Емеля

Краткое содержание: Емеля на верной Печке покидает Лукоморье и приезжает в небольшой приморский город на юге России, чтобы посадить берёзку на могиле погибшего бойца из отряда Черномора… и как ни странно, ему помогает Ворон Воронович.

Часть 1

* * *
Емеля припарковал у продуктового магазина свою видавшую виды белую «газель» с понтовым номером Е444КА. А буква «П» была собственноручно им намалёвана на бампере аккурат перед номером, по приколу: Печка как она есть. Красота! Емеля спрыгнул с подножки, хлопнул дверцей и с удовольствием потянулся. Но на небо, мирно голубеющее, всё-таки настороженно глянул, когда оттуда донёсся громовой раскат переходящего звуковой барьер самолёта.

Влажный тёплый ветер с моря взъерошил ему русые волосы. Вот вам, будьте-нате, и крещенские морозы, от которых в центральной России сейчас деревья трещат. Про Сибирь-матушку и говорить нечего — где-нибудь в Омске всё снегом по крыши гаражей засыпано.

«Плюс десять», — определил он привычно, но всё равно глянул на экран смартфона и хмыкнул — не ошибся.

К слову, о деревьях. В кузове его Печки как раз терпеливо дожидалось дерево с обмотанным мешковиной корневым комом. Белоствольная берёзка, доверчиво топырившая тонкие безлистые ветви. А путь Емеля держал на кладбище, где ему надлежало эту берёзку посадить.

Он работал в волшебно-охранном агентстве «Ершов и партнёры», и специальностью его как раз являлась логистика, то есть доставка неких грузов туда, куда надобно клиенту. Как на волшебном транспорте, так и на обычном. Лицензии на управление всеми видами этого самого транспорта у него имелись, а как же.

Посадка деревьев в перечень должностных обязанностей Емели, разумеется, не входила, но дерево-то было не простое. Краса-Василиса, переводчица и юрист агентства, а по совместительству лекарка и травница, наложила на берёзку особые чары.

Берёзке этой, заботливо выкопанной Емелей в лесу, предстояло охранять могилу, где лежал сослуживец Черномора из его отряда специального назначения.

Звали его Игнат Вихорев, и вдова его знала, к кому обратиться, когда на могиле погибшего начали «шалить». Венки расшвыряли, разбили памятник. И могилы родителей Игната, что находились рядом, тоже порушили. Так что пока отряд Черномора был занят на спецзадании, охрану могилы должна была взять на себя берёзка, привезённая Емелей в город на юге из тех мест, откуда родом были Игнатовы родители. Из-под Волгограда.

Емеля вздохнул, тяжело размышляя обо всём этом. Никто из пришедших к ним в Лукоморье людей, хоть и стал здесь менее уязвимым, не являлся бессмертным. В отличие от нелюдей, что издревле обретались в Лукоморье. Таких, как он сам. Или как Черномор, Василиса, Балда, Данила, Левша.

Он обошёл свою Печку, внимательно осматривая её со всех сторон, привычно заглянул под днище: не капает ли опять масло. Клапанную крышку недавно менял, но мало ли что. Путь-то выдался неблизкий. Но всё оказалось в порядке.

С виду Печка выглядела самой простецкой рабочей лошадкой, каких тысячи бегает по России-матушке. Но, как и сотрудники агентства, была она способна на большее, чем другие — люди ли, машины ли. Конечно, агентство могло позволить себе любую навороченную тачку, и для представительства позволяло, но если речь шла о чарах, то лучше всего тут работал сермяжный русский автопром. Ведь дома и стены помогают, а уж машины — тем более. Емеля знал это очень хорошо. Как и его лучший друг Левша — мастер техносервиса, периодически занимавшийся его «газелью».

Емеля задумчиво потыкал носком ботинка в левое заднее колесо, наклонился и перочинным ножичком аккуратно вытащил застрявший в покрышке камушек. И, уже выпрямляясь, почуял неладное.

Как раз напротив магазина, возле которого он припарковал Печку, собираясь затариться какой-нибудь снедью, находились ворота порта. Оттуда доносился привычный уху шум — лязг и скрежет погрузо-разгрузочных механизмов. А ещё — натужный рык огромной фуры, выезжающей из автоматически раскрывшихся ворот. Но от того, что Емеля увидел, его спина под курткой взялась ледяной испариной.

Бабка, шустро прошмыгнувшая по грязно-белой «зебре» пешеходного перехода к воротам, собиралась ковылять вдоль ограждающего порт высокого забора к стоявшей неподалеку автобусной остановке. Бабка как бабка, самая обычная: сильно за семьдесят, голова туго повязана синим шерстяным платком, на худых плечах топорщится синий же китайский пуховик, клюшка в одной руке, красно-синий озоновский пакет — в другой. Вот только приковыляла она со своей клюкой ровно в слепую зону водителя выезжающей фуры!

Фуру Емеле тоже доводилось водить. Он не стал тратить ни секунды на пустые окрики, мол, старая кошёлка, куда прёшь, тем более что бабка была, скорее всего, глуха как пень. Он просто метнулся через дорогу, вильнув, чтобы не угодить под колёса приближавшейся вишнёвой «тойоты». Сзади запоздало завизжали её тормоза, Емеля покаянно подумал: «Прости, брат, ты ж сам видишь, какая хня творится», и за капюшон выдернул старуху буквально из-под переднего бампера фуры. Белая с красной полосой по борту громада величаво миновала их, обдав выхлопными газами. Шофёр, хренов долбоящер, наверняка даже не заметил разыгравшейся у него под колёсами мизансцены.

— Бабушка, какого рожна?! — пропыхтел Емеля, выпуская из рук старухин капюшон.

Водитель затормозившей «тойоты» не был столь любезен, на Емелю он глянул лишь мельком и свирепо гаркнул на бабку:

— Жить надоело, дура старая?! Уф-ф… — он утёр ладонью вспотевший лоб и доверительно сказал уже Емеле: — Бля, братан, я чуть не обосрался.

— Я тоже, — хмуро признался тот, и оба посмотрели на бабку. Из-под её надвинутого на морщинистый смуглый лоб платка остро сверкнули странно молодые чёрные глаза, но она тут же отвернулась и запричитала:

— Ой, сынки, и правда дура старая, простите уж, задумалась я…

— Ты бы сейчас зажмурилась, а не задумалась, бабуля, если бы не парень этот, — беспощадно отрубил мужик, нашаривая в кармане пачку «LM». — Иди уже, куда шла. — И протянул сигарету Емеле: — На, курни.

Тот особо не баловался табаком, как и алкоголем и любыми другими средствами, вплоть до мухоморов, но сигарету у мужика взял, кивнул благодарно. Какое-то время оба молча дымили, рассеянно глядя на расписной забор, вдоль которого торопливо семенила к приближавшемуся автобусу спасённая Емелей бабка.

Забор этот весело пестрел разновсякой морской живностью: улыбающимися дельфинами, скатами и осьминогами, и в иное время Емеля бы с удовольствием подивился: вот же молодцы, какую красотищу сотворили! Но сейчас у него на душе было смурновато.

Наконец мужик похлопал его по плечу и побрёл к своей застывшей у обочины «тойоте». Емеля же почесал в затылке и направился туда, куда вообще намеревался, стопорнув тут свою Печку, — в продмаг. Маленький, тесный, с двумя прилавками, никакого самообслуживания, такие ещё сохранились в небольших городах, не всё же «Магнитам» да «Пятёрочкам» царствовать.

Он взял из рук чернявой пухленькой продавщицы, заинтересованно на него воззрившейся, аппетитно пахнущий круг местной колбаски, кулёк с краснобокими местными же яблоками, полбуханки чёрного хлеба, бутылку минералки, бутылку «беленькой» — и снова вернулся к машине. Кладбище находилось не так далеко, но пока могилу найдёшь да дерево посадишь, уже стемнеет, как пить дать.

Слава богу, благодаря советам Василисы да хлопотам Щуки все необходимые для посадки причиндалы у него в кузове имелись.

Емеля обстоятельно устроился на сиденье, положив рядом пакет с покупками, и завёл мотор, ещё раз ругнув про себя непутёвую бабку, которая мало того что его задержала, но и напугала до икоты.

* * *
За окном промелькнул пост ГАИ, возле которого Емеля машинально сбросил скорость, хотя ПДД и прочие правила никогда без особой нужды старался не нарушать. Да и глаза отвести любому гайцу вполне себе умел. Василиса недаром читала спецкурс для работников агентства. Но у какого водителя нет в крови невольного трепета перед гаишниками?

Начались окраины — здесь горы, пока не успевшие зазеленеть, уже вплотную подходили к дороге, защищавшейся от них высокими подпорными стенами. Иначе — сель или обвал, движение встанет надолго.

Навигатор Емеле не требовался — у всякого мага-логистика он в башке сызмальства. Впереди резво пылил рейсовый «пазик»: большим автобусам здесь было не развернуться. Емеля сбавил скорость перед остановкой, но это ему не помогло.

Из «пазика» посыпались пассажиры, которых было на удивление много. Возможно, некоторые из них тоже собирались на кладбище навестить родных, кто знает.

Емеля не успел додумать эту мысль, потому что произошло нечто не только странное, но и стрёмное.

Из-за припаркованного перед остановкой здоровенного чёрного «хендая», отчасти закрывавшего обзор, вывернула бабка в синем пуховике, с клюкой и озоновским пакетом, и резво засеменила по переходу, низко опустив голову, обмотанную синим платком. Емеля в панике дал по тормозам, бедная Печка с визгом и скрежетом послушалась, но её по инерции занесло и развернуло боком.

— Мать… — только и прошептал Емеля, выравнивая машину. Сроду в его водительской практике такого не случалось. Если бы сзади шёл грузовик, фура, да что угодно, то непременно бы врезался в беззащитный бок вставшей поперёк дороги «газели».

Емеля снова приткнул Печку к обочине, отстранённо думая: кто-то явно не хочет, чтобы он сегодня добрался до кладбища и посадил там берёзку.

Бабка. Он готов был биться об заклад, что бабка была та же самая, что и возле порта. Но она же села в автобус, направлявшийся в противоположную сторону! Или… что?

Емеля быстро глянул вдоль улицы. Бабки нигде не было видно.

Он машинально коснулся нательного крестика под рубашкой. Ей-богу, ему бы сейчас не помешало вновь закурить — вот так и вырабатываются вредные привычки. С помощью странных бабок.

Емеля полез было в карман за сотовым — позвонить Черномору либо Левше, рассказать о случившемся и спросить совета. Но передумал: негоже ему было уподобляться какому-нибудь сдрейфившему молокососу, с рёвом бегущему к папане — жаловаться.

Ещё его сильно подмывало выйти и звездануть по колесу припаркованного где не надо «хендая», чтобы тот заорал, привлекая внимание дуролома-хозяина. Вот это он как раз и сделал, с удовольствием услышав вой «корейца» и подождав явления грузного мужичка в коричневой кожаной куртке а-ля «лихие девяностые». Тратить на него время он не стал, зыркнул взглядом-самострелом и свирепо велел тачку из-под остановки убрать, пока лиха не случилось. Мужичок уселся за руль покорно, будто дитя малое, к явному разочарованию любопытных зевак, потянувшихся к месту происшествия в ожидании скандала.

Не обращая на них внимания, Емеля озабоченно глянул на слепящий солнечный круг над горами. Солнце на юге падает вниз как подстреленное, никаких медленно наступающих сумерек тут не бывает. Значит, надо прибавить ходу, если он не хочет задержаться на кладбище до полной темноты…

Емеля не хотел.

* * *
«Газель» миновала кладбищенскую контору — форменную избушку-сторожку, перед которой скорбно высились памятники, гранитные и мраморные, и стояли прислоненные к ним венки разных размеров из ядовито раскрашенных искусственных цветов.

Емеля опасался, не выскочит ли кто из сторожки, чтобы потребовать разрешение на въезд и таким образом заработать денег на приезжем лохе. Тогда пришлось бы снова тратить драгоценное время, отводя ему глаза. Но никто не вышел.

— Не вышел сторож из сторожки, не подметает он дорожки, — машинально пробормотал Емеля, аккуратно припарковав «газель» в «кармане» на повороте грунтовой дороги, ведущей вглубь кладбища.

Здесь даже кладбище было не тоскливым, а каким-то душевным, подумал он, выпрыгнув из кабины и оглядевшись. По сию пору зелёное, с совсем уж экзотическими юкками, магнолиями и даже кипарисами.

А он вот вёз берёзку.

Могила Игната Вихорева отыскалась сразу за поворотом, на засыпанном гравием пятачке, за починенной оградкой, рядом с двумя другими. Все три скромных памятника были подправлены, следы бесчинств убраны.

Емеля подошёл к первому памятнику, выглядевшему самым новым, поклонился. С гранита на него смотрел Игнат, каким он его помнил — с мягкой улыбкой на скуластом лице. Вдова выбрала хорошую фотографию — тут Игнат был в самом деле живой. Вот только установили памятник слишком рано, через год бы, земля не устоялась. Тем более на юге, где и землетрясения — не редкость.

— Ничего, — успокаивающе сказал Емеля в пространство. — Теперь берёзка присмотрит, не беспокойся, Гнатушка.

Почему-то ему захотелось назвать его именно так, хотя позывной Игната он знал — Вихрь. Это не только от фамилии, Игнат при жизни был такой вот… шебутной.

Емеля постоял, посмотрел на две другие могилы — отца и матери Игната, поклонился и им. И пошёл обратно к терпеливо ожидавшей его Печке. Достал из кузова сперва берёзку, обмотанную мешковиной, отнёс к могиле. Аккуратно поставил деревце туда, где наметил для него место — за памятником Вихрю, но внутри оградки.

На юге берёзки-то не растут, почва для них слишком глинистая, тяжёлая, тут всё больше лавровишни, юкки да кипарисы. Но эта приживётся, уверенно подумал он. Как же иначе — с Василисиными-то чарами да родной волгоградской землицей, которой он чуть ли не целый кубометр в кузов загрузил.

Тут в воздухе пронёсся какой-то сдавленный не то скрип, не то хрип, и Емеля стремительно обернулся, чувствуя, как кровь отливает от лица.

С противоположной стороны на оградке сидел огромный ворон. Он наклонил голову, насмешливо глянул на обомлевшего Емелю круглым, ярко-жёлтым, наглым глазом и уже отчётливо и громко изрёк:

— Кар! Кар! Кар!

Словно по книжке это «кар» читал.

В голове у Емели будто паззлы встали на свои места. Вот же дурака он свалял. И валяет.

— Хватит придуриваться, Воронович, — устало сказал он. — Вы что тут собрались все? Для чего? Бабка эта… Моряна, что ли?

Ворон встряхнул взъерошенными перьями. Миг — и у оградки, прислонившись к ней обтянутым чёрными джинсами бедром, встал высокий, худой, остроносый парень с собранной в хвост копной смоляных волос, с насмешливыми по-прежнему глазами, только уже не жёлтыми — тёмно-янтарными. Чёрная водолазка обтягивала сильные плечи.

— Надо же, какой ты догадливый, — вскинул он брови в картинном изумлении. — Или старшим товарищам позвонил? Караконджулам своим?

— Иди ты… или лети — в пень, — мрачно посоветовал Емеля, обидевшийся на «караконджулов». — Или туда, куда солнце не заглядывает, умник. Некогда мне тут с тобой ля-ля справлять.

— Типа кто как обзывается, тот так и называется? — поддел его Воронович. — Детский сад.

Емеля не ответил. Он угрюмо прикидывал, может ли оставить берёзку рядом с этим засранцем. Не сломает ли, не попортит? Василисины чары, конечно, круты, но ведь и этот сучий потрох был не лыком шит. А такая вот битва чар над берёзкой вряд ли ей на пользу пойдёт.

— Вы могилы тут разоряли? — сумрачно высказал он только что пришедшую ему в голову мысль.

Воронович перестал ухмыляться и нахмурился:

— Ты что, больной?

— Кто вас знает, нечистых, — проворчал Емеля, испытывая некоторое облегчение. — Раньше ничего такого за вами не водилось, но вдруг…

— Знаешь, что вдруг бывает? — оскалился Воронович.

Но Емеле уже не хотелось продолжать эту бессмысленную дискуссию. Берёзку не обидит — и то ладно.

Он вышел за оградку и снова зашагал к «газели». Таскать ему было не перетаскать. Почти что куб землицы в десяти здоровенных мешках — раз. Живая вода в пластиковой столитровой бочке — два. Ну и лопата, лом, кирка, купленная в продмаге закусь, ветошь всякая — это уже ни о чём, но лишнюю ходку делать.

Он с признательностью подумал о своей Щуке, начальнице отдела снабжения, благодаря которой у него в «газели» имелось всё, что может понадобиться мужику в дороге. Как с завистью всегда говорил Балда, Емеля у снабженцев был блатной.

Он распахнул заднюю дверцу и первым делом установил трап, чтобы скатить бочку. Крышка бы не открылась, её удерживал специальный хомут с защелками, опять же спасибо Щуке. Как ни крути, переместить бочку силой чар он бы всё равно не смог. Вздохнув, Емеля принялся подтаскивать её к трапу.

— Пупок не развяжется? — раздался позади насмешливый голос Вороновича. Ясное дело, поганец не утерпел, потащился смотреть, как Емеля корячится.

— Иди ты, — сердито пропыхтел он.

— Заладил, бро, — покачал головой Воронович, встав внизу у трапа, чтобы принять бочку. — Выдумал бы что-нибудь новенькое. Оригинальное. Вода-то живая небось?

Емеля только кивнул. Оригинальное ему подавай. Эстет!

Уже безо всяких, слава богу, левых разговоров они дотащили бочку до могилы и вернулись за землицей, которая смирно дожидалась в мешках. Ворон заглянул в кузов и присвистнул:

— Восемь мешков?

— Десять, — поправил Емеля, залезая внутрь и убирая трап, чтоб не мешал.

— А чего не двадцать? — сварливо пробубнил Воронович, готовясь принимать мешки с самым обречённым видом. — Вот что б ты без меня делал?

— А ты чего тут делаешь? — вопросом на вопрос отозвался Емеля, хотя понимал, что это чревато. Психанёт поганец и смоется, только его и видали.

Но, судя по всему, Емеля был нечистикам зачем-то нужен. Ибо Воронович, заткнувшись, но невольно отдуваясь, принял у него мешок за мешком, а потом они споро начали таскать землицу к могиле Вихря.

Когда и это было сделано, Емеля скинул куртку, аккуратно повесил её на оградку, взял лопату и лом и, очертив сперва нужное место за памятником, принялся долбить землю, выворачивая целые пласты. Чёрт, глина глиной, да ещё и с рухляком злосчастным, известковой породой. Да уж, без родимой землицы берёзке тут не выжить было бы.

Он употел и запыхался, стискивая зубы под внимательным насмешливым взором янтарных глаз Вороновича. И наконец пробурчал:

— Сходил бы к машине, что ли, припасы забрал. В кабине два пакета, она не заперта.

Ворон, явно забавляясь, высоко вскинул тёмные, будто нарисованные углем, брови:

— Доверяешь? Не боишься, что чары какие-никакие наложу?

— На каждую хитрую жопу найдётся знаешь что? — парировал Емеля, разгибаясь и вытирая рукавом вспотевший лоб. Вороновых чар он и в самом деле не боялся.

Тот почти мгновенно обернулся, притащив два пакета с едой и разными шахроёбками. Достал литрушку минералки, отхлебнул сам и протянул Емеле со словами:

— Отзынь, сменю, быстрее будет, если по очереди.

Емеля возражать не стал, взял минералку, прислонился к оградке — отдохнуть. Потом откупорил бочку, набрал воды в обрезную пластиковую бутыль, найденную в сумарях, достал оттуда же ком ветоши и принялся обихаживать могилы родителей Вихря. Всё равно надо было это сделать, чего зряшно сидеть? За спиной раздавалось запалённое дыхание Ворона.

— Слышь, а Игнат этот — обычный же парняга, вон и родаки его лежат, — заговорил вдруг тот. — Вы таких, кто с вами хочет, где берёте?

Емеля выпрямился, глянул через плечо:

— Сами приходят. — Подумал и добавил: — К вам тоже обычные люди приходят за силой. Только не за такой.

— За нечистой, — нехорошо и напряжённо ухмыльнулся Ворон.

Снова зряшный разговор, подумал Емеля со вздохом, молча отстраняя Ворона и берясь теперь за лопату, чтобы обровнять яму. Тот прекрасно знал, как простые смертные люди-человеки в агентство попадают и где его находят. Знамо, слухами земля полнится, «door-to-door», как янки говорят.

Головной офис предприятия «Ершов и партнёры» находился, само собой, в Лукоморье, а то где ж. А вот десяток остальных был разбросан по всей стране, ближайший — в Ростове, регион 61, как было указано у Емелиной Печки на номерном знаке. Всё по чесноку.

И из окон каждого офиса виднелось Лукоморье, где бы он ни находился — в Москве ли, в Питере, Рязани, Тамбове или Нерюнгри.

С нечистыми было ровно то же самое, но ближайший их офис располагался в Краснодаре. Ни в одном из них Емеля сроду не бывал и не собирался. Больно надо.

Когда яма с виду приобрела нужные размеры, он спрыгнул в неё и примерился.

— Глубина по яйца должна быть, — подсказал сверху Ворон, скаля белые волчьи зубы. Тяпнет — мало не покажется.

— Без сопливых скользко, — огрызнулся Емеля, уцепился за его протянутую руку и вылез из ямы, машинально отряхивая джинсы. — Давай землю сыпать.

Но пришлось-таки переобуться в резиновые сапоги, тоже найденные в бездонных пакетах, собранных Емеле в дорогу заботливой Щукой. Только вот на явление Вороновича та не рассчитывала, поэтому в яму, чтобы утаптывать насыпанную землю, лез Емеля, а живой водицы из бочки подливал туда Ворон. Оранжевое пластиковое ведро он достал невесть откуда, хрен знает, возможно, и начаровал, подумал Емеля с некоторой завистью.

Вёдра он начаровывать не умел, для этого у него Щука была.

Под сапогами хлюпало. Наконец он решил, что хватит, вылез и бережно принял из рук Вороновича берёзку, с которой тот уже успел размотать мешковинный куль.

— Вот, иди сюда, красавица, — проговорил Емеля, устанавливая деревце как надо. — Тут теперь жить будешь, за могилками смотреть.

Берёзка в ответ будто бы даже ветвями взмахнула, соглашаясь. Её ствол был тонким, но крепким. Выживет!

Они снова и снова поливали берёзку водой, сыпали и утаптывали землю, пока Емеля снова не определился, что хорош.

Он распрямился и глянул на Ворона. Тот, как и сам Емеля, был ухайдокан изрядно: на роже тёмные разводы, видать, грязными руками её вытирал, одёжа тоже устряпана. Но надо было ещё многое сделать, обмыться они успеют.

Вытащенную из ямы бывшую там землю они аккуратно растаскали окрест, частью под заброшенные могилки подсыпали, частью — в канаву. Потом снова вернулись к Игнату, хорошенько отмыли памятник, постамент — и наконец устало присели на корточки у могилы.

— Тут бы скамью какую… — задумчиво проговорил Емеля, глядя на улыбающееся лицо Игната.

— Встань, — только и отозвался Воронович.

Не успел Емеля озадаченно подняться, как за ним очутилась аккуратно ошкуренная деревянная скамейка, без спинки, небольшая, но прочная.

Да уж, по части чар этот прохиндей мог ещё какую фору Емеле дать.

Прохиндей стоял и довольно ухмылялся.

— Ладно, — только и сказал Емеля, решив, что по возвращении в офис непременно попросит Василису провести с ним курс дополнительных занятий по чарованию. — Давай почистимся тогда. Сольёшь мне, а я — тебе. А то мы грязнючие, как прах.

Воронович привычно закатил глаза, будто Емеля невесть какую ерунду сказанул:

— Живой водой я только не умывался. Ты ещё святой мне предложи, ага! Стой как стоишь, не дёргайся.

Емеля и не думал дёргаться. Стоял и пялился на то, как Воронович щёлкает смуглыми пальцами, как его рожа, руки, джинсы и водолазка мгновенно чистеют, если можно было так выразиться. Он оглядел себя — то же самое, ни пятнышка. Но удивляться тут было шибко нечему.

Он бы и сам, без чёрного чаровника, мог обиходить могилу Игната чарами, само собой. Вот только долго — и даже вечно — держится лишь то, к чему немалый труд приложен.

Воронович тем временем, всё так же хитро на него косясь, сел на скамейку, похлопал ладонью рядом со своей персоной: присаживайся, мол, чего столбом встал. И проворно подтянул к себе пакет со снедью, купленной Емелей в продмаге. Вот же, все узрел, что где плохо лежит, бродяга.

Емеля вытащил из кармана складень, порезал колбасу, хлебушек, разложил снедь по пластиковым тарелкам. Воронович немедля начаровал скрут бумажных полотенец, эстет. Их купить Емеля не догадался. Как и банку маринованных огурчиков, не помешали бы. Он подумал, не попросить ли Ворона начаровать и их, но спохватился. Ещё не хватало!

Некоторое время они жевали молча, запивая поочерёдно остатками минералки из литрушки и вытирая пальцы. Потом Емеля проворчал:

— Ладно, хорош жрать, мы что, жрать сюда пришли? Темнеет вон.

Огненный солнечный диск и правда готовился нырнуть за ближайшую гору. Гора напоминала медведя, пригнувшегося к земле и будто принюхивавшегося к чему-то.

— А ты что, темноты боишься? — с предсказуемым ехидством осведомился Воронович, тоже поднявшись.

Емеля сделал вид, что подначки не услышал, поставил на могилу Игната тарелку со снедью, как полагается, набулькал в один пластиковый стаканчик воды, в другой — водки. Початую бутылку «беленькой» поставил рядом — они-то с Вороновичем водку даже не пригубили. Емеля был за рулём, Воронович своим ходом прилетел, но, видно, ему тоже нельзя было оскоромиться.

— Солдатики выпьют, рядом воинская часть, — нехотя пояснил Емеля в ответ на вопросительный взгляд Ворона.

— Спаиваешь молодёжь, — покачал тот башкой, сызнова закручивая чёрные растрёпанные патлы в хвост на затылке.

— Пусть помянут, — упрямо возразил Емеля, и тут Ворон смолчал. Возможно, потому, что рот у него был занят резинкой для волос. Вот так бы и всегда, подумал Емеля весело.

Они ещё немного постояли, потом Ворон пробормотал:

— Ну, я к машине. — И, не дожидаясь ответа, побрёл вперёд по натоптанной тропке.

Емеля проводил его взглядом, потом перекрестился и поклонился Игнату и его родителям.

Посмотрел на берёзку. Та ласково качнула ветвями, как будто сроду тут росла.

Емеля довольно улыбнулся.

Нужное дело было сделано.

* * *
Ворон уже стоял возле Печки, когда Емеля наконец к нему подошёл, волоча инвентарь. Мусор он отправил в железный контейнер на повороте дороги, а вот лопату, лом и прочие причиндалы ведь не бросишь.

— Ты же суеверный, а с кладбища уносишь, — поддел его Ворон в очередной раз, а Емеля, тоже в очередной раз, предпочёл подначки не услышать.

Он забросил в кузов свой груз, захлопнул дверцу и посмотрел на Вороновича. В резко подступившей полутьме его лицо казалось загадочным. Загадочным и усталым. Укатали сивку…

— Слушай, зачем ты вообще за это взялся? — внезапно спросил Емеля. Он действительно хотел знать. Вместе же работали. — И какого хрена вы все сюда слетелись?

Он не рассчитывал на ответ, но Ворон, немного помолчав, хрипло отозвался:

— А ты? Вы все?

— Игнат — он наш, — начал было Емеля, но Ворон досадливо мотнул головой:

— Да это-то понятно, я не про него как раз. Вы тут все, чистые, клубитесь. Почему?

— Потому что тут… — Емеля запнулся, но договорил: — Тут совсем рядом — беда.

Пришла беда — отворяй ворота. И справляйся как умеешь. Помогай чем можешь.

— И мы потому же здесь, — с силой ответил Воронович. — Понял? Это наша родина, сынок, — бросил он фразочку из замшелого анекдота и криво усмехнулся углом рта.

Емеля только кивнул. Что тут скажешь?

— Подвезти тебя куда? — неловко спросил он.

— Сам долечу, — величественно провозгласил Воронович, взмахнув руками, словно крыльями.

Долетит он, видали.

Емеля вдруг ухмыльнулся:

— Слушай, а можешь мне Печку помыть? Неохота на извозюканной в город ехать. А? У тебя здорово получается, лучше, чем у меня.

Он заулыбался ещё шире, когда Ворон по привычке закатил глаза — мол, как ты меня достал. Миг — и Емеля уже переводил ошарашенный взгляд с чистой, даже сияющей Печки на то место, где только что стоял этот чаровник.

Теперь там сидел огромный, чёрный как смоль, с блестящими перьями, давешний ворон. Сидел и косил на Емелю насмешливым жёлтым глазом.

А потом изрёк своё: «Кар!» — развернул крылья, взмахнул ими так, что ветерок поднялся… и улетел.

* * *
Под рвущийся из динамиков «Сектор Газа» Емеля гнал Печку к центру города — по извилистым узким улочкам, вдоль высоких забором, увитых пожухлыми лозами плюща и дикого винограда, с горы на гору, — напряжённо обдумывая всё, что услышал от Вороновича. Впервые за долгие годы чистые и нечистые оказались по одну сторону, как в ту, громадную войну, которая прокатилась тут восемьдесят лет назад и которую невозможно было стереть из памяти.

И этот маленький тёплый город, по чьим улицам он вёл сейчас машину, тоже воевал. Стоял насмерть против хвалёной дивизии немецких горных егерей. И выстоял.

А они с Левшой тогда были в Омске, на танковом заводе, вот где. Помогали гнать танки на фронт. Просились в партизанский отряд к Черномору — не допустил. Василиса по той суровой поре работала военврачом в госпитале. Кощей, тогда говорили, спины не разгибал в каком-то КБ. Ну а Воронович – тот сапёром минные поля расчищал.

…До маленькой гостинички — где-нибудь в Европах её бы назвали пансионом, всего на три гостевых комнаты, хозяева внизу, гости наверху, — Емеля добрался, зевая во весь рот. Припарковал Печку за высокими воротами, в широком мощёном дворе, похлопал по чисто выдраенному Вороном тёплому белому боку, пожелал спокойной ночи. И бегом взбежал по наружной лестнице на галерею, опоясывавшую второй этаж. Нащупал в кармане ключи.

Есть ему не хотелось. Вот как на кладбище перекусили, так и хватит, сонно подумал он, бредя в ванную, чтобы принять горячий душ. Смыть с себя все события этого суматошного дня, начиная с бабки.

Точнее, с Марьи Моревны. Моряны. Мораны.

Вот уж кого воистину нечистый принёс. За ним по пятам ходила сама Смерть. Но зачем? Всё равно ведь убить не могла и знала это.

Под бормотание включённого телика, — там в новостях снова вещали что-то тревожное, — он прошёл в спальню — в одном только синем махровом полотенце, обмотанном вокруг бёдер.

И застыл, тупо глядя на полуоткрытую дверь с галерейки. Там, снаружи, невозмутимо скрестив руки на высокой груди, стояла та, о ком он только что думал.

Уже не в обличье бабки в синем платке и пуховике, без кошёлки и клюшки. Красавица с откинутой назад гривой чёрных кудрей, смуглая, чернобровая, с крепко сжатыми пухлыми губами.

Уголки этих приманчивых губ приподнялись в усмешке, когда она почти с материнской лаской взглянула на остолбеневшего Емелю. И глубоким низким голосом проговорила, кивнув на его синее полотенце:

— Мой любимый цвет.

— Что ты здесь делаешь? — проглотив слюну, выпалил наконец Емеля.

Марья Моревна повела покатым плечом, с которого соскользнул цветастый, с кистями, цыганский платок:

— Жду, когда впустишь, добрый молодец.

Сама-то она не могла войти, внезапно осознал очевидное Емеля. Нечистая же.

— Не впущу, — отозвался он просто. — Уж не обессудь, краса ненаглядная. Не стоит этого делать.

— Уверен? — та изогнула соболиную бровь.

— Уверен, — со вздохом кивнул Емеля.

Он прекрасно знал, что сто раз потом об этом пожалеет, но знал и то, что поступает верно. Правильно.

На том месте, где только что стояла Морана, словно синий вихрь завился. Завился и исчез. Галерейка опустела.

Емеля снова вдохнул и прошлёпал по полу босыми ногами – запирать дверь.

От греха.


Часть 2

Горы вдалеке закурчавились сизым туманом, когда Емеля, ёжась от утренней прохладцы, пошёл с дорожной сумкой к своей «газели», смирно дожидавшейся его в гостиничном дворе. К верной белой Печке с понтовым номером Е444КА и пририсованной им собственноручно спереди буквой «П». Гаишники и другие водилы ухмылялись, видя это безобразие, Емеля же и ухом не вёл.

Напротив линии гор, тоже прикрытое бирюзовой дымкой, вздыхало море. Плиты двора темнели от пролившегося ночью дождя. Вспомнив эту ночь, Емеля незаметно усмехнулся, вскинул голову к опоясывающей дом галерейке второго этажа и во всю глотку осведомился:

— Эй! Так ты едешь или чего?

Орать он не стеснялся, знал, что в гостиничке нет других постояльцев — не сезон, январь.

— Или того, — Ворон Воронович во всём своём мрачном великолепии в ту же секунду возник у перил: смуглая хищная физия преисполнена привычного скучающего сарказма — мол, вы тут все пидарасы, один я д’Артаньян. Иссиня-чёрные патлы небрежно скручены в узел на затылке, на тонких пальцах — перстни смарагдовые. Просто какой-то Федька Басманов, только не в расшитом серебром кафтане, а в джинсах и куртке.

— Передумал если, оставайся, а я поехал, — проворчал Емеля.

— Да я быстрей твоего долечу.

За Вороновичем непременно должно было остаться последнее злоехидное слово, и Емеля точно знал, что тот сейчас сделает. Не ошибся. Выпендрёжник лёгким пёрышком перемахнул через перила галерейки и очутился перед «газелью», отряхивая куртку. Артист.

Артисту следовало вернуться в южный офис нечистых, расположенный в Краснодаре, Емеле — в точно такой же офис, но свой — в Ростове-на-Дону. Трасса же была одна, федеральная М-4 «Дон», чего ж не подвезти д’Артаньяна.

По правде говоря, Емеля не прочь был продлить общение. Он чувствовал себя чуток виноватым.

— Чего крылья зря бить, — миролюбиво проговорил он, обстоятельно устраиваясь за рулём. — Ещё и покемарить можно. Тебе.

Ворон фыркнул, усаживаясь рядом, но съязвить ничего не успел — Емеля завёл мотор, и Печка огласила тихий гостиничный двор бодрым трубным рёвом. Казалось, даже высокий забор — и тот завибрировал: короткий глушак, купленный на авторазборе, не совсем подходил к Печке.

Из своей каморки в полуподвале немедля высунулся Матвеич, дедок, обслуживающий гостиницу, и сварливо проинформировал Емелю:

— Крайний раз я такое безобразие на войне слыхал, когда «тридцатьчетвёрку» заводили. Нормальный «фольксваген» купить не можешь?

— «Тридцатьчетвёрка» имела твой «фольксваген», дедуль, во все места, — весело проорал Емеля в ответ, и Ворон снова фыркнул.

— И то верно, — миролюбиво согласился дед. — Езжайте уже. Ворота открою, вот пульт только найду.

Он наконец вышел во двор, зевая и ёжась под накинутым на сгорбленные плечи камуфлом. Редкие седые волосы вокруг лысины стояли дыбом со сна.

— Это сколько же тебе в войну-то было? — не утерпел Емеля. — Малой же совсем.

— Пять лет, — пожал плечами дедок. — Всё помню. И как бомбили — помню. Это вы сейчас — ах да ох.

Емеля с Вороном тоже помнили — и как бомбили, и как рычит «тридцатьчетвёрка». Но про это деду знать не полагалось.

Из динамиков бодро и в тему грянуло: «Du, du hast, du hast mich!» — и Печка резво отчалила со двора.

— Погнали наши городских, — провозгласил Емеля, и Воронович привычно закатил глаза. — Завтракать где будем? В Джубге?

— Опять хачапури, — капризно протянул Воронович, рассматривая свою чертенячью физию в зеркале. Чем-то она ему не понравилась, заспанная, губы припухли. — Задолбали хачапури эти.

Емеля героическим усилием воли удержался от комментариев.

Маленький город в такую рань был тих и пуст, Печка с разгону одолевала подъёмы и радовалась спускам. Подпорные стены вдоль трассы были увиты засохшим, будто проржавевшим плющом и виноградными лозами. Ничего, весна уже была не за горами, дышала влажным тёплым ветром, готовилась вспыхнуть набухшими бутонами на корявых ветках алычи и персика.

Емеля вновь покосился на Ворона, тот и правда кемарить не собирался, напряжённо смотрел перед собой, что-то обдумывая. Явно хренотень какую-то нечистую.

— Сто лет хочу спросить — а чего вы офис именно в Ростове устроили, чистенькие? — внезапно выпалил он, машинально пригладив патлы. — Не ваш он был совсем, город этот. Тёмный он. Грабиловка, Собачий хутор, наливайки-окаянки…

— Уж тебе ли не помнить про наливайки-окаянки, — насмешливо сощурился Емеля.

— Так и ты помнишь, — осклабился Ворон.

Емеля и вправду увидел его там как наяву: в красной рубахе подпояской, со сбитыми костяшками пальцев, с воровским уловом в заплечном мешке, с золотой серьгой в ухе.

Емеля как раз любил Ростов за вайбы, особенно за нынешние, солдатские. Но он знал, про что толкует Ворон: «Одесса — мама, Ростов — папа». Бандитский папа, испокон веку так велось, чего уж тут было успорять.

Он ещё немного подумал и ответил как есть:

— А чтоб был наш.

И даже ухмыльнулся, увидев, как Ворон вскидывает брови.

— Макаренки, ёпта, — после паузы высказался тот. — Жан-Жаки Руссо.

Городские улицы наконец перешли в серпантин — и горы встали вплотную к дороге, нависая над нею каменными разломами. Это тоже было здорово, Емеля это любил. Вот сель, сползающий вниз от дождя поток мокрой скользкой земли, — не любил, нет. Но его можно было и предотвратить, если оказаться в нужном месте в нужное время. Особенно такому асу, как Воронович. Емеля и сам осознавал, что в волшбе ему уступает, но это его не шибко печалило, пока они были по одну сторону.

Вдруг в небе над ними бабахнуло, по горам прокатилось эхо, загудело.

— Над селом ***ня летала серебристого металла… — пробормотал Емеля, невольно пригнувшись к баранке. — Много стало в наши дни неопознанной хуйни…

— Летак на сверхзвук перешёл, — снисходительно разъяснил Ворон, не поведя и бровью. — Обосрался, что ль? Дедок верно говорил, вы, нынешние, ах да ох…

Емеля сердито глянул на него. «Нынешние», ага. Это для деда Матвеича они выглядели малолетками двадцатипятилетними, ниочёмными. Сам Емеля уже сбился со счёту, сколько же ему годков по людским меркам. С десяток Матвеичевых жизней наберётся, это как пить дать, а Ворону небось и поболе.

С ходу проскочили очередной пафосный посёлок с многоэтажными гостиницами для отдыхаек, которые должны были понаехать месяцев через пять. И снова горы, горы, редкие машины навстречу, громадины белых фур во влажно блестевших «карманах» у обочины.

И вдруг!

Емеле захотелось протереть глаза. Прямо посреди трассы, на двойной сплошной как ни в чём не бывало стоял верблюд. Пожилой, лохматый, облезлый, линючий, вонючий. Тощий. Выпятивший по-обезьяньи нижнюю чёрную губу. С пустыми мешками горбов, уныло свесившимися набок.

— Твою ж мать, — процедил Емеля, ударив по тормозам.

Возможно, верблюжья мать была вполне порядочной, но вот хозяева этого двугорбого — отнюдь. Нечего стало жрать, не сезон — и выставили на трассу побираться у проезжающих машин того, кто всё лето исправно работал на них, позволяя туристам фоткаться среди своих лохматых горбов.

А может, бедолага и сам удрал, изголодавшись.

Емеля хмуро глянул на Вороновича, а тот сразу оскалил белые зубы:

— Перекидывать его в Казахстан или ещё куда не буду, не надейся. Вон какой здоровенный лось.

— Это верблюд, — хмуро проинформировал Емеля, со вздохом ставя Печку у обочины, и пошарил в бардачке. Там с незапамятных времён завалялась пара закаменелых сушек. А на заднем сиденье маячил «пятёрочный» белый пакет с остатками «пятёрочной» же снеди: пирожки с картошкой и капустой на чёрный день.

У кого точно наступил чёрный день, так это у верблюда.

Емеля снова вздохнул, спрыгивая с подножки.

— Кыс-кыс, как там тебя, Горби, что ли, — сумрачно окликнул он верблюда, раскрывая ладонь с сушкой и маня животину на обочину.

Верблюд живенько затрусил к нему, вытягивая косматую шею в ожидании лакомства.

— Горби — это немного не он, — предсказуемо подал ехидный голос Ворон, тоже выйдя из машины. Интересно ему было, как Емеля станет с верблюдом обходиться. — А ты — дедушка Дуров.

Емеля гордо проигнорировал дразнилку и строго предупредил верблюда:

— Будешь харкаться — хрен получишь.

Ворон опять же предсказуемо зафыркал позади.

Верблюд повёл мохнатыми ушами, по крайне мере хотя бы к башке их не прижимая, значит, по Айтматову, не проявлял агрессии. Смиренно опустил башку и влажными губами взял колечко сушки с Емелиной ладони.

— Молодца, Максимка, — похвалил Емеля, проворно доставая вторую сушку. — Уболтал, будешь Максимкой.

— Говорю же, дедушка Дуров, все задатки есть, — весело констатировал Ворон, устраиваясь за рулём Печки. — Я твою таратайку поведу, а ты — верблюда. Его хаза явно где-то неподалеку.

— Попробуй завидеть где, — посоветовал Емеля, задирая куртку, чтобы вытащить из шлёвок ремешок, но тут же передумал. — И верёвку мне из бардачка кинь, там целый моток.

Он ловко поймал моток и накинул конец верёвки на шею верблюду. Вот же не было печали…

Проезжающие мимо машины, которых становилось всё больше по мере того, как солнце выкатывалось на небосклон, очень радовались странной процессии. Впереди шёл Емеля с верблюдом в поводу, время от времени скармливая тому «пятёрочный» пирожок. Чтобы, так сказать, мотивировать на более шустрое передвижение. Верблюд трусил сзади, смирный аки агнец. Замыкала кавалькаду Печка, из окна которой высовывал лохматую цыганскую башку Ворон и орал Тилля Линдеманна. Шапито, да и только, с утра пораньше. Водилы ржали и бибикали.

— Эй, мужики! — позвал парень из обгонявшей их синей праворульной «тойоты». — Этот кекс из «Амфоры», ещё два кэмэ по трассе, он там всё лето работает.

Емеля махнул ему в знак признательности. Хозяину «Амфоры» предстояло получить скипидарную клизму с патефонными иголками, чтобы тот сообразил, что поступает нехорошо.

Наконец за новым поворотом трассы появился обустроенный пятачок, где высился краснокирпичный жилой дом — не особняк, но явно принадлежавший семейству крепкого достатка. К нему примыкала кафешка с вывеской, где псведодревнегреческим шрифтом значилось: «Амфора». И даже сама амфора имелась: метра два в обхвате, лежащая на земле и с отколотым куском лепной бочины. Фотозона, ага. И верблюда сюда же. Где Древняя Греция, а где верблюд!

Хозяин всех этих красот, низенький пожилой грек с выдающимся пузцом, едва умещавшимся под чёрной курткой, сокрушённо зацокал языком при виде своего лохматого потеряшки. Верблюд же резво затрусил в загончик из жердей, размещавшийся позади кафешки.

— Значится, так, — хмуро изрёк Емеля, исподлобья уставившись на грека. — Нормально кормить животину не будешь — фарта и бабла у тебя тоже не будет. Я не шучу.

Грек посмотрел в суровые глаза Емели, дважды поспешно кивнул и предложил спасителям верблюда по шашлыку за счёт заведения.

— Нам бы хачапури, а то ехали и мечтали, — Емеля едва сдержал ухмылку при виде возмущённой физии вылезшего из Печки Ворона. — Ну да ладно, пусть будет шашлык, два по два. И салатик овощной, — смилостивился он.

— Как для себя сделаю, клянусь! — пылко пообещал хозяин, резво устремляясь к мангалу, а Емеля, продолжая посмеиваться, вслед за Вороном прошёл в небольшой крытый павильон, из которого хорошо просматривалась дорога и горы. Насупившийся Ворон уселся рядом с ним и уткнулся в смартфон.

Емеля только собрался примирительно спросить, чего тот дуется, шашлык же будет, когда Ворон как-то обеспокоенно проговорил:

— Нет связи.

— В смысле? — не понял Емеля.

— Ни тут, — Ворон потряс мобилой, — ни вот тут, — он легонько стукнул себя по лбу. — Нигде. Абонент недоступен.

Тогда Емеля и сам спохватился, что с вечера, как только к нему заявился этот босяк, не слышал своих. Он прикрыл глаза, так ему было проще, и мысленно окликнул Василису. Потом Левшу. Потом Балду.

Ответа не было ни от кого. Эфир, как его называл ещё Пушкин, молчал.

Для проформы проверив смартфон, Емеля растерянно и тревожно посмотрел на встрёпанного Ворона:

— И?

Не то чтобы ему нужна была его «указивка», но происходило что-то явно неладное, и требовалось объединить усилия.

— Предлагаю ехать куда ехали, в Крас. — Ворон покусал губы. — У нас в офисе разберёмся, что происходит. Не застремаешься зайти?

Емеля качнул головой. Перспектива оказаться в офисе нечистых его не радовала, но неожиданно возникшая мутотень не радовала куда больше.

Пробегавшая мимо хорошенькая чернявая девчуля в клетчатом фартучке — очевидно, какая-то родственница хозяина, дочка или племянница — бросила на них любопытный взгляд и нажала на кнопку пульта, включив телевизор под потолком. Видимо, чтобы ранним гостям веселее было.

Экран мигнул, засветившись, и озабоченный голос диктора центрального канала раскатился по всему павильону:

— После вчерашнего крушения двух танкеров у Черноморского побережья произошла утечка нефтепродуктов и загрязнение мазутом пятидесяти четырёх километров береговой линии. В море вытекло порядка трёх тысяч тонн топлива. На всей территории введён режим чрезвычайной ситуации и развёрнут оперативный штаб по ликвидации последствий разлива мазута.

Емеля обалдело уставился на Ворона, а тот — на него. А потом Ворон вымолвил на выдохе:

— Лукоморье!

И кинулся к двери. Емеля — за ним.

Выскочивший из кухни хозяин только и выкрикнул растерянно:

— А шашлык?

— Сам съешь! — махнул Емеля рукой.

Верблюд внимательно смотрел им вслед из-за изгороди.

* * *

Повернуть Печку на трассу Геленджик-Анапа было делом недолгим. Но Ворон цепко ухватил Емелю за запястье, уставившись в лицо сузившимися от напряжения чернющими глазами-омутами:

— Я сам, так быстрее. А ты догоняй. На спину не посажу, извини, — он криво усмехнулся.

Емеля молча кивнул. Спорить не было ни смысла, ни времени, коль уж сам Емеля летать не умел. Зато мог выжать из Печки всё, на что она способна, чтобы попасть к месту крушения как можно быстрее.

Он был там нужен. Все они были там нужны.

Но кто подстроил это крушение и оборвал связь именно им?

Судя по сообщениям включённого радиоприёмника, сейчас там собирала дань Морана. Но в том ведь и было её предназначение.

Ворон тем временем просто взмахнул руками, и спустя миг на распахнутой дверце «газели» сидела огромная чёрная птица, взмахнувшая на сей раз крыльями. Ещё миг — и Ворон взмыл в небо, быстро уменьшаясь, превращаясь в чёрную точку в сияющей голубой выси.

* * *

Стремительный путь по трассе Геленджик-Новороссийск-Анапа запомнился Емеле плохо. Хотя бы потому, что радио — местное и неместное — то и дело разражалось мрачными известиями с места крушения. Емеля слушал, стискивая зубы. Он понятия не имел, кому всё это могло понадобиться. Но ведь понадобилось же — он ни на минуту не сомневался, что это была не случайность.

Печка неслась по шоссе со скоростью какого-нибудь «гелендвагена», отчего попутные и встречные водилы наверняка охреневали. Но ни один радар или камера Емелю не засекали, даже если бы кто из зависти или законопослушания настучал: для них Печка, как и положено нормальной «газели», шла слегка за соточку. Создать же аварийную ситуацию Емеля не боялся — только не с Печкой.

Всё, чего ему сейчас не хватало — это стать невидимым. Но увы. Он снова поклялся себе, едва не постучав тупой башкой в ветровое стекло, брать у Василисы уроки чарования, лодырь позорный.

В Новоросе пришлось замедлиться. Но зато там он с облегчением увидел спецтехнику, медленно ползущую туда же, куда летел и он. Выделили, слава те господи.

Он снова сбросил скорость, когда перед ним предстал берег в туманной дымке, где у кромки прибоя возились люди с лопатами и чёрными пластиковыми — «трупными», мрачно подумал он, — мешками.

Емеля знал, что они делали, радио просветило: собирали мазутный песок, выбрасываемый волнами на берег. И кто это был, он тоже знал: местные, от стариков до подростков.

Он поставил Печку на пятачке близ разбитой лестницы, ведущей на пляж, вышел и полез в кузов, хмуро пробормотав себе под нос:

— Арфы нет — возьмите бубен.

Впрочем, благодаря отделу снабжения в зубастом лице его любимицы-Щуки у него был запас перчаток, матерчатых и резиновых, штыковая и совковая лопата, вёдра, пресловутые чёрные мешки и прочие расходники. И даже резиновые сапоги были. Но по всему выходило, что маловато. Эх, Щуку бы сюда!

Он решил, что искать своих и Вороновича будет потом, хоть и беспокоился, куда все подевались. Но было не до того. Солнце час за часом разогревало берег, и выброшенный волнами на песок мазут начинал плавиться и говниться, сволочь такая. Воняло просто немилосердно.

Емеля сгрузил нужную кладь в мешок, взвалил на плечо лопаты, взял в свободную руку ведро и живо спустился по выщербленным каменным ступеням на пляж.

— Ребят, сапоги, перчатки кому! — окликнул он ближнего парня — белобрысого, в очках и камуфляжной куртке. К нему тут же повернулось с десяток голов. Кое-кто был в респираторе, но большинство — просто в «ковидных» худосочных масочках или прикрывающих рот и нос банданах. Емеля едва не застонал.

— Денис, — парень в очках протянул ему жесткую ладонь.

— Емельян, — Емеля подумал, что этому хоть очки глаза прикрывают, а вот у девчонки в красной бандане глаза уже были такими же красными. — Давай сменю, отдохни, бро, только скажи, чего делать.

Делать надо было всё и сразу. Емеля сгребал мазут и загрязненный песок, Денис, отказавшийся уйти, убирал его в мешки. Мешок надо было сразу же оттаскивать в сторону — на погрузку, пока мазут не начал разъедать ткань.

— Ты всю защиту раздал, а сам-то, — прокряхтел Денис после очередного мешка, болезненно морщась — видать, спину прихватило.

— Я привычный, — коротко отозвался Емеля.

— МЧС-ник бывший, что ли? — полюбопытствовала Полина, девчонка в красной бандане.

Емеля что-то промычал в ответ. Разговаривали мало, только по делу, чтобы меньше глотать ядовитых мазутных паров. Кто-то из ребят, отбежав, уже блевал у подножия лестницы.

«Потравятся же нахрен все», — в панике думал Емеля, работая лопатой как автомат. Но час от часу на бывшем золотистом песке становилось всё больше людей, рядом со стоявшей на приколе Печкой — всё больше машин. В небе загудело, и Емеля, как и все, запрокинул голову, провожая полным надежды взглядом большой транспортный вертолёт.

А когда подкатили два здоровенных пятнистых грузовика и с подножки каждого ребята в такой же камуфле принялись раздавать людям амуницию, Емеля понял, что можно немного выдохнуть. Хоть чуть-чуть.

Денис пихнул его локтем:

— Богатырь былинный, кофе будешь?

Он улыбался, морща веснушчатый нос, глаза за стёклами очков, хоть и покрасневшие, смеялись.

Между людьми сновали бабульки с сумками на колёсиках, из которых они проворно доставали большие термосы, пластиковые стаканчики и какую-то снедь. Емеля подумал, что это те же прокалённые солнцем бабульки, которые в разгар сезона суетятся тут с криками: «Кукуруза! Горячая кукуруза! Трубочки! Сладкие трубочки!» — и невольно улыбнулся.

И ещё подумал, что как раз не он здесь былинный богатырь. Ему-то что, его волшба защищает. Лукоморье, которое вот тут рядом, рукой подать.

— Сам ты витязь, — вымолвил он, присаживаясь на обломок бревна-плавника. Ноги дрожали. Волшба волшбой, а умотался он всё равно изрядно. Но работы впереди было немерено. — Давай вместе кофе выпьем, а потом у меня в машине приляг, м?

Денис не успел ответить — в кармане у Емели наконец ожил мобильник, завибрировал, затрещал бойкой «Ламбадой».

— Вы где, вашу Машу? — страшным шёпотом заорал он в трубку, когда на экране высветилось: «Левша». — Балду гоняете?! Тут ебучего мазута как говна за баней!

— Балда с водолазами ныряет к баржам, — живо отчитался Левша. — Мы с Васькой катим. Что везти?

— Всё! Фуру берите, — остывая, пробурчал Емеля и начал перечислять.

Теперь оставалось только их дождаться. И найти этого прохиндея Вороновича, куда его, спрашивается, унесло?

Денис коснулся его плеча, вручил стаканчик с дымящимся кофе и пирожок, который Емеля, благодарно кивнув, проглотил в один укус, даже не разобрав, что там внутри. Кажется, варенье.

А потом Дениса совершенно вырубило, и Емеля почти на руках отнёс его в Печку, где и уложил на задние сиденья, прикрыв одеялом. На передние кресла он точно так же на руках доставил Полину, сразу свернувшуюся калачиком. А сам продолжал грузить мазутный песок в мешки и оттаскивать их в сторону — уже при ярком свете включенных прожекторов и фонарей.

Всхолоднуло — и клятый мазут перестал плавиться и пропитывать зловонием песок в глубину. Но его всё равно надо было извлекать весь, до последней крошки.

«Лишь бы не шторм, — как заклинание твердил Емеля, равномерно работая лопатой. Его всё-таки почти силком заставили надеть белый шуршащий комбез с пропиткой, привезённый военными. Волны же вынесут на берег ещё больше этой гадости. — Лукоморье, помогай! Мы тебе, ты нам…»

— Да ты биоробот, что ли? — растерянно спросил неожиданно возникший рядом Денис, и только тогда Емеля сообразил, что прошло никак не меньше шести часов.

Небо на востоке уже начинало светлеть — тонкая розовая полоска над графитно-серым морем.

— Тип-того, — отозвался Емеля, едва ворочая языком. Волшба волшбой, но тело его всё равно оставалось человечьим, хоть и куда более выносливым, чем у обычных людей. — Пойду прилягу.

Он дотелепался до Печки — народа на берегу тем временем снова прибавилось — и растянулся на заднем сиденье, кое-как стащив белый комбез. Ему показалось, что он только-только закрыл глаза, когда его потрясли за плечо со словами:

— Молодой человек… Товарищ! Гражданин…

Не разлепляя век, Емеля пробормотал, как беспризорник в частушке двадцатых годов:

— Гражданин-товарищ-барин…

И тут же, очнувшись, уселся, потряс головой, очумело уставившись на женщину, которая будто шагнула с плаката тех же двадцатых. По крайней мере, красная косынка на ней была повязана на тот же манер, чёрная кожанка распахнута, а лицо казалось суровым и уж точно неимоверно усталым.

Емеля потёр глаза кулаками, пытаясь прочухаться, и отрывисто спросил:

— Что надо делать?

— Нужно доставить птиц в пункт приёма, а оттуда забрать бочки с грязной водой и отвезти в отстойник.

Емеля понял, что проспал уж как-то слишком долго, если не соображает, о чём речь, но покорно последовал за женщиной, щурясь от яркого солнца и ощущая себя медведем, вывалившимся из берлоги в разгар весны после зимней спячки.

Спохватившись, он на ходу проверил мобильник. Там снова ни от кого ничего. Где ж Воронович, чтоб ему пусто было, прости господи? Емеля уже начал не на шутку волноваться.

Берег за это время преобразился почти до неузнаваемости. Теперь повсюду виднелись только белые защитные комбинезоны, пыхтела настоящая полевая кухня, у которой выстроилась целая очередь. Емеля непроизвольно сглотнул слюну. Денис, стоявший в очереди, радостно замахал ему руками, но женщина нетерпеливо обернулась, нахмурив тёмные брови, и Емеля поспешил за ней, лишь махнув Денису в ответ — потом, мол.

Там, где они шли, песок был уже очищен. «Лишь бы не шторм», — снова с тревогой подумал Емеля. Четверо ребят в белых комбезах стояли возле картонных коробок, девчонка сидела на корточках рядом с одной из них и что-то приговаривала, заглядывая в дырки на крышке. Все остальные коробки тоже были с дырками, а внутри кто-то возился, издавая жалобные звуки.

И тут Емеля наконец сообразил, что происходит. Птицы! Морские птицы неминуемо попали в мазут и… и что теперь?!

— Нашла машину! — издалека прокричала женщина. — Вот и водитель, давайте носить!

Емеле в руки дали сразу две коробки. В дырках мелькало чёрно-белое, выглянул круглый желтый глаз. Разило мазутом и мокрыми перьями.

— Бакланы и чомги, — вздохнула девчонка. — Бедные…

Емеля осторожно прижал коробки к груди и поспешил к Печке.

Женщина в красной косынке рассеянно представилась Надеждой и устроилась на сиденье рядом с ним, когда все коробки оказались в кузове. Пацаны и девчонка вернулись на берег — снова на поиски вымазанных в чёртовом мазуте птиц, понял Емеля.

— Их будет больше, — с горечью пробормотала Надежда, тоскливо глядя на полосу прибоя. — Они возвращаются к берегу. Хорошо, хоть пункты успели организовать. Нам на Черноморскую, где автомойка. Сейчас налево.

Следуя её указаниям, Емеля лихо подкатил к автомойке, затормозил, выпрыгнул из кабины и в очередной раз остолбенел. Большая часть автомойки за пластиковым тентом была полна народу, оттуда доносился гул голосов и маячили белые комбезы. Это было похоже на полевой госпиталь.

— Нам сюда, — Надежда потянула его за рукав, указав на картонку, где чёрным маркером значилось «Приёмное отделение» и была нарисована птичка в мазутной кляксе, видать, для лучшего понимания. Емеля снова принялся таскать коробки с возившимся внутри и пищащим грузом. В некоторых, впрочем, было тихо, и это пугало куда больше.

«Морана», — подумал он. Морана, которая точно была где-то тут, собирая свою дань.

Он успел увидеть, как в приёмном отделении коробки раскрывают, осторожно беря руками в белых перчатках копошащихся там птиц.

— Что с ними дальше будет? — с беспокойством спросил он Надежду, когда кузов Печки опустел.

Та поправила косынку и объяснила:

— Тут три этапа: приёмка, помывка, отправка на реабилитацию. Сперва вот здесь, — она указала на бокс, куда Емеля только что занёс последнюю коробку, — веты их сортируют, глаза и клювы чистят, через зонд в глотку сорбент заливают… А что делать? — она правильно истолковала испуганный взгляд Емели. — Иначе не спасти. Конечно, они стрессуют дико. Потом их еще надо крахмалом обсыпать — и в помывочную, там вообще пару и больше часов их моют. Ай! — она махнула рукой и грустно добавила: — Процент отсева очень большой будет. Очень.

— Делай, что должно, и будь что будет, — пробормотал Емеля.

— Именно, — Надежда энергично кивнула. — Пойдёмте, бочки с грязной водой заберём из помывочной.

В помывочной стоял гвалт. Галдели люди, верещали птицы, вертя головами. Они сидели в оранжевых пластиковых корытах, над каждой трудилось по две пары рук с моющим средством. Емеля сглотнул, сокрушённо подумав, что он бы на их месте точно сломал бы что-нибудь несчастной птице своими ручищами.

— Тут уже со всей России волонтёры, — с гордостью произнесла Надежда за плечом у Емели. — Даже с Мурманска и Салехарда есть.

Птица из ближайшего к ним чана клевалась и выворачивалась, девчонка, похожая в своём комбезе на космонавта, ласково её увещевала, пока парень подносил ещё воды.

У соседнего чана засуетились — там такая же девчушка, с чьей рыжей макушки свалился капюшон, навзрыд плакала, прижимая к себе огромного лебедя. Тот грациозно изогнул вымазанную в мазуте длинную шею, доверчиво опустив голову на плечо девчонки. У Емели у самого запершило в горле.

— Оксана, котик, да успокойся, успокойся, — Надежда подбежала туда, кто-то уже снимал происходящее на мобильник.

Емеля попятился, но тут что-то произошло в углу справа от него. Он обернулся и очутился там первым — как он потом сообразил, просто каким-то чудом.

Потому что там в оранжевом пластиковом корыте сидел голый, мокрый и свирепый Ворон Воронович. Чёрный хаер его стоял дыбом, весь в крахмале, будто в кляре, на смуглых плечах пузырилась пена от «Фейри». Он зыркнул на Емелю волком и, перекрывая истошный визг двух девчонок, мывших его — то есть, конечно, не его, а ворона, которым он был, — гаркнул:

— Чего встал? Морок наведи, ****ь, прикрой меня!

«Сам-то чего?» — подумал Емеля и аж взмок, поняв, что чаровать придётся ему. Но у него получилось: окружающие на минуту или даже больше застыли, будто статуи, пока Ворон неуклюже, совсем не похоже на себя, выбирался из корыта. Опомнившись, Емеля содрал с плеч куртку, швырнул ему.

— Твою ж! — Ворон осатанело затряс мокрой башкой, проскользнув к выходу. — Печка где твоя? Да шевелись!

Они бегом метнулись за угол, благо уже стемнело. Ворон ринулся в кузов, где, он знал, у Емели хранились припасы и какая-никакая одежина.

Емеля встал у открытой дверцы, заслоняя Ворона собой и следя, не кинулся ли кто за ними из помывочной. Всё-таки не каждый день под твоими руками и у тебя на глазах птица перекидывается в человека. Но никто не бежал сюда с заполошными воплями и не снимал их на мобилу. Аллилуйя. Морок, наведённый Емелей, всё-таки сработал, ещё и память о перекинувшемся Вороне у народа отшибив.

Воронович тем временем, дрожа, кашляя и матюкаясь, натянул на себя камуфляжное шмотьё, которое Емеля обычно приберегал для самой грязной работы. Влез в резиновые сапоги и посмотрел наконец на Емелю в упор со злобным вызовом:

— Чего молчишь? Язык проглотил?

— Так охуел, что выхуеть не могу, — честно признался тот. — Как ты туда попал?

— Птиц уводил от берега, как, как, каком кверху. Ну и влип сам. Учти, кому проболтаешься, придушу, — проворчал Ворон.

Емеля глянул в его сверкающие зенки и понял — точно придушит.

— Ебучий «Фейри», ****ь! Ненавижу, — свирепо продолжал тот, отплёвываясь. — Сроду больше не куплю.

Емеля согнулся пополам, уперевшись рукой в дверцу Печки, не в силах удержаться от нервного хохота, и еле вымолвил:

— Виллабаджо…

— Получишь в рыло, Виллариба хренова, — мрачно пообещал Воронович. — Скажи лучше, твои где? Связь пошла?

— Пошла, катят сюда, уже прикатили, наверное. Связь чудит. А ваши? — он запнулся.

— Тоже где-то тут, — Ворон закашлялся, сплюнул, снова шёпотом выругался.

— Тебе, может, на башку полить? Водички? — осторожно спросил Емеля, глядя на его стоящие дыбом, слипшиеся от крахмального кляра волосы. — Или, может, ляжешь на задние сиденья, поспишь? Вид у тебя такой… задроченный.

Воронович в ответ на заботу лишь что-то невнятно прорычал, яростно сверкнув глазами. Слава те господи, что он на какое-то время растерял способность чаровать, а то бы несдобровать Емеле, превратил бы в полено берёзовое запросто.

Из-за угла автомойки вывернула Надежда, озабоченно помахала, и Емеля хлопнул себя по лбу, вспомнив, что надо перетаскать и вывезти куда-то в отстойник тару с грязной мазутной водой. Эти пластиковые бочки он заметил ещё у помывочной.

Ворон нахлобучил на башку капюшон Емелиной поношенной ветровки и двинулся следом за ним и Надеждой, исподтишка злобно показав Емеле кулак, когда тот рыпнулся было его окоротить. Герой, блин.

Они таскали бочки, потом увозили, потом привозили воду уже чистую, питьевую, в больших канистрах, потом снова отвозили грязную… В одну из таких ходок Емеля обнаружил, что Воронович спит у него на плече, сладко посапывая. Как ни жалко было, но пришлось осторожно отодвинуть его в угол — мешал управляться. А после очередной ходки Емеля и сам заснул прямо за рулём уработавшейся Печки.

Разбудил их обоих звонок Левши, сумевшего прорваться через причуды сети.

— Утречка! — бодро возгласил Левша. — Мы с Васькой с ночи прикатили, на пляже пашем. Яга в кухне заправляет. Балда всё ещё на баржах, и Кощей с ним. Черномор своих парней прислал дельфинов спасать. Нам сказали, ты в помывочной обретаешься. Кстати! Тут Ворона его нечистики ищут. Не знаешь, он где?

Емеля ответил в рифму, распахнув дверцу Печки и поёжившись от утреннего холода. Покосился на белозубо оскалившегося Ворона и хмыкнул, сам сразу взбодрившись.

— Найдусь, — пообещал он. — Мы с Вороном найдёмся.

Тот привычно закатил глаза, не перестав, однако, лыбиться.

Мимо них вниз по улице, направляясь к пляжу, грохотали камуфлированные грузовики и спецтехника. Чапаевская конница наконец прискакала.

Светило солнце, словно не январское вовсе, а летнее, синело море, и им его предстояло спасать, всем вместе: людям, чистым и нечистым. А за гранью лежало Лукоморье, которое кто-то снова хотел извести — вместе с морем.

— А вот хер вам, — с силой сказал Емеля этому кому-то, которого ещё предстояло непременно найти, и повернулся к Ворону: — Поехали.