Тринадцатый месяц - совиный. Продолжение

Умерла она внезапно. То ли сердце не выдержало, то ли тромб оторвался, а то просто душа вдруг решила, что пришло её время. Лёгкая то была смерть, такую ещё заслужить надо, как говорят многие знающие люди. Да, хорошо вот так, быстро — не лежать, не усыхать, не исчезать из этого мира постепенно, не мучить ни себя, ни родных. Но, с другой стороны, когда всё происходит вот так внезапно, когда ещё утром Наталья Петровна строила планы и чувствовала себя прекрасно, а через несколько часов... Тогда семья оказывается абсолютно не готовой к печальному событию. Оно сваливается на голову и хорошо если не расплющивает живого, не убивает его.   
   Сашу смерть матери почти уничтожила. Как я знала, они были не просто близки. Есть такая особая, почти болезненная, связь между матерью и ребёнком, ментальная, энергетическая пуповина. Нет, она всегда присутствует, как мне кажется, но крайне редко бывает настолько крепкой, что люди, связанные ею, почти физически ощущают её натянутость и жизненные силы, курсирующие по ней. Словно невидимые, но очень крепкие нити тянутся от матери к ребёнку и обратно. Почему я называю это состояние болезненным? Да потому что человек, как ни крути, живёт сам. Он — самостоятельное существо и личность. Хорошо, когда близкие рядом, тут никто не спорит, но когда кто-то врастает друг в дружку — это неправильно, как мне кажется. Словно люди добровольно становятся сиамскими близнецами. Вот подобная, слишком уж крепкая паутина и окутывала Сашу и Наталью Петровну, и когда мать умерла, дочь словно наполовину утянули на тот свет. Я думала, это лишь мои глупые мысли и ощущения, но визит Жени — Сашиного мужа — подтвердил мои странные теории.
   — Баба Шура, станьте Сашиной мамой!
   Женя явился ко мне без приглашения и предварительного звонка. Просто однажды вечером постучался в калитку, зашел в дом, долго молчал, словно колеблясь, начинать тяжелый разговор или нет, а я гостя не торопила. Видно было, что на душе у него так погано, что словами не описать.
   — Сашенька и не живёт сейчас, — наконец-то сказал Женя. — Она как робот. Говорит, ест, пьёт, на работу ездит, но стала не живой, холодной. Страшно с ней рядом. Верил бы в сказки, подумал бы, что жену подменили на тролля или даже демона.
   — Женя, она тяжело...
   — Знаю. Смерть матери. Но уже почти год прошел! А Сашка каждый день на кладбище ходит. Мне кажется, она только этими посещениями и живёт. Рвётся на могилу, словно там её дом, её жизнь, понимаете? Это странно, я и сам понимаю, но вот так дела обстоят.
   Я знала, о чём он говорит. Когда-то меня саму вот так утаскивал туда, за черту, мой родной дед. Тащил из противности и мести (откуда-то я это знала). Я хорошо помню то пограничное состояние, почти растворённость в тухлом воздухе, смраде, окутавшим меня тогда. Что меня удержало здесь? Не имею ни малейшей догадки. Мама, когда я описала ей свои чувства, отмахнулась, сказав, что я просто сильно болела (у меня было воспаление лёгких), и мои ощущения — это просто игры измученного высокой температурой мозга. Но я уверена в своём понимании той страшной ситуации. Поэтому и поверила Жене. Не отпускает её мать, не даёт жить. И всё не со зла, конечно, а от величайшей любви и той самой болезненной связи.
   — Баба Шура, станьте Сашке матерью! Я всё придумал! — Женя заторопился, словно я уже ответила решительное «нет», и меня нужно обязательно переубедить. — Ей обязательно нужно с кем-то разговаривать, сплетничать, делиться новостями. Материнская забота нужна. Просто спросить, как она спала, всё ли в порядке на работе. Мелочи, обыкновенные мелочи, понимаете?
   — Я-то понимаю, но...
   — Давайте начнём с самого лёгкого. С вещей.
   — Что? — вот тут я подумала, что и Женька слегка спятил. С каких вещей, что за глупости?
   — Тёща, царствие её небесное, обожала одеваться. Шмотья у неё было три шкафа, и Сашку к этому же приучила! Вы бы знали, сколько они денег на тряпки тратили! Носили сезон, продавали, новое покупали. Наталья Петровна по магазинам каждую неделю бегала, обязательно покупала обновки себе и Сашке. Вот я и подумал. Вы придёте к нам просто так, вроде бы как в гости решили забежать. И подарите Саше какую-нибудь кофточку, скажете, что были в магазине и решили и себе, и ей купить. Без повода, просто вам захотелось. Потом ещё что-нибудь подарите, поговорите о том, о сём. И постепенно Сашка к вам привяжется, перестанет ежесекундно вспоминать мать. Понимаете?
   Я не успела и слова сказать, как Женька продолжил:
   — Вы не переживайте! Я и денег вам на тряпки дам, и отвезу на рынок или в магазин. Да вот смотрите, я уже сам две блузки купил: вам и Сашке.
   И вытащил Женька из пакета нечто такое страшное, что я даже икнула от ужаса. Синтетика ужасная... А расцветка... Мишка увидит, в припадке забьётся, хоть и без нервов у меня козёл.
   — Ты где это взял?
   — На работу принесли. Сказали, это сейчас модно.
   — Модно, — я не сдержалась, рассмеялась. — Женя, я в таком и коз доить не пойду, ошалеют бедняжки до потери молока!
   — А меня так убеждали... — Женя сначала растерялся, а потом решительно махнул рукой. — Значит, на тряпки эту моду! Баба Саша, помогите, а? Сил уже никаких нет! И Лёшка переживает, мне сказал, что мама его разлюбила, сказки на ночь не читает, по голове не гладит...
   Охохонюшки! Вот это уже горе горькое! Если уж её и свой собственный ребёнок на этом свете удержать не в состоянии... Подумала я, подумала, да и согласилась на эту авантюру. Не верила в её успех, если честно, слишком сильна была Наталья Петровна и эта ненормальная привязанность, но делать что-то действительно было надо.
   Как Женя и придумал, попыталась я начать нашу дружбу с кофточек, шарфиков, кастрюль, красивой посуды, полотенец и прочих вещей, до которых любая женщина большая охотница. Да, любая, но та, которая жива. Саша же ко мне и к «моим» (Женя, не слушая моих отказов, исправно оплачивал все покупки) дарам отнеслась равнодушно. Благодарила пустыми словами, в душевный разговор не вступала, отделываясь общими фразами, не улыбалась, глазами тусклыми на меня посматривала и на мои слабые попытки вызвать её на откровенность, на рыдания, которые смыли бы горе, лишь говорила, что она очень занята на работе, что устаёт и что у неё всё абсолютно прекрасно. А траур она по маме теперь будет носить всю оставшуюся жизнь, потому что мама была для неё всем.
   — А сын, а муж? — волновалась я. — Они разве не всё для тебя?
   — Да, конечно, — спокойно соглашалась Саша, а её глаза оставались безжизненными и пустыми.
   Я бы не удивилась, если бы Женя развёлся с ней и отсудил сына себе. Как с жить с женой, превратившейся в робота, бездушного, не способного на любовь? Как жить с человеком, для которого смыслом существования стали ежедневные визиты на кладбище? Но Женя любил жену по-настоящему, понимал её горе и продолжал (вернее мы с ним вдвоём продолжали, я не оставляла попыток подружиться с Сашей и регулярно надоедала ей своим обществом) биться в стену, закрывшую Сашу от живого мира.
   Я так переживала за семью Воронцовых, что почти перестала обращать внимание на свою жизнь. И когда муж с сыном перестали приезжать, сказавшись очень занятыми (но звонили регулярно, деньги мне присылали, даже мастера по котлам посоветовали, когда я неделю без горячей воды прожила), я не то, чтобы не расстроилась. Нет, конечно. Очень мне эта ситуация по сердцу резанула, и я окончательно уверилась, что там, в засушливых степях, нашёл мой благоверный себе зазнобу и сейчас не хочет смотреть мне в глаза и врать. Наверняка, набирается, подлец, сил, чтобы сказать мне самые важные и последние слова нашей, почти уже бывшей, семейной жизни. Если бы не ситуация с Сашей, я бы наверняка рыдала в подушку каждый день. Или же всё-таки поехала выяснять отношения. Но, к счастью, сил моих на две трагедии не хватало. Поэтому, отодвинув себя на второй план, я пошла войной на умертвие, терзающее Сашу и её семью. Победила ли его я или...? Сейчас это уже не важно, так как... Но я забегаю вперёд.
   Тянулось эта история с полуживой Сашей года два. Лёшенька пошёл в школу, и как-то так сразу сложилось, что после занятий он приходил ко мне. Обедал, отдыхал, рисовал, читал, помогал мне пасти коз и играл с Мишкой, с которым они так подружились, что козёл минут за пятнадцать чувствовал приближение школьного автобуса и начинал орать благим матом. А я, услышав радостный рёв, накрывала на стол и разогревала обед. Вечером за Лёшей заходил Женя, часто я и его кормила ужином, а уж потом они шли в свой пустой, негостеприимный дом, в котором Саша постоянно наводила порядок и бесконечно мыла то ванну, то раковины, то окна. Женя пытался записать жену на приём к психологу или даже психиатру, но Саша немного обиделась и наотрез отказалась от помощи.
   Так мы все и жили до того самого решающего дня, в последние часы которого я поняла, что совы действительно не те, чем кажутся.
   Зима в тот год выдалась безжалостная. По-другому её было не назвать. Природа словно решила отомстить абсолютно всем своим созданиям за некие непонятные, но очень тяжкие грехи, и лютыми морозами терзала всё живое жадно, как оголодавший, охочий до крови зверь. Холод пробирал до костей, я впервые поняла, насколько правдиво это выражение. Я выходила из дома и тут же попадала в тиски мороза, которому была нипочём моя тёплая одежда и валенки. Мне казалось, что я мгновенно околевала, и что сердце переставало биться, а моим телом овладевало нечто чужое, ледяное, страшное. И изгнать его из души могли лишь банальные, но верные средства: тепло дома, чашка горячего чая и мурлыканье кота.
   Хорошо помню тот судьбоносный день — 13 декабря. Начался он самым обычным образом: домашние дела, в магазин сбегать (действительно рысцой пробежаться, мороз, как оказалось, — самый лучший тренер), обед приготовить, Лёшеньку покормить (почему-то занятия в школе не отменили из-за холода)... Да, и вот именно с обеда и начались странности. Хотя, нет. Всё началось ещё утром, когда по всему посёлку почему-то завыли собаки (они умудрились напугать не одну старуху, решившую, что безносая дамочка с косой явилась на скорбную жатву), а Мишка начал беспокоиться и орать.
   — Ты не заболел часом? — спросила я козла и на всякий случай позвонила ветеринарам. Те ответили, что нервы — симптом сомнительный. Ест, пьёт козлик? Ну и наблюдайте, а если что, мы всегда на связи.
   Как могла Мишку успокоила, велела ему брать пример со своего гарема, который спокойно жевал сено, и пошла заниматься домашними делами.
   Почему я не забеспокоилась, когда в положенный час Лёшенька не стукнул калиткой? Почему сразу же не забила тревогу? Не знаю. Вселилась мне в голову глупейшая, идиотская мысль, что мальчишка пошёл домой. Как я могла так подумать? Что за морок затмил мне разум? Ведь Лёшенька всегда обедал и ждал Женю у меня дома. Я, ни капельки не волнуясь, спокойно пообедала и даже собралась прилечь отдохнуть, когда Мишка (а он продолжал надсадно орать и так упорно бил рогами в дверь сарая, что я выпустила его во двор, сказав, «если замерзнешь, пеняй на себя») напугал меня до смерти: стал, мерзавец, на задние лапы, заглянул в окно кухни и так заверещал, что у меня кровь в жилах застыла.
   — Ну, подлец, на мясо тебя пущу! Чуть кондрашка не стукнула!
   Я быстро оделась, взяла Мишкин ошейник (сейчас привяжу этого гада в сарае, пусть коз своих пугает!) и, вдохнув побольше теплого, домашнего воздуха, вывалилась на мороз, который тут же сдавил меня всю, стремясь превратить в кусок льда.
   — Мишка, дрянь такая! Какого рожна тебе надо?
   Я надела на козла ошейник и не успела даже толком застегнуть его, как Мишка потянул меня к калитке, пнул её рогами и выскочил на улицу, а я, как привязанная, то есть держащаяся за ошейник, побежала за ним. Мишка потянул меня вверх по улице, мы быстро прошли заброшенный соседский двор (спасибо другому соседу —Жорке — жил он напротив меня и всегда чистил всю улицу от снега), и тут Мишка внезапно остановился, тревожно вздохнул и стукнул копытом. Я сначала не поняла, что происходит, а потом проследила за взглядом козла и окаменела. Ноги у меня подкосились, и я кулем осела в снег. Около дикой груши, той, что росла на полпути к проклятому лесу, спинами к посёлку и к нам с Мишкой, сидели четыре огромных волка. Почему-то я сразу поняла, что это именно дикие звери, а не бродячие собаки. Подняв морды вверх, они внимательно смотрели на что-то ярко-красное, гнездящееся в ветвях старого дерева. Я подавила рвущийся из глотки крик. Лёшенька! Его приметная пуховая курточка! Мы с Женей её выбирали!
   Медленно, стараясь не дышать, я с большим трудом встала на ноги (Мишка словно понял: если он издаст хоть звук, звери обернутся и тогда останутся от нас с ним его рожки и мои одёжки) и пятилась, не отводя глаз от ужасных серых спин. Казалось до дома соседа мы шли вечность. Было очень тихо, как обычно бывает при сильном морозе, и мне казалось, что каждый мой шаг, каждый вдох и выдох разрывают воздух, как раскаты грома. Почему серые нас с Мишкой не услышали, не учуяли? Я думаю, они слишком были заняты близкой добычей, которая вот-вот должна была упасть на их острые зубы.
   — Жора, Жора, ты дома? Беда!
   Я ввалилась в дом соседа, не отпуская Мишкин ошейник. Да, да, прямо с козлом мы в дом и ворвались. Жора вместе с сыном Андрюхой обедали и, увидев меня, рты так карикатурно раззявили, что уже потом я в волю посмеялась над их ошарашенными физиономиями.
   — Баба Шура, ты спятила? Ты чего это своего демона к нам в дом затащила?
   — Жора, беда! Волки!
   — Баба Шура, ты корвалола перепила или чего покрепче? Что ты несёшь? Какие волки?
   — Самые настоящие! Они Лёшеньку на дерево загнали!
   Жора покрутил пальцем у виска и велел мне вызывать скорую психиатрическую и не мешать людям обедать.
   — Вот те крест! Пойдём скорее, — я неожиданно для себя самой разревелась, а бабские слёзы, уж тем более старухины, для мужчин как рыбий жир — противно, невкусно, но полезно. Вмиг шевелиться начинают!
   — Андрей, возьми бинокль, сбегай, посмотри, что там, — хмыкнул Жора, а мне велел успокоиться и, конечно же, козла к себе домой отвести.
   Я вывела Мишку в соседский двор и попыталась пропихнуть его в калитку. Козёл заупрямился, запыхтел и забил копытом. А тут и белый, как парадная скатерть, Андрюха в калитку ввалился, меня оттолкнул и скорее в дом. Мы с козликом за ним, естественно.
   — Батя, действительно волки! Доставай «Сайгу»!
   Ох, что тут началось! Мне велели носа из дома не высовывать, но я, конечно же, потихоньку вышла во двор (как я могла тихо сидеть в доме?!) и наблюдала, как Андрей быстро (так и хотелось соврать и написать что-то вроде: «седлает коня») заводит эту странную штуку — квадроцикл, как они с Жорой выруливают на улицу и с рёвом несутся к старой груше. Уже потом сосед объяснил мне, что боялся промахнуться, поэтому надеялся, что шум двигателя и выстрелы в воздух отпугнут диких зверей. Что ж, так, к счастью, и случилось.
   Всё произошло невероятно быстро, мне показалось, мгновенно. Я даже не успела удивиться этому странному парадоксу времени: оно то растягивается и становится безразмерным, то, как норовистая пружина, почти мгновенно сжимается и тут же распрямляется, как Жора появился передо мной, держа на руках промёрзшего Лёшеньку.
   — Ох, Боже мой! Скорее, ко мне в дом! Неси его! Я сейчас камин разожгу!
   Руки у меня дрожали, и я напрочь забыла, что надо делать с замёрзшим человеком. Можно ли его сажать в горячую ванну или нет? Растирать спиртом? В одном я была уверена: чашка горячего молока мальчишке в любом случае не навредит.
   — Лёшенька, ты живой?
   — Жжжживой, замёрз только. Бабушка, я...
   — Молчи! Вот, молочка попей!
   Я быстро нагрела молоко и разожгла огонь в камине. Усадила пацанёнка перед огнём, укутала в свою дублёнку.
   — Руки, ноги чувствуешь?
   — Не знаю...
   — Ох, горюшко! Сейчас!
   Мне, наверное, надо было вызвать врачей, но вместо этого я позвонила Саше и сказала всего лишь несколько слов:
   — С Лёшенькой беда. Приезжай.
Окончание следует завтра
©Оксана Нарейко