Безумный гений моей жизни 04. Особенные отношения

БЕЗУМНЫЙ ГЕНИЙ МОЕЙ ЖИЗНИ 04. Особенные отношения.

Продолжение.
Начало: https://valafila.livejournal.com/71953.html

             …
Любовь моя! Прошу, меня прости!
Хотя просить я не имею права
За то, что так спешила обрести
Оковы для тебя вместо оправы...
(Анна Буссо)

Получив такие неожиданные права и даже привилегии в доме Людмилы, я изо всех сил старалась соответствовать моему новому образу воспитанной и культурной девушки и внешне и внутренне. Юбка-карандаш на плотном поясе, свитер в заправку, кудрявые развивающиеся локоны уложены в короткую стрижку; тушь, яркая помада, лак — вон! Лаконичность, сдержанность, элегантность. Людмила работала над моим образом подобно профессору Хиггинсу над Элизой Дулиттл, даже скорее как Пигмалион над своей Галатеей, вытачивая осанку, походку, взгляд, речь, тональность... Своим острым творческим зрением она подмечала и подвижки, и недоработки, и как виртуозный педагог, мягко исправляла, дополняла, преображала меня. Я сама была в восторге от перемен, происходящих со мной. Результаты превосходили все ожидания: сельская девчонка превращалась в молодую леди.

Моя жизнь кардинально изменилась. Я полностью погрузилась в учебу, днем — в университете, вечером — у своего Учителя. Даже наши прогулки перед сном с Людмилой были творческими, - мы говорили о литературе, поэзии, ее стихах, о смыслах бытия, которые открывались через поэтический мир. Я знала наизусть все ее стихи. Я восхищалась ее талантом и благодарила судьбу за такой дар.

О дискотеках я забыла, - некогда, да и интересы мои стали другими. В сторону студентов и молодых преподавателей, ищущих моих симпатий, я даже не смотрела: слишком памятна была еще рана от первой любовной истории. Но главное, я получала столько внимания, столько заботы, тепла и доброты от Людмилы... Никто и ничто не могло идти в сравнение с ее отношением ко мне. Она стала мне и учителем, и другом, и матерью...как я считала. Она заменила и закрыла все мои потребности на тот момент. И мой мир, моя жизнь тоже стала закрытой.

Преподаватели университета сразу отметили меня и мои знания, выходящие за рамки учебной программы и стали звать меня на свои спецкурсы, предлагать писать у них тематические работы, курсовые и готовиться к дипломной. Да я и сама видела свое вопиющее отличие на общем курсовом фоне. И это еще более подстегивало меня, гнало вперед и выше. На меня обратил внимание один достаточно молодой проректор, он приглашал меня в свой кабинет, расспрашивал о моих нуждах и проблемах, он предложил мне поддержку, заманчивые перспективы и ...в результате даже руку и сердце. Но куда ему и им всем было до моей наставницы Людмилы! Она возвысила меня в собственных глазах, она поставила меня на пьедестал и по сути сделала своей музой. Столько рисунков, столько стихов были написаны ею из-за меня... А я уже научилась литературоведческому анализу и была допущена к ее стихам, как «свежий глаз» и как корректор. Какая честь и одновременно ответственность!
Нет, мне не вскружил голову такой поворот судьбы, взлет на такую высоту образовательных, культурных и социальных достижений. Я сама работала над собой, над своим образованием, как одержимая. Мы вместе лепили из деревенской девушки «Галатею». И это было так увлекательно.

Однажды посетившая дом Людмилы моя мать иронично назвала его золотой клеткой для меня. Я не знаю, как и о чем они говорили с Людмилой, но мать даже не пыталась вернуть меня в отчий дом. Она привычно вела себя, как сторонний наблюдатель за жизненной драмой своей наивной и при этом невероятно устремленной дочери, не подозревающей, какие невиданные испытания ей уготовила выбранная стезя.
Первый раз я почувствовала свою несвободу, «оковы любви», когда мне, как одной из лучших студенток, на третьем курсе предложили учебу в МГУ, но Людмила попросила меня не уезжать. Она таким убитым голосом сказала, что не сможет жить без меня, что я не смогла. Мое сердце было переполнено благодарностью и обязательствами перед ней за столько вложенных в меня сил, времени, средств... И я осталась.

Но к концу третьего курса у меня начались проблемы со здоровьем. Постоянная температура, головокружения сбивали меня с привычного ритма. Я стала замедляться, задыхаться и таять на глазах. На моем бледном, почти белом лице еще ярче горели глаза в темном обрамлении век. Лекарства не помогали, лишь на время облегчая состояние. Но я никак не могла сойти с дистанции на последних - четвертом и пятом курсах. Я тянула из последних сил. Людмила снова и как всегда, поддерживала, помогала, вела меня. Границы ее и моей жизни были окончательно стерты: мое образование, ее творчество, казалось, сосуществовали вместе и одно без другого были невозможны.
 - Нет ничего великолепнее умирающей красоты, - процитировала кого-то Людмила, глядя на меня, отдыхающую на диване после занятий.

«...На подушке белой ты еще белей...».
Она взяла лист и карандаш и стала привычными быстрыми движениями зарисовывать с натуры.
               
        …
За все упущенное мною,
Как будто только и ждала,
Теперь беру с тебя я вдвое
Все, что мне жизнь недодала.

И не скрываю — так велик он,
Мой запоздалый этот спрос,
Что былое рядом — блики,
А ты — как гонка под откос.
(Анна Буссо)

И ничто не могло остановить ее творчества, ее рисунков, ее стихов, которые, по ее же признанию, были неподвластны ее воле. Стихи приходили внезапно свыше и полностью завладевали на тот момент ее сознанием. В такие минуты я совсем затихала в ожидании нового гениального творения.
               
        …
Такая музыка в душе!
Такие скрипки и кларнеты!
Как будто бы для всех ушей,
Для всей планеты.

А позже главный дирижер 
С той палочкой, и не иначе,
Как неудавшийся стажер,
Забившись в угол где-то плачет.
(Анна Буссо)

В то время, находясь под воздействием ее поэзии, ее слов и вообще очарованная такой необыкновенной яркой личностью Людмилы, я не могла объективно оценить все происходящее со мною. Даже делая образный и ритмический анализ ее стихов, я не соотносила их с реальностью. Я могла увидеть и дать оценку поэтическим женским хитростям Ахматовой. Я читала, как анамнез, душевные муки Цветаевой... Но я не видела в  стихах близкого мне человека, Людмилы, самого главного —  ее саму с ее непрекращающейся душераздирающей болью и гнетущими страданиями. И, конечно, не понимала, как убийственно воздействуют эти гнетущие страдания на меня, на мою неподготовленную открытую душу.

А ведь Людмила в своих стихах все назвала.
               
        …
Мое сердце — в упряжке ума.
Лихачи мои мысли. И гонят!
Гонят так! - не сойти бы с ума
От такой сатанинской погони.

Хо-хо-чу! Над собою сама
Равнодушнее  иллюзиона,
Не сойти бы только с ума,
Ну хотя бы в конце сезона!

Хохочу, как хочу сломать,
Рву и мысли и сердце кусками...
Не сойти бы только с ума,
Что же это такое с умами!
(Анна Буссо)


Я не осознала всей опасности нашей совместной жизни, неуклонно переходящей в созависимость, и после того, как узнала далеко не безоблачную историю ее семьи («Гении не уходят» 05 https://valafila.livejournal.com/6984.html), о ней она тоже прямо и честно написала в своих стихах и предупредила...

Гений страждущий.
Из колена в колена
Моего гения
Текли и стекались
В мои голубые вены
Больные гены.
Текли и стекались,
Спекались магмой
И стали
Моей родовой магией
От отца-вулкана
И моей мамы.
Петр...Федор...Якоб...Андрей...
Отец Валентин-Василий...
Вот моя библия, мой скарабей,
Слабость моя и сила.
Елизавета... Анна... Виктор...
Боже! Храни их тлена...
Ироды, демоны, взлет и позор,
Страждущая Елена.
Вот наше дерево, мука моя.
Деткам скажу: - Подальше!
Адамовым яблоком в чужие рая
Падайте яблочки наши!
(Анна Буссо)

Я, стремясь освободиться от родового проклятья своей семьи, попала под мощный удар чужого рока. И как я еще осталась жива...

Vala Fila