С добрым утром! отрывок финальной главы

   Испустив последний аккорд, Хорошилин отставил ритм-версию коллекционной электрогитары "Урал" и переключил тумблер многоканального усилителя звука на циклическую фонограмму. "Вниманию жителей и гостей города! - глубоким дикторским баритоном пошла уговаривать запись, доносясь с улицы. - Напоминаем, что в рамках госпрограммы на городском Утёсе для всех желающих организована бесплатная раздача наличных денег. Сумма не ограничена. Приглашаем вас пополнить кошельки. Будьте сознательны, сохраним вместе нашу традиционную систему купли-продажи!" После чего раздавался тонкий звон тюкнутого щелбаном целкового, означавший окончание информационного блока, и сообщение повторялось с начала.
   Отслушав первый круг агитационного объявления, хозяин балкон-особняка издал емчайший вздох, рассеянно глядя сквозь стену мраморной залы. Валентин сегодняшний сильно отличался от себя прежнего. Для достопочтенного господина миллионер имел запущенный, если не сказать крайне одичалый вид. С недельной давности щетиной, в хемингуэевском домашнем свитере, драном на локтях, и лакированных чёрных туфлях для приёмов, которые теперь и надеть было некуда, кроме как, смяв задники, носить дома вместо тапочек, он больше напоминал третьего врубелевского демона, ввергнутого в прострацию проигрышем национальной сборной по футболу в финале Чемпионата мира, нежели всесильного как раньше толстосума. Что, однако, никоим образом не мешало ему по-прежнему расточать запах хорошего дорогого одеколона.
   Прошаркав в колонный офис, Валентин безразлично поколупал пальцем отслоившуюся позолоту на косяке парадных врат. "Подклеить бы...". "А надо?". Сел, встал, снова сел. "Или разогреть чего-нибудь". Встал опять. На кухне бросил в атомную минипечку "Любава" два пакетика ядерного топлива, но передумал. Пока плёлся обратно, пришла мысль подняться на смотровой балкон, но дорогой взгляд задержался на дверном шпингалете из чистого золота. Подцепив пальцем рычажок задвижки, Валентин всмотрелся в драгоценный шарик на его конце пустым взглядом. В соседних покоях деловито орудовал верный Витёк. Дворецкий со знанием дела выдвигал сундуки, самостоятельно рылся в шкатулках с золотыми червонцами и пересыпал фасовочным совком для круп самоцветы в мешках из-под сахара со скатанными валиком краями. Звякали перекладываемые в хозяйственных нуждах слитки драгметаллов. Бесцельно полязгав шпингалетом туда-сюда, одичалый миллионер двинулся к лифту, ведущему наверх.
   На балконе сразу навалилась тоскливая пропасть неба. Патлатое заржавленное солнце взбиралось по ней тяжело, как с похмелья, налитой шар его был красен. На некоторое время Валентин застыл с отсутствующим видом руки в брюки, вспоминая чего тут забыл, пока из оцепенения не вывела нашаренная в одном кармане горстка жемчуга. Без интереса прикинув, откуда ей тут взяться, горемыка уставился в даль, машинально пересыпая перламутровые горошины из ладони в ладонь, и взгляд его снова опустел.
   Жизнь вокруг стояла как вкопанная. Издавая качельный скрип безделья, исторические дали дышали удивительной бесперспективностью. Сонный тупик бытия несколько оживлял пленум шабашников, бойко маячивших в песках за рекой. Проводив Неодыркина с чудо-детьми, далёкая шайка гуманитарщиков возвращалась возбуждённая от впечатлений, бурно жестикулируя, размахивая руками и о чём-то жарко споря. При виде них внутренний вакуум миллионера выдавил безвольный комментарий, переросший в заочный автоспич на злобу дня: "А то без вас тошно не было, явились не запылились...". Причём адресовалась критика не столько конкретно этим, сколько всей кодле подобных умников на свете. "Ну что, с утра пораньше успели за спасибо полопатить? Мо-лод-цы. Прогрессисты-бессеребренники... Какую страну угробили. Да не страну даже, целый мир под откос пустили. Идут теперь руками машут, деятели, радостно им... Поубивал бы половину." И расставив жемчужины на широкой перилине балкона в редкую шеренгу, Валентин поочерёдно отстрелил каждую шашечными щелбанами "в Чапаева", условно целя в сторону этих самоотверженных балбесов, а потом, перегнувшись за балюстраду, равнодушно наблюдал, как драгоценности скакали шарико-подшипниковым горохом вниз по каменным валунам обрыва, раскатывались по растрескавшейся набережной и спрыгивали под её литыми решётками в замусоренный старым пенопластом песок...
   Истощив боезапас, миллионер для разнообразия потащился на улицу, но и там было кисло. Догорев до последнего клёна, в общественном парке чахла осень, и блестели в застывших лужах слёзы. Вместо горожан и гостей города у агитпунктовского ретранслятора теснились Безлюдье и Пустота, зачарованно внимая воззванию к финансовой сознательности отсутствовавших граждан. Слева, выставя вперёд одно колено, генерал-губернатор Муравьёв-Амурский с высоты гранитного постамента всё присматривал что-то вдали за городом со скрещенными на груди руками, очевидно дачный гектар в собственность, не ведая, что заветные устремленья подобной категории больше не современны. Всю правую половину утра загораживал именной хорошилинский дабл-декер цвета гнедого перламутра. Во всю длину исполинского самолёта значилась только фамилия "ХОРОШИЛИН", без инициала "В.", нанесённая в промежутке между иллюминаторами первого и второго этажей аршинным кеглем белого цвета. От крыльца к воздушному судну тянулась свежепропылесосенная дорожка красного паласа, на дальнем её конце, у трапа копошились голуби, доклёвывая остатки уходящей эпохи. От нечего делать Валентин выдохнул вверх рупор бледного пара.
    На летней оркестровой площадке перед резиденцией глаза мозолило разноцветное скопление деньгораздаточных автоматов, тучно наставленных нестройными рядами. По мере расползания по планете цивилизационной пересменки, Хорошилину пришлось поменять концепцию их взаимодействия с обществом, переконвертировав из банкоматов по выдаче согражданам их собственных накоплений в выдавальные устройства по безвозмездной раздаче тем же согражданам уже собственных накоплений самого миллионера, сначала мелкими, потом всякими. На короткое время такая схема уравновесила потребительский перекос, но потом перестала работать и она — финансы продолжили терять значимость, и за какие-то пару лет спрос на них упал до нуля. В конце концов никому не нужное оборудование со всех точек города пришлось собрать в одно место, и теперь эти цветные будки ржавели здесь под открытым небом, нагоняя тоску.
   Среди жирных россыпей монетной мелочи, засорявших прилегающую к железным шкафам территорию и проходы между ними, какой-то школяр в клетчатом пальто упоительно долбил каблуком замёрзшую лужу. Ему явно никуда не торопилось, несмотря на рулон чистого ватмана под мышкой и самозатягивающийся шнурком треугольный мешок со сменкой. Производимый им шум нарушал патриархальную пастораль запустения, как рок-н-ролл во время панихиды. Покончив с лужей, школьник пустился распинывать мелочь, как распинывают, высоко задирая ноги, осенние листья.
   Возмущённый Валентин недовольно повысил голос:
   — Так! Двоечник! Аппараты наверное не для того каждый день деньгами заряжают. Взял свои 15 копеек на мореженое, пока дают, и чеши в школу. - Валентин лукавил, он давно не следил за терминалами, а смысл. И так понятно, что с последнего обсуживания банкнотные стопки там ни на рубль не отощали.
   Не ожидавший замечания нарушитель полурастерянно обернулся, усиленно соображая, где тут перегиб, а когда дошло, смелея пробурчал:
   — Да нафик они мне нужны! Сейчас мороженое в любом гастрономе запростотак дают.
   Тем не менее безобразничать прекратил и, как бы вспомнив про срочное дело, быстро куда-то пошёл, хотя ещё минуту назад имел вид ученика, до летних каникул совершенно свободного. Сзади пальто у него на одной пуговице манифестно болтался оторванный хлястик, провозглашая их с мальчиком совместное начихательство как на дармовые, так и вообще на деньги.
   — Достукались. Ни капли уважения к чужому труду не стало...
   — Да уж, - сочувственно подтвердил Витёк, возникший за спиной в синей фуражке Воздушных Сил с генеральскими листиками на козырьке и настоящим золотым рублём размером с оладий, пришитым вместо кокарды. - Экономика умерла.
   Дворецкий заботливо заключил плечи хозяина в принесённую шубу "ля ШаляпИн" и отряхнул мнимые пылинки сначала с левого магнатского плеча, потом с правого. Затем обошёл Хорошилина, оценив его вид спереди, дополнительно одёрнул шубу как на послушном ребёнке и доложил:
   — Шеф, можно ехать, у меня всё готово.
   — Заводи, полетели.
   Первой по трапу взошла трагическая фигура миллионера. Сразу за ней, усердно сопя, Витёк втащил на борт золотой ларь спецназначения, с трудом держа его перед собой двумя руками как ящик шампанского. После этого дворецкий какое-то время пыхтел в посадочном тамбуре, рывками задёргивая сундук по полу вглубь самолёта и попутно поругивая голосовую стюардессу, которая уже дважды преждевременно объявляла "Будьте осторожны, двери закрываются!", полагая что посадка завершена:
   — Я тебе закрою...  скотобаза... Только попробуй, я сказал!..
   Как только предполётная возня улеглась, подъёмная сила махнула с фезюляжа проблесковой лампочкой и двупалубная махина круизного космокласса, царственно отнявшись от земли, стала горько набирать высоту, взяв курс в слабосудоходную акваторию Тихого океана...

   
   В 22.30 по Гринвичу в облаках над Тихим океаном раздался небесный глас, сопровождаемый скрежетом гидравлических задвижек:
   — Внимание! Открытие грузового отсека!
   Оповещение повторилось несколько раз, прежде чем из зоны облачных уплотнений выдвинулся источник звука — цвета гнедого перламутра летучий двухэтажник Хорошилина с уже разинутой погрузочно-разгрузочной аппарелью в хвосте самолёта. Ввалившийся полюбопытствовать, а что же тут везут, дневной свет натолкнулся на громадный металлический шар ювелирно-жёлтого оттенка, прикреплённый к углам усиленного европоддона скрещенными цепями. Шарище так закупорил размерами хвостовой отсек, что глубже протиснуться мимо него не получилось ни боком, ни приставными шажками, ни даже сильно втянув живот. На краю отсека, зажатый в тесном уголке между полированной выпуклостью золотого груза и стенкой борта, ютился самолётовладычец в накинутой шубе. Он сидел на перевёрнутом чумазом ведре из-под авиационного керосина и с оттиском сущей безнадёги на лице грустил над распахнутым ларцом. Когда раскрытие шарохранилища подошло к концу, сидящий с молчаливым вздохом запустил руку в ларец и что-то из него достал — в электрических лучах вспомогательных лампочек отсека на вытянутой ладони Валентина раздалось сияние перстня-печатки избыточных типоразмеров. Это был первый в его жизни перстень, купленный когда-то у Женьки, тогда начинающего директора автомагазина, с сопроводиловкой "гайка на 32, из самоварного золота", что означало — крупный перстень кустарного производства, с неверифицированным содержанием драгметалла, т.е. без пробы. Вспомнилось тогдашнее замечание Пахома "Таким и убить можно". Повернув руку над бездной, Валентин устало отпустил кольцо в свободное падение. Сим актом мелкого вандализма, объявлялось открытым прощание с главным детищем жизни, единым и недилимым — с капиталом.
   Спецсундучишко являлся отдельной от основных фондов автобиографической казной миллионера, по подобию семейных фотоальбомов у других граждан. В нём хранилась история дельца. Памятные моменты были заархивированы в виде конкретных ценностей от золотого трёхрублёвика, будучи студентом выигранного в Государственную денежно-вещевую лоторею, до четырёх рубиновых колпачков с колёс проданного "Иж-да-Вечёрска", незаметно скрученных на долгую память во время передачи автомобиля покупателям. Первые векселя первых теневых сделок, торжественный закладной кирпич из чистого золота, оставшийся от строительства большой олимпийской столовой, редкая банкнота в девяносто рублей платиной, ваучер Завода отопительного оборудования на 10 000 чугунных ванн, золотой жетончик на один телефонный звонок в Центробанк, самородок "Катюша", моток серебряной проволоки из секретного армейского аккумулятора, юбилейная банковская выписка об округлении без того круглого счёта в рекордно круглый, эти и другие дорогие сердцу безделицы с самого утра были ещё раз сверены дворецким по списку, аккуратно рассортированы и расположены по годам для удобства использования. Хорошилин наклонялся к архиву, доставая свои автобиографические алтыны по одному. Он обращался к каждому поштучно, шептался со слитками и ценными бумажками как с подружками, что-то вслух им рассказывал, вспоминая сделки, некоторые раскачиваясь баюкал, прижимая к щеке, и иногда задумчиво улыбался. Поговорив, миллионер торжественно ронял их с самолёта, переворачивая или растопыривая ладонь в случае увесистых единиц хранения, или давая сдувать реликвии с выставленной наружу руки забортному ветру, если дело касалось исторических штрихов в бумажном исполнении. В конце, лягнутый ногой, вниз полетел сам опустевший ларец вместе с соскочившим в этот момент правым туфлем для приёмов, со стоптанным задником. Вся церемония заняла около полутора часов, плюс-минус. Замкнуло прощальную процедуру расставание с золотым шаром, тем самым первенцем из отлитой на уральских танковых заводах двенадцатиштучной партии. Разблокированный груз выскользнул из хвоста лайнера под действием собственной тяжести и цельно-ювелирным небесным телом грандиозно булькнул вместе с поддоном в утомлённые океанические воды...
   Так по-пижонски, в безымянном квадрате Тихого океана, в ноль часов с копейками по Гринвичу, была поставлена точка в истории нашего времени.
   По исполнении скорбной части лётного задания, Витьку было велено поднять машину повыше. Валентину хотелось покружить над облаками подальше от всего и вся, прийти в равновесие... Что дворецкий переусердствовал, стало понятно, когда по салону в невесомости проплыла шуба. Борт дрейфовал где-то над стратосферой в ионовом слое, нарезая витки вокруг планеты. Отсюда, в обёрточных цветах банки сгущёнки, земной шар выглядел стильно и эксклюзивно, как модный курорт из рекламного буклета для инопланетян, чтобы ещё на подлёте вызывать у турпотока из других галактик жгучее желание поскорее ринуться собирать морошку или пощупать босой ногой температуру воды в речке, а после отбоя, глядя в ночное небо на разрекламированную Большую Медведицу, трескать под видом деликатеса от фирменного магазина "Океан" крабовые палочки из минтая и гадать, во сколько же организаторы включат северное сияние.
   Прислонясь лбом к стеклу, Валентин задумчиво смотрел в иллюминатор с ощущением, будто его обжульничали. Мысленно миллионер представлялся себе как бы чемпионом гонок Формулы-1 по экономике на украденном у него послепобедном бенефисе. Минуту назад он ещё совершал круг почёта с лавровым венком на шее, сверху валили праздничные блёстки, в галазах рябило от почитательских толп королевских семейств Европы, целыми коллективами тянувших ему свои визитки, богема с мельпоменой купали его в восторженных овациях, ему бросали цветы и уже фотографировали для центральной газеты, как в самый разгар лавропожинания на красную дорожку предательски ввалился запыхавшийся тип с анархической харей придворного дизелиста, радостно гаркнув, что в культурно-досуговом центре по соседству всех желающих набирают в массовку для съёмок "Новых приключений Шурика". Сбивчивый рассказ завершился беспардонным кличем "Ребя, а айда туда!" и банкет в полном составе сдуло на конкурирующее мероприятие, где по копии сценария досталось всем кроме триумфатора. Причём на первые роли разобрали граждан тунеядцев, двоечников и алкоголиков, а его, ферзя в муаровой ленте победителя, зажевало в зазор времён вместе с большой золотой медалью. Туше...
   На душе словно лопнуло путеводное оптоволокно, и теперь Валентин чувствовал себя несмышлёнышем в революционной центрифуге, беспомощно жмущимся к фанерному вопросику "Что дальше?". В промежутках раздумий, подёрнутые белыми спиралями континетальных циклонов, за иллюминатором проползали горы частной собственности и тихий океан недвижимости, скомпонованные в виде материков. И никому ничего не нужно. Старый мир околевал, в самое ближайшее время подлежа переходу сразу в палеобетонный анахронизм, минуя промежуточную стадию руинирования. Где-то там внизу, над разбитым корытом с маркировкой "made in U.S.A." сейчас горевала старуха Америка и печальной Алёнушкой на бережку заросшего водохранилища тосковала вдова-Москва, оставшись без населения. Был ли это тот самый, пресловутый конец света, продолжал размышлять разутый на одну ногу Валентин, то покачивая, то вращая необутой стопой. Да однозначно — да. Только какой-то антиканонический. Ни тебе скачущей в шеренгу четверки огнегривых прокуров апокалипсиса, ни кружащих стай ангелов с несчастными лицами и во всём белом без карманов, ни агентов мирозданья с увесистыми пачками отбеливателя для души в удобной расфасовке, ничего такого, а вместо них шуровал по земле словно бы лучистый усатый нянь, весь в виснущей на нём детворе, визжащей от радости, голубоглазый и улыбчивый парняга. Беспечно насвистывая, он пёр себе наискосок прямо по прошлому, как гусеничный трактор через списанную пашню, не разбирая пахано-непахано...
   Над головой безжизненным нагромождением проплыла международная космическая станция-заброшка, где у бледного иллюминатора модуля "Квант", в свете горящей свечи который год грустил последний в мире космонавт Милашко, когда-то временно прикреплённый к МКС ситуационным сторожем и впоследствии на ней позабытый. Принявший с годами вид седобородого оптинского старца в скафандре, он твёрдо продолжал охрану объекта, отказываясь покидать пост без приказа из ЦУПа, и упрямо не верил волонтёршам из общественной организации "Бабушки Приморья", время от времени подбрасывавшим ему с Земли консервы, что Центр управления давно обесточен и пуст, персонал рассосался и сеансов связи больше не будет. Хорошилин равнодушно проводил станцию-призрак до орбитального горизонта одними глазами. В пропащем взоре оставшегося не у дел пассажира отражался далёкий космос в гороскопических звёздах и читалась ёмкая, но порожняя глубина мысли, не знавшей куда податься. Будто бы молотили под темечком без запинки и шарики, и ролики, и сохранялись в действии все рабочие настройки, а в подшипники качения и к шестерёнкам в узлах бесперебойно поступала консистентная смазка из тюбика, но вхолостую, не хватало точки приложения. Вот только в чём она нынче заключается, Хорошилин самостоятельно разобрать не мог, специалитет миллионера ревностно ограждал его от влияния посторонних вещей, чуждых возможностям слесарного набора финансовых инструментов. А взглянуть бы хоть краешком глаза на образец, хотя б схематично, вскользь, в общих чертах, и тогда как знать, глядишь, эта проворонившая нужный поворот, отставшая от остальных тяма капиталиста-расстриги возьмёт вдруг да и сверкнёт рекордным удельным индексом по Пирогову, да как улицезрит аварийный выход из розовой печали, как поддаст газу за другими, догонит и перегонит, не хуже них переймёт эти их новые горизонты. В общем, недоставало искры зажигания.
   Она возникла, откуда не ждали...