Кайсаров Шахид Салахович, Гордали - Аргун

Потерянное детство

Я родился в 1940 году в селе Гордали. В семье нас было четверо детей: Хазан, Шахид, Рамзан, Шаа. Рамзан умер в первом же году нашей депортации в Казахстане. Мне было четыре года, когда вооружённые солдаты окружили и наводнили наше село Гордали. Моего отца и дядю Сайдсалаха, а также всё мужское население села согнали в сельскую школу, якобы для проведения собрания. Всех мужчин там задержали, а их семьи находились под надёжной охраной до зубов вооружённых солдат. Задержанным мужчинам объявили, что всех чеченцев выселяют, поэтому надо спокойно приготовиться в путь-дорогу. Женщинам с детьми и пожилым людям тоже приказали солдаты одеваться по теплее и взять с собой то, что смогут унести на руках и что может пригодиться в пути. В селе начался переполох:  лаяли собаки, ревела скотина, плакали женщины и дети, приуныли белобородые старики. Судьбу обухом не перешибёшь, придётся и это горе перенести, говорили друг другу пожилые односельчане. Халимат жена дяди выпустила скотину из сарая, солдаты пристрелили собаку, которая с лаем бегала по двору, волоча за собою цепь, на привязи которой она находилась.  Раненная собака с визгом бросилась к конуре и забилась в углу, истекая кровью. Я хотел броситься к ней, но меня удержала Баба ( так мы звали жену моего дяди). Когда мы уходили со двора, она была ещё жива, наверно околела после нашего ухода. Под усиленным конвоем с обеих сторон солдат, мы пешим ходом по большой грейдерной дороге, под вечер дошли до правого берега реки Ясса. Внизу видно было село но я не знал как называется хутор Мааси. напротив села Саясан. Там на открытом пространстве мы заночевали. Ночью начался снегопад, и нам пришлось укрываться, кто, чем мог. На рассвете привели к нам задержанных в школе мужчин, после чего нас повели в село Саясан. На другой окраине Саясана нас погрузили на советские машины «полуторки» и повезли в Дагестан на железнодорожную станцию Хасав-Юрта. Там нас загрузили в товарные вагоны, оборудованные двухъярусными нарами. Наш дядя Сайдсалах, который до дня выселения работал в нашей школе учителем, был сопровождающими нас в пути следования солдатами назначен старшим по нашему вагону, так как владел русским языком и был грамотным. Мы дядю звали «Ваша», что значит дядя или старший брат. В вагоне с нами была Бикату, жена брата Кайсара со своей семьёй (Абухасаном, Хасейном, Зулай), Адам сын Маила и его сестра Паламат, Обургхаджиева Ибрагима сестра с двумя детьми, мои тёти Марьям и Айман с дядей Магомедом, а также Целигов Усман и его сестра Хеда. В пути нам выдавали прожиточный паёк: ведро кипятка и по ломтю хлеба. После тринадцати суточного путешествия, мы прибыли на Петропавловскую станцию, в Казахстане. Там нас выгрузили из вагонов и повезли нашу семью в село Виноградное Соколовского района Казахстана, где навеки почили брат Рамзан и мать Табанат. В Виноградном селе всех переселенцев поселили в животноводческую ферму без окон и дверей, продуваемую всеми ветрами казахстанской зимы. Проёмы окон и дверей мы завесили разным тряпьём,     развели костёр из соломы и кизяка, приготовили кипяток из снега и приготовили кашу из ячменной дерти, которую принесли нам украинские  переселенцы. По соседству с нами проживали две русские женщины, которые выкармливали свиней. Корыто с кормом для них находилось возле ограды около их дворов. Я часто отбирал у свиней их корм тайком от соседок. Правда, когда соседки догадались или увидели мои проделки, они перенесли корыта в свои подсобные помещения или сени. Голод косил нас целыми семьями. Люди ели всё, что попадало под руки, особенно ранней весенней зеленью: люцерной, лебедой. После этой зелени они пухли, потом поносили, отравлялись и умирали, как мухи. Хоронить умерших у живых не было сил, так все были истощёнными, как узники немецких концлагерей. Поэтому, на расчищенном от снега месте, разводили костёр, прогревали землю и капали так яму на полметра от силы. Укладывали в эти ямы по два-три трупа и засыпали землёй, установив у изголовья дощечку с именами покойников. Жутко было смотреть на изнурённых, оторванных от родных пенат, совершенно бесправных людей в человеческом обличии.  Семью моего дяди Сайдсалаха (его мать Заа, сестра Марем, Айман, брат Магомед) отправили в Киргизскую ССР, Ошская область, Куршабский район с.Янги-Арык. Сайд-Хьасан и Зулай-дети Сайдсалаха, мать Заа и брат Магомед остались почивать на чужбине. В пути нашего следования умер ребёнок сестры Ибрагима. Так как мертвецов не хоронили, а выгружали на обочине железнодорожного полотна, на снегу, оставляя на произвол судьбы. Поэтому дядя Сайдсалах запретил плакать и проявлять признаки, что мы скрываем труп этого ребёнка. Что мы и сделали, а по прибытии на место выселения похоронили по нашему обычаю.
Подготовил  Кайсаров  Сайд-Эми Сайдсалахович

Сведения из книги Салавата Гаева, Мусы Хадизова
и Чагаевой Тамары «Хайбах: следствие продолжается…»


Так было возбуждено это дело

Сам я чеченец. Родился в Киргизии, хотя должен был родиться не там, в чужом для меня краю, а в предгорном чеченском селе Сержень-Юрт.
Будучи еще ребенком, узнал, что принадлежу народу, который насиль¬ственным образом был выслан в эти края. За что - я не знал. По моим детским соображениям считал, что это неизменная, кем-то предрешенная участь чеченцев. К этому выводу я пришел, слушая многочисленные рас¬сказы стариков. Помню, меня больше всего интересовали поезда: мы жили недалеко от станции. Машинистов поездов я знал почти всех, и они все знали меня. Часто брали к себе, в кабину паровоза, катали по разъездам. Они были добры ко мне, называли ласково «чеченёнком», и я тоже считал их своими.
Но были у меня и другие прозвища: «звереныш», «враг народа». Слышал часто и такое: «Чеченцы предатели и бандиты».
Я в тот период впервые услышал от старших, что в горах Чечни, при выселении, сожгли большое количество людей, а уже после возвращения домой и слово Хайбах. Впоследствии, работая помощником прокурора в г. Урус-Мартан, более подробно узнал о трагедии Хайбаха.
Впервые об этом настойчиво начал говорить Саламат Гаев, учитель рус¬ского языка и литературы из села Гехи-Чу. Его интересовал факт сожжения людей не только как учителя. В тот трагический день он потерял полтора десятка близких родственников. Помню, в 1989 году в печати стали появляться статьи о нашем выселе¬нии, о трагедии в Хайбахе, об умерщвлении нетранспортабельных больных в Урус-Мартановской больнице, о других чудовищных фактах геноцида в отношении нашего народа. Позже, в августе 1990 года, когда появился ряд статей о трагедии Хайбаха, прокуратурой города Урус-Мартан было осмотре¬но место происшествия. Было также установлено место захоронения трупов и извлечены их останки. По этим материалам было возбуждено уголовное дело. Материалы этого дела и легли в основу данной книги. Я знал, что все наши действия по делу находятся под контролем первого секретаря Чечено-Ингушского обкома КПСС. Расследование по делу находи¬лось в зависимости от политических событий: при нормализации обстановки в Чечне расследование тут же затухало, напоминая тлеющий уголек. При наступлении оппозиции вновь появлялась активность. Оживлялась и пресса: в печати появлялись публикации, описывающие события в Хайбахе. Видимо, партийные функционеры и в этом искали политические дивиденды. Передо мной прошло множество свидетелей по хайбахскому делу. Все они - люди преклонного возраста. Их показания окрашены в самые мрачные краски - мучение, голод, холод, смерть родных и близких, мертвые аулы, опустевшие горы. Загублена жизнь сотен тысяч ни в чем не повинных че¬ченцев. Часто вспоминаю их рассказы. Жуткая тишина в горах: ни мычания живот¬ных, ни лая собак, ни клубящегося дыма над жилищами. Все кругом словно вымерло. Даже природа почувствовала эту трагедию: высохли родники, за¬росли дороги... Вдоль железной дороги, ведущей в безвестность, наподобие обрывков шпал на белом снегу были разбросаны трупы людей. Тюрьмы и лагеря переполнены «врагами народа» - чеченцами. Больных и немощных поглощала снежная степь Казахстана. И каждый свидетель этого ада задавал вопрос: «За что такое наказание?» Вспоминали и рассказывали свидетели с болью, делали долгие, тягостные паузы с тем, чтобы справиться с волнением, жилистыми руками вытирали слезы с преждевременно состарившихся лиц. «Зачем, - спрашивали они меня, - солдаты стреляли в животных: лошадей, коров, овец, почему убивали собак и кошек? Зачем? Ведь они не исповедуют ислам, их не причислишь ни к какой вере, и бандитами они тоже быть не могли. Животные ни в чем не были виноваты перед Советской властью».
Меня радует, что, несмотря на содеянные бесчинства, чеченцы не озло¬бились, не замкнулись в себе. Свидетельство тому слова Ахмеда Мударова (в книге есть его свидетельские показания). Этот человек, жизнь которого тесно переплетена с трагедией Хайбаха, во время допроса сказал:
- Весь русский народ обвинить не могу. Среди солдат были и добрые и злые люди. Согласитесь, для того чтобы произнести эти слова человеку, у которого на глазах расстреляли всю семью, нужно иметь нечеловеческую выдержку и неимоверную терпимость. ...Уголовное дело, которое мы возбудили, было неугодно руководству. «Зачем ворошить прошлое?» - говорили коллеги. А когда в ходе расследо¬вания появились архивные документы, подтверждающие геноцид в отно¬шении нашего народа, дело в спешном порядке затребовали для передачи в прокуратуру военного гарнизона. Требования эти становились все более настойчивыми. Я знал, что после его передачи в военную прокуратуру, дело это больше не увижу. Поэтому стал постепенно копировать каждый документ, находящийся в этом деле. На это уходило много времени. Один за другим шли запросы и телеграммы с требованием срочно выслать дело. Под различными предлогами я старал¬ся оттянуть сроки, чтобы успеть снять копии со всех документов. С этими материалами вы познакомитесь в книге. Тем временем свидетели продолжали приходить к нам. Помню, в кабинет вошел крепкого телосложения, высокий, на вид совсем не старый, человек. Мне нужен следователь Хадисов, - громко проговорил он.
В то время я был в должности помощника прокурора и вплотную зани¬мался этим делом. Моему посетителю не было дела до такого понятия, как субординация. Он неохотно присел на предложенный ему стул, взял костыль, вернее, палку, приспособленную под костыль, обхватил ее руками, и, глядя в пол, произнес: – Отметьте там у себя, что я, Мохдан Тушаев, явился к вам, - и поднялся, чтобы уйти. Я, естественно, стал объяснять ему, что прежде чем сделать такую от¬метку, должен его допросить. На это Тушаев ответил буквально следующее: Пешхоевский тайп Советской власти не сделал ничего плохого. Я по¬казаний вам давать не буду. В прокуратуру отмечаться пришел лишь из-за уважения к односельчанину Саламату Гаеву. До свидания!
Хлопнул дверью кабинета и вышел. Через несколько минут он вернулся, просунул голову в дверь, со злостью произнес:
Вот такие, как ты, в галстуках, с зачесанными назад тремя волосками, способствовали выселению чеченцев. Теперь хоть оставьте народ в покое. Плохое дело вы задумали - писать об этой трагедии. Нас могут еще раз вы¬слать из-за таких, как ты. Я знаю Советскую власть - она никогда ничего не прощала чеченцам. У меня есть дети, племянники. Они работают в райкоме, в органах милиции. Их могут уволить, а мне могут не выплатить пенсию, если я буду говорить плохое о Советской власти. Лучше спроси у своего отца, как нас выселяли, и запиши его показания, а нас оставь в покое.
Я в свою очередь ответил: –Никогда не думал, что среди стариков-чеченцев могут быть трусы. Среди молодежи бывают, но в вашем возрасте вижу первого в своей жизни. С этими словами я прикрыл дверь. На какое-то мгновение наступила тиши¬на. Видимо, посетитель не ожидал от меня такой реакции. Затем за дверью послышался ропот, недовольное ворчанье, а затем все утихло. Я знал, что со стариком обошелся нетактично. Но, увы, в нашей работе тоже нередко случается такое. Настроение было испорчено. Только я при¬нялся за работу, как снова раздался стук, и в дверном проеме появилось лицо Мохдана Тушаева. Я сделал вид, что не замечаю его.
Взгляни-ка на меня, - попросил он примирительным тоном. Нечего мне смотреть на тебя. Поезжай домой. Не забудь предупредить Саламата о том, что ты уже побывал в прокуратуре. Он тихо открыл дверь и ушел. Через некоторое время я по своим делам поехал в Гехи. Проезжая автобусную остановку в Урус-Мартане, заметил недавнего своего посетителя. Я, естественно, остановил машину и посадил его. Он узнал меня только тогда, когда мы тронулись с места. Молча, про¬ехали село Гехи. Я знал, что он живет в Гехи-Чу, поэтому специально свер¬нул машину налево, чтобы отвезти его домой. Повременив, Тушаев спросил меня, куда я еду.
Еду в Гехи-Чу, по своим делам, - ответил я. Довез его до дома и высадил. Он поблагодарил меня. На второй день Ту¬шаев ждал меня на работе. Мы, как ни в чем не бывало, поздоровались, я пригласил его в кабинет. Усевшись на стул, он спросил, что меня интересует. Ищу людей, которые хоть что-нибудь знают о событиях в Хайбахе. Мохдан оживился: Так я сам вытаскивал обгоревшие трупы и хоронил их. Мы разговорились. Дал он мне подробные показания, а когда протокол допроса был закончен и дело отложено в сторону, Мохдан своим громким басовитым голосом сказал:
Мне все это трудно рассказывать. Я пытаюсь не вспоминать те време¬на: могу не сдержать слез. А это для мужчины признак слабости. Думаешь, легко рассказывать, как меня, совсем молодого, мучили в тюрьме. Били, издевались, называли «гаденышем», «зверенышем», «врагом народа», «пре¬дателем». Солдаты били прямо в камере. Одни били до тех пор, пока не услышали мои стоны. Другие наслаждались этим. Мохдан на какое-то время замолчал. Когда заговорил, голос был более спокойный, ровный:
Позже, уже, будучи в лагере, вел себя так, чтобы меня скорее расстре¬ляли. Я знал, что меня могут уничтожить, ведь в лагере было много чечен¬цев, и они потихоньку один за другим исчезали. Я чувствовал, что стою в очереди. Уже то, что я мусульманин, не оставляло мне никаких шансов для выживания...
Долго он рассказывал мне о своей лагерной жизни. Я чувствовал, что он начал доверять мне. На прощание Мохдан произнес:
Я не трус. Сейчас не знаешь, кому можно рассказать правду, а кому ее не рассказывать. Не знаешь, с какой целью от тебя требуют показания и как они потом будут использованы. За себя я не боюсь, ведь жизнь моя уже прожита. Хочется, чтобы вы жили хотя бы немного лучше, чем мы.
Мой собеседник ушел. Это был умный, благородный, мужественный че¬ловек. Я до сих пор не перестаю удивляться его стойкости, любви к жизни, мудрости, храбрости. Пройдя все круги ада, он нашел в себе силы остаться именно таким. Свидетелей по данному уголовному делу передо мной прошло десятки. Каждый из этих людей - личность. Это - наши отцы. Они, пройдя все жиз¬ненные трудности, столкнувшись с невзгодами, лишениями, сумели остаться благородными людьми, привить нам жажду любви к своему отечеству. Эти люди не разучились радоваться жизни, не озлобились. Благодаря этим людям, мы можем сегодня донести до вас всю правду об этой трагедии. Память народная - вечна. Однако жизнь свидетелей чудовищного геноцида чеченского народа коротка. Пока мы готовились к выпуску этой книги, не стало нескольких свидетелей, но остались навеки их показания.
Со следующей страницы мы начнем знакомить вас с материалами дела. Приводим их в хронологическом порядке, в таком виде, в каком они хранятся у нас. Мы решили ничего не менять в этих документах. Даже в том случае, когда создается впечатление, что документы повторяются по своему со¬держанию. Сделали это намеренно, чтобы никто из наших читателей, если он задастся целью проверить подлинность этих бумаг, ни в чем не мог нас упрекнуть.