Чех

     В Норильске в 1965 году было много питейных заведений, кафе, ресторанов, видимо, для тогочтобы народ мог свободно пропить свои заработанные денежки. Хорошо для народа,хорошо для властей, деньги крутились в городе, и денежного пополнения почти ненадо было. Мы с ребятами облюбовали кафе «Талнах», большое, дорогое, но уютное. Комитет комсомола и местком управления устраивали разные мероприятия, праздничные застолья, встречи с сильно выдающимися людьми, литературные вечера, и просто вечера отдыха в этом кафе. Оплачивал мероприятия местком, а сверх нормы платили сами. На следующий день, после «праздника», председатель комитета комсомола Белошапкина, красивая молодая женщина, объезжала участки и собирала дополнительную плату за выбитые окна, за сломанную мебель, битую посуду, и ещё за какой-нибудь ущерб заведению, причинённый в разгар литературных и разных других диспутов. Председатель месткома ругался и божился, что больше никаких мероприятий в кафе проводить не будет, но проходил месяц и кафе вновь распахивало двери для общественности. Работа месткома и комитета комсомола была поставлена отлично.
     Главный механик участка, оттрубивший по молодости в Норильском лагере восемнадцать лет по уголовной статье, познакомил меня с поваром кафе «Талнах», который тоже полжизни провёл за колючкой, но по серьёзной военнополитической статье. Они дружили семьями, но рассказывают, что подвыпив, чуть не дерутся, ведь статьи-то у них разные. Но тем не менее дружили. Однажды я попал дежурить на участке вместе с главным механиком. Дежурство прошло легко и быстро, ничего не сломалось, ничего не случилось. За полчаса до окончания работы, главмех вытащил из своего сейфа бутылку водки, по тем временам редкость, в магазинах продавали только спирт и шампанское. В том году, пьяная баржа, последняя в навигацию замёрзла в Туруханске, и водку с коньками привозили самолётами и разливали только в заведениях. Мы не обедали, и на голодный желудок, без закуски, водка быстро кончилась, Наступило воскресенье, выходной день, и главмех пригласил меня продолжить «банкет». Он пригласил меня сходить в гости к товарищу, к очень интересному товарищу, и я могу услышать много интересного. Я всегда был любознательным и любопытным, тем более в общаге будет продолжение пьянки. Мы пришли в центр Норильска, в большую трёхкомнатную квартиру. Дверь нам открыл высокий, очень тощий мужчина лет пятидесяти. Он представился мне, просто Вачек, и стал суетиться по хозяйству. Оказывается, их жены, Вачека и главмеха родственницы и улетели в Красноярск, толи по делам, толи к родне. Я предложил сходить в магазин за спиртом, но главмех меня осадил: « В этом доме есть всё». Вскоре с кухни пошли такие запахи, что мои кишки стали завязываться и развязываться одновременно. Вачек был рад, что мы к нему пришли. Он работает поваром в кафе Талнах, сегодня не его смена, и у него тоже выходной. Вскоре в комнате на столе появились такие вкусности, что я не успевал сглатывать слюнки. Главмех захмелел ещё на участке, и выпив три рюмки коньяку, завалился на диван и стал выдувать тяжёлые ноты. Мы с Вачеком продолжили застолье. Видимо, прошедшие тяжелый жизненный путь имеют потребность высказаться, рассказать про свои горести и напасти постороннему человеку, в надежде, что его выслушают, ему посочувствуют, и рассказывают они каждый раз поразному, в зависимости от слушателя.
     Вачек был чех по национальности, и работал в кафе «Талнах» поваром. Он всегда был поваром, у них в семье это традиционная, наследственная специальность, его отец был поваром, его дед был поваром. Но они были поварами в родной Праге в старинном ресторане, а он был поваром за полярным кругом, где, кажется, в сто раз холоднее, чем в Праге, в городе, где в лагере под конвоем провёл двадцать лет, из которого приговор не отпускает домой, и который никогда не будет ему родным и уютным. И главное, он до сих пор не знает, и не предполагает, да наверное никто не знает, в том числе и его палачи.
     В 1938 году он жил в Праге, и работал помощником повара. Его друг и сосед состоял в какой-то нелегальной партии или организации. Он вечно приносил какие-то прокламации, ходил на сходки и собрания. Что они пропагандировали, за что агитировали было не очень понятно. Друг усиленно агитировал вступить в их ратию и за что-то бороться. Вачек отказывался, ссылаясь на нехватку времени, его молодая жена недавно родила сына, и приходилось много работать, чтобы обеспечить семью. Как-то сосед уговорил Вачека, и привёл его на собрание общества. Собралась в основном молодёжь, они выступали, что-то требовали, спорили, перебивали друг друга, дело доходило до криков. В разгар споров в помещение ввалились полицейские, и стали всех арестовывать и отправлять в комисариат. Ночь всех держали в камерах, утром допрашивали. Вачек пытался сказать, что случайно попал, но его никто не слушал, он толком ничего не мог рассказать ни об обществе, ни о его членах. Вечером его выпустили, заставив подписать какие-то бумаги, видимо обязательство всё докладывать полиции. Вачек всё подписал, лишь бы выпустили. В городе начались аресты. Его двоюродный брат служил в городской управе маленьким клерком, и он сообщил, что видел постановление о готовящихся акциях по аресту заговорщиков и о том, что судить их хотят военным судом. А военный суд давал больше растрельных приговоров, чем тюремных. Брат сказал, что ему и ещё двум писарям пришлось переписывать постановления и списки на аресты, и в этих списках он видел фамилию Вачека. Вся родня переполошилась, надо что-то делать. Дядя, он когда-то работал поваром в чешском посольстве в Берлине, связался с каким-то знакомыми и смог устроить побег в Германию, Вачек согласился, думая, что это ненадолго, Жену с сыном он оставил на попечение родителей. Его и ещё двух заговорщиков вывезли ночью на грузовой машине, между ящиков, под тентом. В Берлине их долго держали на конспиративной квартире, Вачек всё время спал, так время шло быстрее, а два «революционера» ждали, когда немецкие друзья сделают документы, целыми днями спорили, что-то писали, потом рвали и жгли. Документы сделали и Вачека стали использовать, как подпольщика, он носил по адресам какие-то бумаги, свёртки, его держали за заговорщика, борца, убежавшего из страны от властей. На него смотрели с уважением, а он не знал за что борется и с кем. А в Германии был фашизм, Германия воевала, антифашистов арестовывали и отправляли в, в концлагеря. Удостоверение, которое сделали Вачеку, позволяло легально жить, легально работать, но надо было везде зарегистрироваться и строго повремени отмечаться. Однажды пришёл полицейский и тип в военной форме. Проверили документы, потом составили какой-то протокол. Потом показали постановление о всеобщей мобилизации, и сказали, что он, живущий в Германии легально, так же подлежит мобилизации. Ему назначили время явки в казармы. Он не знал, что делать, его друзья куда-то уехали или спрятались, советоваться было не с кем, бежать было не куда. В Германии был чёткий порядок, и за неповиновение единственный путь, в концлагерь. В общем попал «из огня да в полымя». Вачек явился в казармы, а там, не разговаривая, у него забрали документы, переодели в военную форму, и определили место в казарме. Призывники были разной национальности, и чехов было достаточно. Месяц их гоняли по плацу и близлежащему лесочку, а потом прошёл слух, что поскольку часть интернациональная, её отправят в Африку. В Африке воевала армия Ромеля, и ей требовалось пополнение. В Африке Вачеку воевать не пришлось, понадобились повара, и он попал в их команду. Повар он был хороший, это заметили и пристроили его на кухню для старших офицеров. Жил он в тёплой казарме, вкусно питался, а выстрелы слышал издалека.
     В 1941 году Германия напала на Советский Союз, и её войска дошли до Москвы, до Ленинграда, только взять не хватило силы, « кишка тонка». Кое где наши войска успешно били немцев, но в целом отступали. Немцы много силы потеряли на восточном фронте, и для усиления стягивали войска отовсюду. В войсках Ромеля тоже сформировали бригаду для отправки на восточный фронт. С полковой кухней на русский фронт поехал и Вачек. Он очень вкусно кормил больших офицеров, и ему присвоили звание унтер- офицера. Прибыв на восточный фронт, они по настоящему оценили, что такое настоящая война.
     Всю ночь русская артиллерия долбила немецкие позиции, и несколько раз пехота атаковала. Много «выходцев из Африки» остались лежать полузасыпаные русской землёй. Повара находились при офицерской кухне, а все охранные и обслуживающие команды выгнали на передовую. Ночью, вроде, всё стихло, но русские в тишине прошли по немецким окопам и по этим окопам прошли до кухни, поваров, как и всех связали и увели в тыл русской армии. Вот и закончилась война для унтер-офицера Вачека, успевшего пострелять только на стрельбище, во время обучения. Дальше пересыльный лагерь для военнопленных. А потом его почему-то перевели в лагерь НКВД. Там его допрашивал капитан КГБ, сильно бил, и допытывался, кто его шпиона послал. Его, как славянина, как почти офицера, причислили к предателям и шпионам. Он пытался, что-то обьяснить, но его тут же били. Капитану нужно было, чтобы он признался, что заслан как немецкий шпион, что проводил диверсии в тылу. Капитану очень хотелось получить погоны майора, и он сделал бы шпиона из кого угодно. Потом был суд. Судила тройка, полковник зачитал похмельный бред капитана, сам с похмелья заорал на подсудимого Вачека, и назначил расстрел, майор, член тройки, сказал, что на сегодня расстрелов уже хватит, а то солдаты в расстрельном подвале уже ругаются. Вачеку повезло, полковник согласился с майором, махнул рукой и написал «двадцать лет». Не успел караульный увести Вачека, как эта тройка стала опохмеляться стоящим тут же спиртом.
     Потом целый год был этап на Север в Норильский лагерь. Тюрьмы пересылки до Красноярска, потом баржа за пьяным катером до Дудинки, от туда пешком неделю до Норлагеря. За дорогу по Енисею и по тундре погибло много заключённых, но ни кого это не расстраивало, охране было лучше, меньше останется, меньше работы. В лагере перед бараком, их оставшихся построили и сделали перекличку. Майор начальник охраны прошел вдоль строя, и сказал, что все они тут сдохнут, а на их место привезут других. А бежать от сюда не куда, кругом тундра, где бегают голодные волки и хитрые ненцы, которые с удовольствием стреляют зэков и сдают их за порох и патроны. В бараке рассказывали, как-то убежали трое политических, за ними погоню не послали. А через неделю из Дудинки везли почту три солдата на санях. И застрелили беглых издалека из винтовки, и даже не подъехали к ним. В бараке почему-то находились и уголовники, и политические. Уголовники верховодили и всячески издевались над политическими, а администрация не только не вмешивалась, а наоборот поощряла эти порядки. Это происходило не потому,что вертухаи, как патриоты ненавидели «врагов народа». Они знали, кто такие враги народа, они знали, что наполовину это честные невинные люди, оговорённые властью, сексотами, офицерами и следователями, которые за эту подлость получили награды, звёздочки на погоны, и просто какую-нибудь халяву. Вся охранная администрация состояла из тупых, полуграмотных дураков, и они мизинца не стоили любого политического, честного, грамотного, интиллегентного. Боялись вертухаи политических заключённых, потому и ненавидели, поэтому старались их угнетать, пока власть на их стороне. В лагере отбывал бывший генерал, его уважали и слушали не только политические, но и уголовники, а вертухаи, давясь от злобы, боялись причинить ему какой либо вред. Когда генерал умер, политические вырубили большую гранитную плиту, на которой выбили звание, фамилию и имя генерала, звезду, и вручную затащили плиту на гору Шмиттиху, где и похоронили генерала. Администрация тряслась от злобы, но не посмели запретить, знали, ссуки, будет бунт. В лагере хоронили под горой, уголовников в общей могиле, вырытой бульдозером, и им же затоптаной. Политическим разрешили хоронить отдельно, но на кресте или пирамидке не рисовать звезду. Концлагерь – это русский позор, который сводит на нет все мирные завоевания. Это позор, что такой народ позволяет всяким подлецам командовать собой, издеваться над собой. То царицы немки, то большевики евреи, то сумашедший грузин, то хохол с повадками биндюжника. Когда лагерь расформировали, когда срок прошёл, когда Вачека расконвоировали и он размечтался уехать в родную Чехословакию, ему ткнули в нос копию приговора, где написано, без права выезда за пределы Норильска. Но разрешили переписку, и на его письмо ответила жена, она думала, что он погиб, родители давно умерли, а сын уже взрослый, хочет увидеть отца. Ещё два года он писал прошения властям, но приговор не пересматривали, выезд не разрешали. Лишь через три года разрешили жене и сыну приехать к нему, но на три дня.
     Он уже работал поваром в столовой, и жил в коммунальной квартире в каменном доме. Потом он познакомился с женщиной, родственницей жены главмеха. Они по комсомольскому набору приехали, когда Норильск рассекретили в 1959 году. Вначале женился наш главмех, а потом и Вачек. Детей нет ни у главмеха с женой, ни у Вачека с супругой.
     Всю ночь я слушал его тихий, но внятный голос, его рассказ о своей жизни. А разве можно назвать эту страшную историю жизнью. До сих пор Вачек пишет в разные инстанции, и просит разрешить ему поехать к себе домой, хотя бы для того, чтобы умереть на своей родине.
Норильск 1965.