И живая тень его 2

Был послеобеденный час, когда мы вышли из отеля «Франклин», что скромно и галантно вместился в бесконечный ряд высоток, и направились в кафе «Бокадо». С полчаса мы сидели с чашкой кофе на высоких табуретах перед окнами, выходящими на одну из оживлённых улиц верхнего Манхэттена. Перед нами, как на экране, шла повседневная жизнь города: мимо прошмыгнули ученики хай-скул (по времени, скорее сбежавшие с последних уроков), переводили за руку своих белых питомцев темнокожие бэби-ситтеры. Hе отрывая от ушей мобильников, спешили после ланча офисные чиновники, и безостановочно текли друг за другом жёлтые такси  Нью-Йорка. И между глотками кофе вдруг подумалось: и он мог это все наблюдать из окна, когда, скажем, приезжал прогуляться по Аптауну и выпить кофе до посещения церкви Cвятого Патрика…
Потом мы спустились в метро, похожее на преисподнюю, где в плохо освещённых углах должен был непременно прятаться чёрт. Когда неслись в электричке, я извлекла из сумки записную книжку и сотовый, чтобы ещё раз убедиться в точности собственной памяти. Все верно: через час мы должны встретиться на 52-стрит с Анной-Александрой Соццани-Бродской. Как заноза в сердце, на секунду всплыло её потерянное лицо, что я видела когда-то на экране телевизора: она давала интервью у Фонтанного дома в Петербурге. Очень красивая молодая женщина, в которой причудливо смешались иудейская, итальянская и русская крови. Та самая, что на фотографиях малюткой сидит на коленях великого отца-странника. А теперь выросла и, кажется, мечется на дорогах Англии, Италии, Штатов, будто мучительно и упорно ищет что-то. Какая-то жалость топчется во мне, когда я думаю о ней…
А чёрт все же сыграл с нами свою поганую шутку: когда мы вынырнули на божий свет, то обнаружилось, что и записная книжка, и сотовый остались на лавочке в вагоне и теперь несутся дальше по чёрным тоннелям. Мы поохали, повздыхали и смирились с потерей. Оглядевшись, мы поняли, что находимся уже в Мидтауне на Лексингтон-авеню. Стены небоскрёбов как будто слегка раздвинулись. Но впечатление это создавал, должно быть, мартовский свет, что после зимних сумерек все уверенней пробирался в город. Однако когда мы дошли до пересечения 51-стрит и Пятой-авеню, солнца уже почти не чувствовалось. Розоватый холодный свет его ещё держался на резных башенках собора святого Патрика, и мы, не удержавшись, шагнули к нему. Да, говорила я себе, обходя это мраморное великолепие, он не мог не задерживаться тут хотя бы на полчаса: в бегущем ажуре белого камня, возможно, живут три победных символа его поэтической философии: бог, любовь и смерть…
Но пора было подниматься на 52-ю стрит. Мы шли, и меня не отпускала навязчивая мысль, что он движется параллельно с нами по другой стороне улицы. Вот он мельком взглядывает на часы и убыстряет шаг. На нём распахнутый серо-песочный плащ, и длинный бордовый шарф вьётся вокруг шеи.
Уже зажглись окна и фонари, когда мы подошли к известному ресторану «Русский самовар». У входа возле стойки шумела толпа американской молодёжи. Мы прошли в глубь зала, где пока было пусто. Под низкими абажурами посетителей поджидали столики, крытые разноцветными платками. Из самого угла красного дивана с фотопортрета смотрел на нас Иосиф Бродский: к нему и шли. В ожидании Анны мы огляделись. На столиках в мелких подсвечниках мерцали огоньки, создавая ощущение мерно текущего времени. Где-то в подсознании мелькнул образ ночного Ганга с плывущими на плотах свечами. Со стены склонился к нам почти живой Ростропович. Рядом молодой Барышников обнял за плечи поэта. В другой раме - лица знаменитых соотечественников, собравшихся в этом углу, где сейчас сидим мы. Подалась вперёд своим вдохновенным ликом Ахмадуллина, где-то из-за плеча её светится глазами Окуджава. Все - гости поэта. И мы - у него в гостях. Вижу: вот он допил бокал ирландского виски - того самого, что предпочитает его кумир Оден, потом взял в руки микрофон и запел:
Что стоишь, качаясь, тонка-а-я рябина-а,
Голово-о-й склоня - ясь до само-о-го тына-а…
Допев, он смотрит на всех озорным взглядом, и одновременно-неизбежно выплывает на подбородок его всем знакомое яблочко, которое делает улыбку поэта неотразимой. И в эту минуту я верю: его бессмертная тень, покинув остров Сан-Микеле, устремилась на родной север, в знаменитый дом на Литейном, где его приняли в свои объятия прежние незримые обитатели…
Анна-Александра, к сожалению, не появилась. Мы заказали ужин, ждали час, другой, где-то в вагоне подземки, должно быть, впустую названивал мой телефон. Наконец, подошедший к нам официант сообщил, что «мисс Бродски» задерживается на дороге в соседнем штате, но через час-полтора обещает подъехать. Однако мы не имели больше ни минуты. Через два часа мы должны были улетать из Нью-Йорка. А до аэропорта «Ла Гвардиа» добираться не менее часа. Я вынула из сумки подарок, который приготовила для Анны. Это была купленная когда-то в Вологде льняная салфетка, обшитая по краям кружевами ручной работы. Отогнув угол салфетки, я написала на ней ручкой на английском: «Дорогая Анна, сожалею о несостоявшейся встрече. Желаю вам выучить язык отца и снова побывать в доме его детства на Литейном. Возможно, там вам откроются новые тайны его странническoй судьбы. Счастья и успехов! »
Я оставила салфетку на столике под его портретом, уверенная, что она сядет именно за этот стол.

Апрель, 2025