Исповедь кота Карла...

      К 220-летию со дня
      рождения Ганса
    Христиана Андерсена 

Морозило, шёл снег, сегодня пробирало холодом до каждой косточки. Накануне Нового года городская несусветная толчея-завируха суетно захватывала прохожих и несла потоками по съестным лавкам и магазинам. Я - безымянный котька-бродяжка, продрогший, но живой, путался под ногами прохожих, тычась крохотным носиком то в туфли богатых господ, то в ветхие башмаки простолюдинов, в идиллических надеждах на мелкую толику внимания или хотя бы оброненные кем-нибудь крошки от хлебушка.

За несколько недель до праздника моя добрая мамушка, безродная кошка Брыська, окотилась в стылом подвале старой и вечно продрогшей подворотни.

Нас было трое бесприютных, но чудом выжил лишь я... Маменька, обессилевшая без пропитания, окоченела в предновогоднюю холодную ночь.

Ни тёплого молочка, ни ласковой мамочки больше не было на этом свете, и только чёрный колодец подворотни по-волчьи завывал с колючим северным ветром...

Улица безразличная и промозглая обычно шпыняла таких отщепенцев, как я. Нам не было места даже в подвалах, люди гневались и выгоняли нас. Но сегодня было радостно, атмосфера праздника окутывала меня сводящими с ума ароматами жареного гуся.

Я высунулся из укрытия и вышел на свет Божий, правда, ни света, ни Бога здесь пока не нашёл... Темно вокруг и только новогодние фонарики и свечи на ёлках в тёплых и сытых домах поблёскивали маняще, как маслянистая шкурочка жирненького запечённого гусика.

Мои мечты прервал гулкий хлопок по хвосту - злой мальчишка швырнул в меня старым прохудившимся башмаком, корча рожи и гогоча на всю улицу. Пинок мясника с заднего двора бакалейной лавки тоже огорошил меня, вернув из пылких мечтаний о гусике в добрую реальность предновогодних людских сует.

Лапы предательски начали примерзать к мостовой, и я, пошатываясь от голода, побрёл дальше, уже почти не чувствуя хвоста и конечностей.

Последние силы иссякали в тщедушной тельце, и, поджав лапы, я прижался к отсыревше-заиндевелой стене какого-то обшарпанного дома. В глазах поплыли окна и звёздочки, как свечушки на нарядных ёлках горожан, я видел разгорячённых весельем людей в их тёплых домах, чувствовал запахи остро и явственно, мечтая хотя бы один раз лизнуть маленькую капельку золотистого маслица с истекающего жиром гусика... Но только бездушные стены были вокруг меня в эту предновогоднюю ночь. Желудок жалобно урчал и молил о еде, я смутно вспоминал костлявое, но самое мягкое пузико мамочки, её грязную, свалявшуюся шёрстку, но самую тёплую и родную на свете, её хриплое мурчание, её тяжёлое посапывание, её уютный запах и божественный вкус почти прозрачного скудного молочка...

 Образ мамушки возник на мгновение в моём помутнённом сознании. Она смотрела своими изумрудными глазами прямо с иссиня-чёрных Небес, словно пытаясь указать мне на что-то в тёмном углу холодного дома.

И вдруг озарение - я заметил маленькие вспышки света. Мелкие огонёчки, потом ещё один всполох и ещё. Словно заворожённый, отдирая примерзающие лапы, я из последних сил двинулся на свет. Я звал маму и шёл, спотыкаясь, на зов сердца в надежде, что это она впереди.

Но в тёмном уголку за выступом дома я увидел истощённую, почти светящуюся полупрозрачную девочку с растрёпанными тонкими светлыми волосиками и с жалкими коробочками серных спичек в крохотных ручках. Я обомлел от её неотмирного сияния в беспросветно-кромешной тьме и такой же ненужности в этой абсолютной бесприютности бытия...

От неё ещё шло безропотное тепло  и последние всполохи невесомого дыхания вздымали её выстуженные лёгкие. Она уже была у черты, на меже у границы миров, поэтому не видела меня и вообще, в принципе, ничего вокруг, только нечто незримое и неуловимое земным взглядом в её последние минуты владело ею всецело.

Я метнулся к ней, и, словно мелкий помоечный котик-воришка, успел лишь ухватить её последний тёплый вздох... Не желая поверить, что она, как и мамушка, окоченеет прямо у меня на глазах, я судорожно пытался мять деревянно-оледенелыми лапками обескровленную, бледную девочку, надрывно, почти беззвучно мурча и хрипло мяукая о помощи...

Словно тонкая дымка душа девочки выпорхнула белой голубкой из уже неподвижной груди и медленно поплыла вслед за другой большой и тёплой, тонкой дымкой на Небо, уже навсегда освобождённая от голода, холода, бедности и равнодушия бренного мира.

Я вжался в последний раз в её бездыханное тельце, вспомнив  мамушку, и зарылся в лохмотья её старой жалкой одежды.

Первые лучи новогоднего солнца к утру осветили  маленький трупик замёрзшей блаженно улыбающейся девочки. Люди сочувствующе кивали и проходили мимо, каждый по своим важным делам.

Я выжил и уже не помню толком каким чудом очутился в одной очень бедной, но любящей семье, одомашнился и даже был величественно наречён Карлом*. В благодарность за кров и пропитание днями напролёт я замурлыкивал своего юного и очень талантливого друга Ганса Христиана, который любил писать сказки и истории. И ему то я поведал, пока он ещё был маленьким и понимал бессловесно-тонкие языки  ангелического и природного мира, эту трогательную историю о прекрасной маленькой бедняжке - девочке со спичками.

2.04.2025

*В детстве будущего известного сказочника Ганса Христиана в бедной, но дружной семье Андерсенов, жил старый кот Карл, который являлся верным слушателем его сказочных историй.