глава 7

                Глава 7 — Земля, которая не забыла.






Весна в том году была сказочной. Как в старой книжке — с запахом яблоневого цвета, с воробьями на ветках, с мягким солнцем, что ложилось на спину, будто тёплый платок. Вишни цвели так, что казалось — над селом парит белое облако. И никто бы не сказал, что эта земля — кладбище. Никто, кроме самой земли.

Земля знала. Под её кожей лежали те, кого не успели, не смогли, не сумели достойно похоронить. В полях — дети. В лесах — матери. У берега реки — старики. Она хранила их всех. И когда распускались цветы — это были их слова, которые не успели сказать. Когда ветер трепал траву — это были их голоса. Когда дождь бил в окна — это были их слёзы.

Настя проснулась рано. Окно было открыто. Пахло травой, речной влагой и свежим хлебом, которого не было. Она встала, подошла к двери, посмотрела на улицу. Всё было зелёным. Живым. Только село — мёртвым.

Дети не играли. Женщины не пели. Мужчины не курили на лавках. Просто тишина. Такая, что слышно, как муха стучит о стекло.

— Природа издевается, — сказала Мария. — Всё цветёт, а мы гниём.
— Может, она спасает, — ответила Настя. — Чтобы не сойти с ума.
— Нет. Она просто не замечает. Ей всё равно.

На склоне, где росли подснежники, нашли тело. Девочка лет десяти. Худющая, как палка. Глаза закрыты. В руке — венок из одуванчиков. Кто-то из детей, что выжили, уложил рядом тряпичную куклу. Без головы.

Настя сидела рядом. Смотрела, как на её лице садится бабочка. Солнечно-жёлтая. Лёгкая. Она трепетала крыльями и не улетала. Казалось, она говорит: «Смотри, я осталась. Я здесь».

Похоронили девочку там же. Прямо среди цветов. Без слов. Без имени. Земля приняла её, как всех. Мягко. Будто мать.

Старый Трофимович стоял в стороне. В его глазах не было слёз. Только боль, застывшая, как ржавчина на железе.
— Природа хороша, — сказал он. — А мы ей мешаем. Вот она и чистит себя.

В ту весну женщины снова начали сажать. Кто-то — лук, кто-то — морковь, кто-то — просто фасоль. Не из надежды. Из инерции. Из того, что руки не могут быть пустыми.

На грядках цвели первые всходы. А по ночам рядом умирали старики. Тихо. Без стона. Просто переставали дышать.

Один мальчик нашёл на чердаке старый календарь. Там был рисунок — лошадь на фоне поля. Он сидел и смотрел, не отрываясь.
— Ты чего? — спросила Настя.
— Хочу туда. Где лошадь. Где солнце.
— Это не место. Это — прошлое.
— А я думал, это рай.

Мария шила рубашки из старых простыней. Не для живых. Для умерших. Складывала их в сундук.— Чтобы не голыми.— Их уже не волнует.
— А меня — волнует.

По ночам снова слышались крики. В старом клубе кто-то кричал:
— Откройте! Я знаю, где хлеб!Когда Настя зашла туда — никого. Только пустые стены. И эхо.

Однажды в поле нашли женщину. Голая. Вся в грязи. Живая. Но не смотрела в лицо. Только вниз.— Имя?
— Нет.
— Откуда?
— Там.
— Там — это где?
— Где дети плачут. И больше не могут плакать.

Настя мыла её, кормила. Через неделю женщина сказала:
— Я слышала, как трава зовёт меня по имени. А люди — нет.

Дождь шёл три дня. Проливной. Грязь смыла дорожки. Потекла под двери. Настя сидела на крыльце. В руках — письмо. Написанное самой себе.«Я не умерла. Пока я помню, я жива. Пока я пишу — я не сдалась».

Трофимович построил из досок табличку. На ней написал:«Здесь жили люди»
И вбил её в землю у въезда в село.— Не чтобы знали. Чтобы боялись забыть.

Настя вышла в поле. Всё цвело. Мак. Колокольчики. Тысячелистник.А под ними — смерть.Она встала на колени, взяла горсть земли.
— Ты помнишь всех? — спросила.
Земля молчала. Но Настя знала — да.Она помнит. Всех. До последнего. Даже тех, кого никто не запомнил.




                Конец главы.