Алхимия Чапаева и черное знамя

В полумраке советского кинотеатра детские глаза вновь и вновь впивались в экран. Фильм «Чапаев» был больше, чем кино – это была легенда, ожившая и дышащая. Легендарный начдив, усатый, в бурке, на лихом коне – воплощение отваги, воли, стихийной силы. Его гибель в мутных водах Урала казалась невыносимой несправедливостью, концом света в масштабах одного фильма. И это искреннее, почти религиозное восхищение героем странным образом уживалось с потоком анекдотов, часто грубых, пошловатых, где Чапаев, Петька и Анка представали персонажами совсем иного, балаганного мира. Образ двоился: икона и карикатура, пафос и фарс.

О том, что за этим скрывается нечто большее, что Чапаев, возможно, был не просто красным командиром, а буддийским ламой, затерянным в степях гражданской войны (как откроет позже Пелевин), тогда никто не догадывался. И потому многое в фильме оставалось загадкой, волшебством, не поддающимся объяснению. Особенно она – психическая атака. Этот эпизод завораживал, гипнотизировал, заставлял забыть о семечках и соседях по ряду.

Черные колонны. Они вырастали из степного марева, двигались медленно, неотвратимо, в абсолютной, противоестественной тишине. Ни крика «ура!», ни лязга оружия, ни топота сапог – лишь молчаливое, размеренное движение черных фигур под черным знаменем с черепом и костями. Офицерские батальоны каппелевского полка. В парадной форме, как на смотр перед лицом Вечности. Они шли на смерть с пугающим спокойствием, с достоинством обреченных гладиаторов. Их молчание было оглушительнее любого рева. Их цель – подойти вплотную к оцепеневшим красноармейцам и одним внезапным, яростным ударом – штыком, пулей, ужасом – уничтожить, смести, обратить в бегство.

«Красиво идут! – выдыхает чапаевец. – Интеллигэнция!»

И в этом слове, презрительно брошенном, сейчас видится ключ, алхимический шифр к этой сцене. Интеллигенция. Не в социальном, а в метафизическом, почти августиновском смысле. Intellegentia – Мышление, Разум, возможно, даже отблеск того самого Божественного Логоса Филона, но оказавшийся здесь, внизу, на материальном плане, среди крови, грязи и безумия гражданской войны. И этот высокий Разум, облаченный в черное (цвет нигредо, первой стадии алхимического делания, цвет земли, тления), одержим волей к смерти. Он идет на саморазрушение, на встречу с низшими, брутальными силами.

И силы эти отвечают. Безумная Анка, с лицом, искаженным от ярости, лихорадочно поливает наступающие колонны свинцовым дождем из пулемета «Максима». А Чапаев, воплощение стихийной, почти животной витальности, на своем коне, как вихрь, врубается в стройные ряды каппелевского полка, и его шашка безжалостно рубит … Интеллигенцию.

Парадокс, от которого перехватывает дыхание. Высокое гибнет от руки низшего. Разум уничтожается безумием и стихией. Но в алхимической реторте смерти рождается новое. «Интеллигенция», проходя через caput mortuum – «мертвую голову», символ отброшенной, ненужной материи – освобождается от своего грубого земного тела. Гибель от руки безумцев становится путем к очищению, к сублимации, к переходу в более тонкую, духовную субстанцию.

Смерть как трансформация. Уничтожение как этап Великого Делания. Возможно, именно эту интуитивную, невысказанную правду чувствовали детские сердца в темном зале советского кинотеатра, завороженно глядя на молчаливый марш черных колонн навстречу огню и стали. Они не знали слов «алхимия», «нигредо», «сублимация», но они видели великую и страшную мистерию смерти и возрождения, отраженную на серовато-белом экране. И образ Чапаева, смеющегося над смертью бесстрашного рубаки и мудреца поневоле, становился еще более глубоким и загадочным – не просто герой, но предопределенный Провидением великий жрец этой кровавой алхимии, проводник душ через горнило гражданской войны к неведомому преображению.