Урок в стиле Гюрджиева

В кругу учеников Георгий Иванович Гюрджиев, мастер внезапных поворотов мысли, как-то остановил свой пронзительный взгляд на одном из них. Вопрос прозвучал без предисловий, как это часто бывало у него:

— А ты задумывался, что путь факира — это, по сути, и есть Четвертый Путь? Но не в начале его, о нет, а скорее… у самого финиша.

Ученик, привыкший к подобным интеллектуальным кульбитам, осторожно кивнул. Мысль уже бродила где-то на периферии его сознания.

— Кажется, я понимаю, Учитель. Ведь та самая пресловутая «пилюля» пробуждения, о которой столько говорится… ее ведь нужно где-то взять? Она не растет на деревьях. Человек должен извлечь ее, можно сказать, из ниоткуда. А это уже трюк почище факирского. Но… сдается мне, одной лишь своей рукой, как бы он ни старался, как бы ни тренировал волю, — ему до этой пилюли не дотянуться. Не хватит длины.

Гюрджиев удовлетворенно хмыкнул.

— Именно. Ты ухватил суть. Одной руки — своей, человеческой, руки усилия — недостаточно. Тут не обойтись без второй руки. И эта вторая рука… она порой является совершенно неожиданно. Из ниоткуда. Вроде той, что чертила огненные письмена на пиру у Валтасара.

Наступила пауза, в которой повисло ощущение мистического и слегка абсурдного. Ученик, осмелев, решил развить парадокс:

— Но тогда, Учитель… какой прок от всех ваших методов? От этих сложных движений, самонаблюдения, от этих бесконечных «объективных» рассуждений, если все равно решает некая посторонняя «рука»?

Гюрджиев рассмеялся — глубоким, грудным смехом, в котором слышались и ирония, и понимание тщетности прямолинейных вопросов.

— А ты думаешь, я сам над этим не ломал голову? — он развел руками, словно демонстрируя некую очевидную, но всеми упускаемую вещь. — Но ведь надо же что-то делать! Нельзя просто сидеть и ждать у моря погоды или божественного вмешательства. Надо как-то… подготовить место. Привлечь внимание этой самой Руки. Да хотя бы написать «Рассказы Вельзевула своему внуку», — он снова усмехнулся, зная, что это почти нечитабельный шедевр. — Уже неплохое усилие, чтобы тебя заметили, не так ли?

Ученик улыбнулся в ответ, подхватив ироничный тон:

— И вы уверены, Учитель, что после таких… титанических усилий… приблизится именно та рука, которая требуется? А не какая-нибудь другая, с менее благими намерениями?
Смех Гюрджиева резко оборвался. Взгляд его стал серьезным, почти суровым.

— Та рука? — переспросил он, и в голосе его прозвучала сталь. — Какая еще рука может приблизиться к тому созданию, что было сотворено, как сказано в одной древней книге, обеими Руками? Неужели ты думаешь, что Он допустит еще чью-то постороннюю руку к Своему творению?

Ученик смутился под этим взглядом, но тень сомнения все же осталась.

— Да, но все-таки…

— Ух ты какой настойчивый! — воскликнул Гюрджиев, но уже без прежней строгости. Он немного помрачнел, словно заглянул в некую глубинную, не самую веселую истину. И добавил уже тише, весомо роняя слова:

— Пойми. Даже самому искусному. Даже тому, кого можно было бы назвать Факиром факиров… даже ему требуется эта Рука. Без нее — никак.

И в наступившей тишине парадокс повис в воздухе, неразрешенный и дразнящий: человек должен приложить нечеловеческие усилия, чтобы стать достойным того, что от его усилий совершенно не зависит. Нужно изо всех сил тянуться своей рукой, зная, что пилюлю вложит в нее совсем другая. Возможно. Если подготовить место. И если повезет. Таков уж, видимо, юмор Творца, понятный, быть может, лишь Вельзевулу да его внуку.