Тишка

     В мае Вах разлился, берегов не стало, ни справа, ни слева. Вах это приток полноводной Оби в районе Нижневартовска, довольно полноводный, по величине и глубине вполне судоходный, но за неимением крупных населённых пунктов на его берегах, пассажирские пароходы по нему не плавают. Только буксиры иногда тащат баржи с техникой и оборудованием для всевозможных строек, для буровых, для гидростроителей, энергостроителей и ещё разных строителей. Наши энергопоезда стояли на намытом берегу и давали электроэнергию гидромеханизаторам, намывающим площадки для буровых на месторождении Самотлор, также на мощные насосы круглые сутки, закачивающие воду Ваха в скважины, чтобы выдавить нефть из под земли. Из новых скважин нефть бьет фонтаном, только трубы подставляй, а когда давление снижается, нефть надо выкачивать. Качать насосами тяжело и дорого, и учёные нефтяники придумали выдавливать нефть водой, которую закачивают в земные пласты. Когда исследовали месторождение Самотлор, газета Правда писала, крупным шрифтом, что нефти там на сто лет. Сейчас нефть взяли с верху, чистую, потом выдавили водой, половину разбавили водой и загнали в грунт. Сейчас, говорят, придумали способ, как выдавить её из грунта, но зачем, когда рядом мощные месторождения, «качай-не хочу». В наше время, когда недра принадлежали народу, нефть старались выкачивать по какой-то системе. Сейчас недра принадлежат частным лицам, и чтобы больше заработать, больше продать, качают всю, подряд. Так что потомки будут качать нефть опять из Самотлора, и сбудется предвидение партийной газеты.
     Прошу прощение, кажется я отклонился от темы, больше не буду. Когда Вах разлился, все плавали только по бакенам, иначе можно налететь на мель, на пень, или топляк. А наши лодки сохли под солнышком, от безделия. Особой нужды плавать в это время не было, иногда в близлежащую деревню за хлебом, или в «гидру» с документами. Рыбалки нормальной в такую воду не было, и лодки отдыхали. Бригадир Саша Малюгин, всю жизнь живший на реке, на Иртыше, скучал без рыбалки, без прогулок под мотором. Работы на энергопоездах было много, ремонт, обустройство участка, машинисты работали, не считаясь со временем, но усталость брала своё. Пришлось устроить выходной день, мужики отсыпались, а потом бесцельно сидели на берегу, жмурились под весенним солнышком. Делать было нечего, рыбалки нет, телевизора нет, водки нет, работать в выходной я запретил, но это безделье давало отдых молодым уставшим организмам. Малюгин залез в энерго поезд, начал, что-то крутить, но я отругал его и выгнал из машины, отдыхать, так отдыхать. Он вытащил, новый, недавно привезённый мотор Вихрь, поставил его на  лодку казанку, с целью обкатать. Я тоже забрался в лодку, к нам подсел Паша Низовских, страстный рыбак и охотник, и мы пошли в верх по реке. Малюгин управлял мотором, а мне было всё равно куда плыть. Теплый ветер приятно обдувал, и брызги из под редана серебром блестели на солнце. Малюгин дорвался до скорости и гнал в перёд по бакенам, выжимая из мотора все его лошадиные силы, хотя двигатель не был ещё обкатан, ругаться было лень, и я не обращал на это внимание, я тоже отдыхал. Мы заплыли довольно далеко, я уже давно потерял ориентир, да и какой ориентир, если кругом, до самого горизонта вода. Впереди из воды торчало большое сухое дерево, когда подплыли ближе, увидели на разлапистых сухих ветвях большое гнездо. Такие гнёзда делают орлы, а эта птица здесь редкая, а гнездо было очень уж большое. Даже бывалый Малюгин удивился, и причалил к дереву, просто посмотреть, так как мы были уверены, что гнездо пустое. Под деревом закурили, любовались большим гнездом, и вдруг услышали клёкот. Кто орал не было видно, значит это птенец. Малюгин, вдруг полез на дерево, я ничего не понял, подумал, просто посмотрит. Он подобрался к гнезду снизу, было плохо видно, но подозрение, что Малюгин, что-то задумал стало у меня возникать. От него, опытного охотника, я не ожидал никаких глупостей, а он вдруг сделал их. Он снял с себя брезентовую куртку, замотал в неё птенца орлёнка и полез вниз, там передал куртку Паше, быстро запустил мотор и отчалил от дерева. Птенец был большой и о размерах его мамы орлицы, страшно было подумать. Когда до меня дошло, что мы наделали, лодка была уже далеко от дерева. Паша держал птицу двумя руками, стараясь, чтобы она не высунула голову со страшным острым клювом. Орлицы не было, но я подумал, вот она прилетит, а гнездо пустое. Я был злой на Малюгина, такой глупости от него не ожидал, но ругать его на ходу, под рёв мотора не было возможности. Когда причалили к своему берегу, я крепко отругал Малюгина, а он виновато смотрел и ничего не мог объяснить. До него дошло, что он сотворил. Договорились, что завтра он отвезёт птицу обратно, а пока посадили орлёнка в пустой вагончик. А завтра был аврал, полетел дизель, опять было некогда, работы не в проворот, я отвлёкся и забыл про птицу. Вспомнил только ночью, орлёнок истошно орал, хотел есть, ему кинули кусок варёного мяса, но он не обратил на него внимания. Паша Низовских, с ружьём, отплыл на долблёнке к камышам, подстрелил трёх бакланов, мы их называли халеями. Когда кинули их в вагон к орлу, там началось невообразимое. Орлёнок не умел ещё есть самостоятельно, пух и перья летели во все стороны, он клекотал, рвал тушки, и долго не мог насытится.
     Прошло три дня, я потребовал увезти птенца в гнездо, но охотники мне объяснили, что уже поздно. Орлица, не найдя птенца, улетела, и даже если её найти, она не примет орлёнка. Всё, по воле нашей глупости, он стал сиротой, а ему ещё расти, обучаться жить и охотиться. Я пообещал Малюгину, что посажу его в клетку с птенцом, заставлю рвать зубами мышей и бакланов, обучать птенца есть и охотиться. Ребята сколотили большой вольер, обшили его сеткой рабица, во внутрь засунули большой кусок дерева, сделали подобие гнезда. Настреляли бакланов, наловили мышей, но орлёнок орал постоянно, наверное, тосковал по матери. Эти его горестные крики так рвали душу, и я видел, что не у одного меня. На Малюгина я не мог смотреть, разговаривал с ним только по работе.
     Несмотря на всё плохое, у мужиков появилось занятие, кто-то обустраивал вольер, кто-то ловил мышей, спорили, как обучать сироту, чем и как кормить. Решили, что мёртвых птиц и мышей больше ему не давать, приучать к живым, иначе он потом не будет сам охотиться. Когда в клетку сунули живого баклана, орлёнок напугался и, он забился в угол, но голод не тётка, его перед этим не покормили. Мы все, как в театре, смотрели, что будет, орлёнок подобрался к баклану, он почуял мясо, но оно было живое, он потянулся к баклану, и неожиданно получил клювом по башке. Орлёнок заорал и опять забился в угол клетки. Мы так и не дождались, когда и как он поужинает. Утром в клетке сидел сытый орёл, а на полу валялись перья и косточки. С тех пор он самостоятельно убивал и съедал любую живность. Аппетит у него был отменный, три раза в день он орал, требовал еду. Пролетающие бакланы уже не садились у наших камышей, видимо, знали, что здесь их ждёт страшная участь.
     Около клетки всегда был народ, всем было интересно, как и что делает Тишка, так прозвали орлёнка. Но зато местные собаки, как с ума сошли от такого всеобщего внимания к орлу. Они его ненавидели, и бегали всей сворой к вольеру отвести душу, полаять на птицу в клетке. Стоило одной собаке подойти к клетке, как тут-же собиралась вся стая. Собаки были охотничьи и несколько приблудных, которые вечно крутились у вагонстоловой, их никто не гнал, и они сытые жили на участке. Я был по делам в Нижневартовске, там по пути на вертолётную площадку подобрал странную собаку, вернее она меня выбрала. В городе было великое множество собак, на открытых помойках они обитали полчищами, дрались за место под солнцем и за помойный кусок. Каких только пород там не было, вернее смесей пород, каких только уродцев собачьего обличия. Люди семьями уезжали в отпуска на большую землю, уезжали на три месяца, на полгода. Обратно с большой земли везли маленьких и больших собак, купленных детям для развлечения, а потом выбрасывали их на помойку, как плюшевые игрушки. Собачки не выживали, подыхали от морозов и голода, а родители успокаивали деток-«поедем в отпуск и опять купим собачку». Такое воспитание детей не всегда идёт на пользу, живодёрчики получаются, но живодёры папа и мама довольны. Я вышел из магазина, где отоварился тремя бутылками спирта и палкой колбасы. У магазина на завалинке и просто на земле, вахтовики, в ожидании автобуса на вертолётку, пили, закусывали и бросали недоеденные куски собакам. Около меня стояло странное существо, которое и собакой-то назвать было трудно. Уши, одно торчком, другое обкусаное висело, как тряпка, все четыре ноги короткие, но разной длины, а хвост откушен под самую сурепку. И это чудо тоже хотело есть, но другие собаки не подпускали его к летящим кускам, и он жалобно визжал, когда большие собаки его кусали. Но вот около него упал кусочек хлеба, он схватил, но проглотить не успел, большие псы чуть не разорвали его. Я не выдержал, подбежал и сапогами стал пинать собак, бил портфелем с бутылками, и когда отвоевал его, он лежал смотрел на меня и плакал. Я впервые видел, как плачет собака, но, клянусь, она плакала. Я поднял это чудо-юдо, поднёс к магазину, сел на завалинку, раскрыл портфель, оторвал кусок колбасы. Собака смотрела на меня, не смея прикоснуться к колбасе. Я загородил её своим телом и сунул под нос колбасу, он просто глотал, давился и глотал. Подошёл автобус, почти все сели, я тоже пошёл, оглянулся и бегом вернулся, он не бежал за мной, он сидел и так смотрел на меня, что я схватил его и потащил в автобус. Один из вахтовиков ругнулся, что я тащу эту «вшивоту» в автобус, я так обложил его матом, что он тут-же заткнулся. Пёс на моих руках сжался в комок и , по моему стал меньше. Опустил на пол я его только в вертолёте, но потом снова пришлось его взять на руки. Он ведь не летал, и когда зарычали двигатели он страшно испугался. На участок с вертолётной площадки он шёл, прилепившись к моей ноге. Наши местные собаки встретили его недоумённо, но они были настолько сытые и довольные жизнью, что у них и мысли не возникло обижать себе подобное, хоть и не похожее. Ну и немаловажный факт, что это недоразумение шло со мной, а собаки умницы, зря академик Павлов их обижал, они всё понимают, они чувствуют кто есть кто. Я не раз наблюдал, как наши собаки играли с машинистами, а при моём появлении, как бы стеснялись и вели себя спокойно, а ведь я ничего не делал строгого по отношению к ним. Пёс не отходил от меня, он прямо прилепился к моей ноге. Я прилетел как раз к ужину, часть мужиков уже поели и сидели у вагончика, курили, и со смехом обсуждали собаку начальника, придумывали породу. Я вынес из столовки пару кусков варёного мяса, мы тогда питались лосятиной, и дал их Бобке, так я назвал это чудо. Бобка смотрел на меня и ел, он боялся, чтобы я не ушёл. ОН съел мясо, мужики дали ему ещё, он опять съел, мужики дали ещё, он опять съел, но не всё. Я отвлёкся по делам, а когда увидел, было поздно. Бобка стал толстый и круглый, стоять не мог, разные ноги разьезжались, и по моему, не доставали до пола, а Бобка пытался спрятать недоеденое мясо. Мостки были деревянные и он скрёб их носом, пытаясь зарыть мясо, а все вокруг веселились, кричали-«Бобка видно!» и он Видя, что не может спрятать начал от обиды повизгивать. Весь участок смотрел на этот концерт, и даже собаки стояли вокруг и смотрели на Бобку. Ночевать со всеми собаками я его не пустил, да он и не отходил от меня. Я постелил в своём вагончике старый полушубок, где он с удовольствием растянулся. Ночью ему стало плохо, его рвало, он жалобно стонал, и виновато смотрел на меня. Малюгин развёл какую-то микстуру и влил ему прямо в глотку. Утром на завтраке я отругал всех, кто кормил Бобку, но виноват был я сам, думать надо иногда, пёс наверняка не ел с самого рождения, а тут сразу такой пир, но слава богу всё обошлось. Бобка поправился, , аппетит у него не пропал, и он влился в общую стаю. Спал он только в моём вагончике, а на меня смотрел с таким нечеловеческим обожанием. Своими короткими лапами он телепал за всеми собаками, которые носились по участку по своим важным делам.
     Когда собаки устраивали концерт у вольера, Тишка сидел гордо, отвернувшись к стене, изредка поглядывая на этих неразумных, по его мнению, тварей. Но иногда не выдерживал, и с криком кидался на сетку вольера, и тряс её своими, уже мощными, лапами. Это было высшей точкой злости орла, и радости собак, они с радостным лаем разбегались в разные стороны, и довольные бегали кругами. Тишку было жалко, и мы отгоняли собак, правда, не надолго, для них это развлечение. Бобка тоже стал принимать участие в этих оргиях и ему понравилось гавкать на птицу, для которой он недосягаем. Я подошёл к клетке, когда он прыгал на своих разнокалиберных лапах и тявкал, как умел, на птицу, но без злобы. Я взял его за шкирку, открыл дверку и просунул руку с собакой в клетку. Тишка приготовился к атаке, весь его вид просил-«отпусти, отдай его мне», а Бобка висел на руке, опустив лапы, смотрел на меня, и вдруг заговорил, вернее застонал человеческим голосом. Я понял, что шутка зашла далеко, прижал собаку к себе, погладил, а он всё постанывал. С тех пор Бобка обходил вольер с орлом стороной, и в собачьих праздниках участие не принимал
     На участке жила хромая кошка Дуська, от куда она появилась, никто не знал, но видимо она считала себя аборигеном, вела себя независимо. Что у неё было с ногой, не знаю, видимо собаки постарались. Но сейчас ни одна собака к ней не подходила, они старались её не замечать, когда она шла по мосткам, все собаки уступали ей дорогу. Приезжали мужики с буровой и с ними собака лайка, по поведению пустолайка, она решила поближе познакомиться с Дуськой, и кошка когтями распорола собаке нос. Она приходила к вагон-столовой всегда к обеду, и шла, не замечая никого, прямо на кухню к поварихе. Днём она спала на солнышке, а ночью уходила на охоту на мышей, их она, по моему, не ела, а приносила каждый день к столовой. В десяти метрах от нашего причала плавал плавучий остров из камышей и мелкого кустарника, и Дуська охотилась там, как она попадала на остров, так и осталось загадкой, сухой дорожки туда не было, кошка не плавала, никто не видел, но каждую ночь она была там. Из всех животных на участке, включая машинистов, только кошку не интересовал орёл, она его игнорировала, хотя однажды ночью я увидел её в пяти метрах от вольера, она сидела на мостках, и пристально, не двигаясь глядела на птицу, это продолжалось около часа. Тишка чувствовал внимание кошки, и был очень встревожен. Видимо для любой птицы, страшнее кошки зверя нет. Дуська, оценив величину птички и её недосягаемость в вольере, больше не строила никаких планов.
     А Тишка быстро подрастал, жрал много и всё чаще пробовал на крепость сетку вольера, очень хотелось на волю. Он стал в округе знаменитостью. Слухи о нашем орле распространились, и все кто проплывал попутно, обязательно останавливались посмотреть на пернатого. Однажды с вертолётной площадки, под руководством молодой учительницы пришли десятка полтора школьников, Оказывается, механик с насосной организовал экскурсию детей рабочих насосной, и они часа четыре, пока вертолёт не вернулся за ними, были на участке, смотрели орла, фотографировались возле клетки, съели у поварихи все пирожки с повидлом, приготовленные нам на ужин, расползлись по участку, что я напугался, как бы они не растерялись. Повариха как наседка квохтала среди школьников, и всё старалась их чем ни будь угостить, а молодая учительница сидела в центре толпы молодых «жеребят» машинистов и с удовольствием слушала их трёп, а уж они, как петушки, некоторые даже переоделись во что-то праздничное. К вертолёту детей провожал весь участок, я даже беспокоился, чтобы кто не улетел провожать учительницу. Привозили  к нам работницу Тюменского зоопарка, она зачем-то была в Нижневартовске и захотела увидеть нашу птицу. Она прочитала нам целую лекцию, оказывается наш орёл редкой породы, здоровый, но на воле жить уже не сможет, что зоопарк с удовольствием примет его, но надо его туда доставить. Договорились, что осенью вахтовики полетят домой через Тюмень и повезут орла в зоопарк. Я опять ругался на Малюгина за то, что с его подачи испортили птицу, успокаивало, то что зоопарк согласен приютить нашу птицу. Организовалась группа по подготовке орла к дальнейшей жизни. Решили обучать его летать, странно звучит, обучать птицу летать. Его нельзя просто отпустить, он сдохнет с голоду. К ноге орла привязали длинную, тонкую, прочную верёвку и выпустили из клетки, он запрыгал на поляне, и тут же стал клевать и рвать верёвку, и расклевал. С обрывком радостный стал подпрыгивать и махать крыльями, но взлететь не мог, сил ещё не хватало. Стали загонять его в клетку, а он не хочет. Мужики сняли со столбов волейбольную сетку, и ей ловили беглеца, накрыли и он весь замотался в ней. В сетке его потащили в вольер, а он так кричал, крик был гордый, возмущённый, громкий, а под конец жалостный, отчаянный, он рвался и вытащить из сети не было никакой возможности. В результате он так замотался в сетке, что все испугались, как бы он не задавился. Пришлось резать сетку на мелкие кусочки. Всю ночь, уже свободный от сетки он кричал и бился об стенки вольера, гордая птица почувствовала свободу. Утром все переругались, кто-то предлагал привязать ему верёвку потолще, кто-то ещё что-то, я сказал, что клетку надо открыть и будь, что будет, а издеваться над орлом не надо, мы же люди. Малюгин молча подошёл к вольеру, открыл дверь и закрепил её, что бы не хлопала. Все замерли, смотрели, что будет. Орёл, увидев открытую дверь тут же успокоился, но и не выскочил, он подошёл к дверям, сел на пороге и сидел, что-то думал. Наконец Тишка перешагнул порог и пошёл по поляне, потом вдруг подпрыгнул, замахал крыльями и пролетел метров пять, и видимо поняв, что он летел, стал подпрыгивать и пролетать по несколько метров. Потом устав он долго отдыхал, и снова продолжил тренировку. Это продолжалось до вечера, после чего Тишка протопал к вольеру, залез на свой насест и требовательно закричал, извещая, что пора ужинать, а живую еду ему никто не приготовил, пришлось кормить рыбой, которую он с большим удовольствием съел, проголодался от физических упражнений. На следующий день всё повторилось, орёл трудился, учился летать. Клетка была всегда открыта, расстояния полётов всё увеличивалось, и однажды утром Тишка взлетел по-настоящему, взлетел высоко, оттуда спланировал над участком и улетел. За птицу должно было быть радостно, но всем стало грустно, больше не услышим его гордый требовательный крик, не будем добывать ему «живую пищу». Даже собаки приуныли, молча подходили к открытым дверям вольера и тихо отходили. Все разошлись по своим делам, а вечером за ужином я разрешил разлить пару бутылок спирта, все были грустные. В столовой засиделись, мужики принесли ещё спирта, я не стал запрещать. Когда вышли на улицу, чтобы разойтись по вагончикам, закурили, и вдруг услышали знакомый крик, только он был другим. Это был крик взрослой гордой, нашей птицы, он не требовал, а недоумевал, почему его никто не ждёт и почему нет еды. Все радостно помчались к вольеру, а там, как у себя дома ходил орёл и возмущался непорядком. Накормили его рыбой, и он успокоился, но было видно, что орёл возбуждён, ведь это его первый большой полёт.
     С того дня так и повелось, утром Тишка завтракает и улетает, обязательно сделав круг над участком, а вечером прилетает голодный, сам добывать пищу он так и не научился. Где он летал мы не знали, но его видели во многих местах, и в гидре, и у нефтяников, у геологов, и на других участках. Людей он не боялся, садился и шёл к ним, это и стало причиной трагедии. Однажды вечером он не прилетел, все ждали, а потом решили, что что-то случилось. На следующий день на лодке приплыли ребята сейсмологи, и рассказали, что Тишку застрелил их молодой рабочий, он новенький, про орла ничего не знал. Увидел, как на землю сел большой орёл и пешком пошёл к парню, тот напугался и выстрелил. Ему рассказали про орла, и он тут ушёл на попутку в Нижневартовск, боялся расправы. Все пошумели, повозмущались, но потом успокоились, парень не виноват, любой бы испугался. Я не разговаривал с бригадиром Малюгиным месяца два, он опытный таёжник, сотворил такую глупость, но с другой стороны, мы все всё лето, всё свободное время занимались орлом, переживали за него, и как ни странно наши алкаши душой болели за птицу, сблизились, а это дорогого стоит.
Нижневартовск 1974.