Cogito, ergo sum

23.02.2016. Мы, пишущие, - археологи души, выполняем раскопки и записываем результаты исследований. - Для кого? - Любые записи делаются для себя и, обязательно, для других, - всегда предполагается, что написанное будет кем-то прочитано. Чего в этом больше, трудно сказать. Мысли полезно проговаривать, - обретая форму, они попадают в реальность. Более того, бывает, они и порождаются в процессе письма. Значит, есть еще один адресат, - сами мысли и сюжеты, о которых мы говорим. В конце логической цепочки получаем, что письмо - это одна из форм существования, которая дает обнаружить себя. Декарт утверждал: "Мыслю, следовательно, существую". - Это так, но у существования много градаций, и, если ограничиться только мышлением, не выходящим за пределы мыслящего, это будет ограниченное существование, - замкнутое, бесполезное и потому, бессмысленное. Фиксация в виде устных или письменных слов придает мышлению смысл. Возможно, вокруг нас существует множество других миров, не обнаруживающих себя, но для нас их нет, о них мы можем только фантазировать. Высказывая мысль, мы сами выходим наружу и слушаем себя вместе с другими.

Т.е., в некотором смысле, я возражаю Декарту, "Я мыслю, следовательно, существую" - недостаточный принцип. Сказал бы я по-другому: "Говорю, это значит я живой и в сознании", но это будет еще далее от истины. Слова нередко говорят о том, что сознания тут нет, и, вероятно, уже не будет. Да и само существование всегда остается под вопросом, - слово отделяется от источника и живет своей жизнью...

У меня есть предположение, что каждый человек глубок и интересен, но не всякий может это обнаружить. Хорошо, что Диоген из бочки отправлял послания, иначе он бы для нас не существовал. Многие закрываются в своих бочках-квартирах, не подавая никаких сигналов. Но это не значит, что там разума нет. - Просто он принимает иные формы, иногда настолько своеобразные, что контакты с внешним миром затруднены или даже невозможны. Пока не сформулированы признаки разумного, я буду предполагать, что не то что бы какое-то насекомое, но даже неживая материя способна мыслить.

Писатель
11.04.2014. Писатель не тот, кто умеет писать (это может каждый), но тот, кто пишет. Можно добавить: и кому это нравится. Т.е. писателем может быть любой. Единственная в этом трудность, что желаниями мы не управляем. Но есть распространенный способ преодоления такой неприятности, когда желание пробуждается принуждением.

Мой сын считает, что обязательно должен быть адресат, писать просто так, "никому" невозможно. Я возражал, утверждал, что бывает, пишу для себя, совсем не предполагая другого читателя. Это слегка подрывает его позицию, поскольку трудно сказать однозначно, можно ли признать такого адресата. И вот только сейчас понял смысл этих двух позиций. Я действительно могу писать "просто так", - потому, что мне это нравится и значит, могу считать себя писателем. Сергей пишет хорошо, но как утверждает, без адресата писать не может. На самом деле, он тоже писатель, поскольку придумывает себе адресатов, - таких, кто его может понять. А таковых немного. Насколько знаю, это я и еще одна давняя подруга его старого друга, которая сейчас живет в Москве (сам друг отошел от него и от нее уже лет десять назад). Абрамсон пишет хорошо, но не пишет, не хочет, он совсем не писатель. Писателями не рождаются, становятся. У кого-то желание возникает рано, у иных - в зрелом возрасте. Когда-то удивился, что известный писатель Аксаков начал писать в 50 лет. А еще писателям свойственна наглость. Они говорят о том, что у других остается только в голове и они не рискуют об этом не то чтобы написать, - сказать!

Существует жесткое разделение человека социального и природного, причем его природные проявления обнаруживать в социуме нельзя, это просто неприлично. Это относится не только к проявлениям организма, но и к сфере духовной, к мыслям интимным, которые неприлично обнаруживать в социуме. И вот, писатель выступает как посредник, как связующее звено между человеком природным, индивидуальным и социумом. Писатель может говорить все. Ему простят то, что не простят конкретному человеку. Мне кажется, это почувствовали писатели типа постановщика Сарамановича. Т.е. это крайний вариант тенденции, которая существует и существовала всегда. И в порядке оправдания неприятия такого "искусства" можно сказать, что это не что иное, как доведение до крайности, т.е. до абсурда, чего из самых общих соображений делать нельзя. При чрезмерном развитии идеи, при одолении всегда имеющихся границ, она превращается в свою противоположность ("крайности сходятся").

Слова "Писатель - врачеватель душ" имеют сходный смысл. Врач спускается от социального к личному природному, телесному. И здесь тоже снимаются социальные условности. Врач задает неприличные вопросы, просит снять одежду, может долго изучать то, что обычно скрывается. Писатель делает примерно тоже самое, но (обычно) не с телесным, с духовным. Не случайно, многие известные писатели - медики (сейчас назову только Чехова, Вересаева, но их много). Некоторые писатели идут дальше, вторгаются не только в интимные духовные дела, но и в телесные. Здесь, однако их останавливают, называют такое творчество порнографией и запрещают. При этом, понятие "духовная порнография" не существует. А человека влечет интимное и он с удовольствием погружается в исследования тонких движений души.

И все-таки есть в нашей цивилизации что-то неправильное, - она отрицает, отталкивает и принижает телесное. Возможно, в этом есть рациональный смысл, но мне кажется, его исполнения слишком грубы, из социума на всякий случай изгоняется все телесное, природное. Это неправильно, хотя бы потому, что очевидно, социум еще не достиг той сложности и совершенства, которое можно наблюдать у природы. Мы противопоставляем себя природе, не желаем быть ее частью, подчеркиваем свое (социальное) инобытие.

Мне сейчас трудно сказать, почему, но есть сомнение в верности этой стройной позиции, есть какое-то ощущение, что живая природа тоже не дает хороший пример для подражания. Она и сама маскирует для организмов свои процессы, происходящие на уровне клеток или на уровне обмена веществ. Поэтому м.б. социум прав, и в своем отдалении от природы, ее маскировании, с нее самой берет пример...

Когда появилась предыдущая сиделка Ю.Б., хохлушка, ЮБ меня ей представила как "писатель". Сиделка отнеслась к этому серьезно и лишь через некоторое время мне удалось убедить ее, что не пишу книжки. Однако, не уверен и в том, что "написать книгу", значит, стать писателем. Чтобы это случилось, надо пройти сквозь огонь критики и выйти живым. Пожалуй, единственно верным определением будет именно это. Хотя оно тоже не абсолютное - критика может быть пристрастная, а может и убить случайно, ни за что. В итоге примем, что пишущий (т.е. любой человек) - потенциальный писатель, но социум критической атакой отбирает из них тех, которые ему нужны. Ситуация возмутительная, но эмоции спадают, когда мы вспоминаем, что само писание - социальное действие, выполняемое по социальным правилам. Социум - заказчик, и может отбирать себе только то, что нужно. В этом смысле, некоторые книги при изменении социума перестают быть литературой. Так некоторые советские книги сейчас можно смело изымать из библиотек. И у Гитлера старые книги сжигали как бумагу, пропитанную ядом.

"Легитимность" писателя - данность для того, кто себя таковым считает или просто пишет. Там, где вопрос ставится (в обществе), ответ на него неубедительный и переменчивый, не так много тех, кого признают во все времена. Но даже этих авторов не все читают, включая тех, кто о них говорит или превозносит. Мы знаем, что рядом с булгаковской Маргаритой был Мастер, и нет причины или желания спрашивать, - откуда такое название? Оно само по себе определяет облик, мысли и действия этого персонажа. М.б. потому я сторонюсь звания, что оно обязует соответствовать. Это обстоятельство говорит о том, что мое отношение к слову мистическое. Слово первично и реальность должна подтянуться под сказанное или названное. Когда встречаюсь с откровенным обманом, первая реакция не возмущение, но удивление. А если нет для обмана никаких, пусть даже мелких причин, я воспринимаю его как чудо, как действие мистических дьявольских сил.

Пишем сказки
29.02.2016. Гусиные перья для письма сначала превратились в металлические, потом стали автоматические, шариковые и, наконец, все закончилось клавишами. Возможно, это еще не конец метаморфозам, хотя фантазии на продолжение мне не хватает. На днях написал небольшое письмо своему другу в Карелию, по необходимости, бумажное. Я уже лет 30 не писал такие письма. Оказалось, непросто, - рука сопротивляется, отвыкла, почерк потерялся. Конверты теперь другие, - все наоборот, сначала откуда, а потом - куда. В общем, с большим трудом заполнил конверт, не совсем правильно, что вызвало ворчание приемщицы, - письмо отправил заказное. На бумаге сейчас пишу только в электричке, когда есть что писать и при переводе текста с диктофона. Но это все для себя. Иногда получается так неразборчиво, что приходится разбираться, воспроизводить звуковую запись, но чаще - придумывать, хотя мне это совсем не нравится.

Письменность уходит. Она была нужна для сохранения информации, сейчас можно хранить по-другому, - звук, изображение. Книги - атавизм, рудимент. Но, как известно, легче вызвать джина из бутылки, чем загнать его обратно. Это я про Эйнштейна. Известна история о том, что ему никак было не привести в порядок свои уравнения и пришлось ввести некий искусственный "лямбда - член". Впоследствии, некоторые математики пытались выбросить его из уравнений, а иные физики - наоборот, найти ему физический смысл. Не помню конец этой истории, но кажется, победили физики. Я вспоминал тот сюжет, когда из своей лингвистической формулы пытался выбросить некую эмпирическую константу, без которой портился результат. Потом узнал о существовании константы с таким же значением в совершенно другом разделе матлингвистики, что наполнило новым смыслом все эти занятия.

Мне иногда бывает жалко, что предпочел мемуаристику лингвистике, хотя это тоже интересно. Через нее мы погружаемся в судьбы людские и от этого играет новыми красками собственная судьба. Когда же я записываю свои истории, как бы вновь переживаю прошедшие события. В голове, как я понял, остается сборник рассказов и сказок, имеющих лишь некоторое отношение к былым событиям. Во всяком случае, так говорят едва ли не все участники того, о чем написано, прочитав. Переживание и воспоминание - разное. Несмотря на свою приверженность к достоверности, из-за которой ломал копья в сражениях с коллегой Юрой, я тоже пишу сказки. У меня были претензии к моему пишущему товарищу оттого, что он пишет сказки, но моя позиция еще хуже! - Он называет вещи своими именами, а я говорю, что ничего не придумываю, что все до малейших подробностей было так. Это, как минимум, не научно. В науке вообще не рассматриваются утверждения, которые принципиально невозможно доказать. То, что исходит из памяти, не может быть верифицировано, и потому, оно «по определению» имеет статус сказки. Это не сон, но только по той причине, что рассказчик озабочен тем, чтобы отдельные сюжеты укладывались в единую логику. Тем же занимаются и "профессиональные" писатели. Сказочники отличаются тем, что они лишь отчасти привержены логике. - Сказочники записывают сны!