сидел на табурете в железной клетке и думал.  Ещё пару месяцев назад он и представить себе не мог, куда занесёт его изворотливый, как вьюн   случай.    Сколько всего накопилось в памяти, и перечислить невозможно.   Картинки прошлого, как моментальные фотографии, без голоса и движенья, вставали перед глазами: улицы Аурелии, её знаменитый музей,  деревня Осоки,  писательская    скит…   События, вытекая друг из друга, и цепляясь одно за другое, превращались в некое волшебное колесо, без конца и без начала.  Не таким уж сентиментальным был Иван, но с некоторого времени он чувствовал, и этому чувству  резонировало сердце, что-то вроде эха в лесу, что   уже любит эту землю, ему по душе её простые и бесхитростные люди. Вот такие мысли и мыслишки крутились в коротко стриженой голове. Выправлением психики Иван, не смотря на сторонние советы, и не думал заниматься.
2013-2022 г.