глава 3

                Глава 3 — Пасха без Бога





Весна пришла, как умирающий. Не радость принесла, а беспамятство. Снег растаял, и из-под него полезла не жизнь — смерть. Потемневшие тела. Кости. Раздувшиеся руки. Детские ботинки на одном. Один ботинок.

На улице пахло не землёй, а сырой плотью. В селе никто не красил яйца. Никто не пёк куличи. Никто не шёл в церковь — потому что церкви не было. Её разобрали на дрова зимой. Всё, что осталось — обугленный крест и треснувший колокол. Он лежал в снегу, как выбитый зуб Бога.

— Пасха будет в сердце, — шептала Мария. Но в сердце стояла пустота.

Весь апрель в селе хоронили. Без ям — в канавы. Семейные, одиночные, как придётся. Умерла бабка Евфросинья. Потом её внучка, девятилетняя Оленка. Потом пришли за собакой. А потом — за женщиной, которая эту собаку прятала и делила на троих.

Фёдор Трофимович, семнадцать лет, пошёл в город пешком — за едой, за хлебом, за хоть чем-то. Вернулся через четыре дня. Пешком. С пустыми руками. И с пустыми глазами.

— Там всё то же, — сказал он. — Только чище. Там не видно мёртвых. Там их прячут.

Ночами по селу шёл стон. Не крик. Не песня. Стон. Мать, потерявшая детей. Старик, оставшийся один. Мальчишка, который ел сырой навоз в надежде найти зёрнышко. Женщина, которая держала на руках мёртвую куклу, будто младенца. Она сама сгорела позже — вместе с домом.

В ту Пасху в Гнилом Яру никто не вышел на рассвет. Никто не говорил «Христос воскрес». Не потому что не верили. Потому что рта открыть не могли.

Трофимович старший пошёл к тому самому месту, где был закопан Мишка. Сел. Достал кусочек хлеба — последний. Положил его на землю. И сказал:
— Прости нас, сынок. Это — тебе. А мы… мы как-нибудь.

Настя — молчаливая, с весны — сидела у печки и рисовала. Пальцем по полу. Пеплом. Рисовала лица. Одно. Второе. Третье. И каждое лицо — мёртвое.

— Это кто? — спрашивал Григорий.
Она молчала. Потом шепнула:
— Это те, кого не запомнил Бог.

В конце апреля в село пришёл вновь назначенный уполномоченный. Молодой, в кожанке, с чемоданом. Смотрел на всё как на сводку. Сел, достал бумаги.

— Население: 412 человек.
— Живых: 198.
— Рабочих рук: 94.
— Детей до 10 лет: 6.
— Хозяйств годных к труду: 11.
— Число умерших от саботажа: 97.

Саботажа.

Фамилии он не записал. Сказал, что приедет комиссия. Комиссия не приехала.

На Троицу село уже не дышало. Дети — как тени. Женщины — как кости в платках. Мужики — как столбы. Стояли и молчали. Уже не просили. Не молились. Не ругались. Просто были.

В тот день Мария вышла в поле. Одна. И легла на землю. На ту самую, что пахали прошлым летом. На ту, что теперь — как бетон. Не потому что тверда, а потому что мертва.

Она легла и заплакала. Впервые.

— Господи, — шептала она, — хоть бы на миг. Хоть бы на секунду. Покажи, что ты есть.

И в этот момент над нею прошёл ветер. Тёплый. Тихий. Как дыхание. Он не ответил. Но и не отвернулся. Мария улыбнулась. В первый раз. И в последний.



                Конец главы.