Школа

Карл Рабиц: думал ли он, что сетка, названная его именем, станет первой, кто встретит этого нагловатого, высокого темноволосого парня в очках с толстой пластиковой оправой? Когда в 1878 году в Париже воздвигли Трокадеро для Всемирной выставки — нет, он не думал об этом.
Парень видел стены новой школы, встречавшие его: стены,
выкрашенные в осенние, светло-бежевые и коричные тона. Белые деревянные рамы окон внимательно смотрели на него, словно оценивая. Несмелые березки во дворе —
через четверть века их раздавшиеся дебелые тела скроют здание, но пока ШКОЛА стояла горделиво, как молодая вдова, знающая, что время работает на нее.
А он вошел — неуверенно, но с нарочитой развязностью, будто
уже заранее извиняясь за то, что вот-вот натворит.
Первая встреча с учительницей. Молодая. Яркая. Независимая. Ее имя — Алла, от древнегреческого «иная, другая». Другая —
как будто однокоренное «друг». Ими они и станут — но пока сидели друг напротив друга, разделенные столом, на котором лежала чистая тетрадь.
— Чем увлекаешься? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Умеешь рисовать?
— Не особо. Но иногда… для себя.
Он взял ручку, наклонился над бумагой. Синие штрихи ложились
короткими очередями, как тот осенний дождик, что пробегал босиком по пыльному окну их веранды. Получился воробей — небрежный, ученический, но живой. Сфумато,
только не кистью, а шариковой авторучкой.
— «Дети Арбата» Рыбакова? — она заметила книгу в его рюкзаке. — Интересный выбор. Почему дочитал? Стало любопытно или просто привык
дожимать книги до конца?
Он задумался.
— Саша, Нина, Юра, Максим… они друзья. А мне тоже хочется, чтобы друзья были.
Она улыбнулась.
— А если честно?
— Если честно… мне казалось, что это самиздат. Я
почувствовал причастность ко времени.
— Какую музыку слушаешь?
Он хотел соврать — сказать «классику» или «рок». Но он не слушал музыку. Просто не любил ее. Как не любил спорт. Он любил читать и
мечтать.
— Никакую.
Она не удивилась.
За окном — яркий светлый день. Она — молодая, яркая, как этот день, ее стрижка — вызов серости и унынию рабочего района, в котором
стояла школа. Он — высокий, нагловатый и ни в чем не уверенный подросток. Что он искал? Себя? Жизнь? Мир?
В разговоре, как в хлебопечении, важно все: температура,
дрожжи, вода. И руки.
Их руки пока не соприкоснулись.
Но мысли. Чувства.
Тогда из-за серого пыльного свердловского ветерка неловкой мордашкой выглянула будущая дружба.