глава 5

                Глава 5 — След дождя.

Дождь пошёл в ночь на Ивана Купалу. Тихо, без грома, без молнии. Просто капал, как будто кто-то сверху размазывал слёзы по небу. Сначала стучал по крыше, потом по земле, потом по крышкам гробов в заброшенном кладбище за селом.

Старики говорили — это значит, что земля прощает. Молодёжи почти не осталось, а дети уже не верили в знаки. Дождь был дождём. Холодным. Серым. Но всё же — дождём. После долгих месяцев, когда не капало ничего, кроме слёз и крови.

Настя проснулась первой. Ей снилась вода. Не река, не колодец, а просто чистая вода — живая, прозрачная, как раньше. Она встала и вышла на крыльцо. Дождь падал ей на лицо. Она не шевелилась. Просто стояла и пила его кожей.

— Живой, — прошептала она. — Он живой.

В доме зашевелилась Мария. Хриплый кашель, скрип пола.
— Кто там?
— Это я.
— Идёт?
— Да.
— Надолго?
— Пусть хоть на минуту. Пусть просто капнет.
— Дождь — это след. Не начало. Понимаешь?

Настя не ответила. Она уже шла по двору. Босиком. В мокрой рубашке. С открытым лицом. Её ноги прилипали к грязи, но она не замечала. В каждом шаге был смысл. Как будто, ступая, она оставляла за собой не след, а молитву. Или крик.

Село было пустым. Даже те, кто остались, прятались. Не от дождя — от памяти. Память теперь жгла сильнее солнца. В каждом дворе — тишина. В каждом окне — тень. В каждом сердце — кладбище.

Настя дошла до бывшей школы. Там всё ещё торчал флагшток, пустой. В здании обвалился потолок, из окна рос куст сирени. В одном из классов когда-то лежала куча тел — тех, кого не успели похоронить.

Она подошла к стене. Провела рукой по штукатурке. Нашла царапины. Детские. "Фёдор", "Павлик", "мама" — простые слова, выцарапанные ногтями, ножом, палочкой. Она положила ладонь на буквы и закрыла глаза.

— Я здесь, — шепнула. — Я всё помню. Я живу за вас.

Утром дождь всё ещё лил. В избе Мария заваривала траву — ту, что ещё осталась с прошлого лета.
— Ты куда ушла ночью? — спросила она.
— Ходила.
— Зачем?
— Чтобы запомнить.
— Тебе и так слишком много на сердце.
— Значит, оно выдержит.

На печи лежал старик Трофимович. Он не разговаривал вторую неделю. Пил воду, смотрел в потолок.
— Он слышит, — сказала Настя. — Просто ему нечего нам сказать.
— Он слишком много закопал. В том числе и внутри себя.

В полдень из райцентра пришёл чиновник. Один. Молодой. В чистой форме. С портфелем.
— Добрый день, — сказал он. — Я по переписи.
— У нас никто не родился, — сказала Мария.
— Я фиксирую выживших.
— Значит, ты — писарь мертвецов.
Он опустил глаза.
— Простите. Такая работа.

Он записал фамилии. С датами. Некоторые — без имени. Просто «мальчик 7 лет». Или «девочка, не говорит». В конце сказал:
— Я видел сотни деревень. Но у вас взгляд другой.
— У нас нет взгляда, — ответила Настя. — У нас — взгляд сквозь. Ты просто его не понимаешь.

Чиновник ушёл. Портфель намок. Бумаги расплылись.

Вечером Настя села у калитки. Рядом играли двое детей. Они не смеялись. Они просто молча гоняли камень по земле.
— Это футбол? — спросила она.
— Нет, — ответил мальчик. — Это могила.
— А зачем двое?
— Один копает, другой закапывает.

Она не заплакала. У неё больше не было слёз. Только дождь.

На следующий день Мария разожгла печь. Сушила вещи. Сушила хлебные корки. Настя принесла старую тетрадь.
— Это что? — спросила мать.
— Я буду писать.
— О чём?
— О них.
— Ты ещё не умеешь.
— Зато помню.

Настя открыла первую страницу. Написала два слова: "Я осталась."

Вечером в село принесли тело. Девочка лет семи. Глаза открыты, кожа прозрачная, как тонкий лёд. В животе — трава. Просто трава. Никаких слов не хватило бы. Только ветер завывал над улицей, и дождь смывал кровь с её ног.

Мария молча села у двери и смотрела в одну точку. Настя не выдержала:
— Мы её похороним?
— А ты думаешь, кто-нибудь придёт?
— Мы сами…
— Мы тоже дети, — прошептала Мария.

На похоронах не было никого. Только Настя и земля. Сырая. Влажная. В ней ещё были прошлогодние кости. Настя копала руками. Молча. Слёзы были — только дождь их тут же смывал.

На Троицу никто не праздновал. Просто сидели, как в церкви без священника. Каждый с Богом, которого больше не слышал. Трофимович вышел из избы и сел на крыльцо. Без слов. Без движения. Его взгляд был как лёд.

Настя подошла:
— Видишь?
Он кивнул.
— Это след.
— След дождя, — сказал он.



                Конец главы.