Ранетки

     Тает под ногами прохожих первый снег. Легкий морозец  подгоняет, заставляет ускорить шаг. Все спешат по своим делам. Никто  не обращает  внимания на раннюю  зимнюю красоту,  не замедляет ход, чтобы полюбоваться ещё уцелевшими красными  гроздьями  рябины на заснеженных  ветках.  А уж тем более  - никто не замечает немолодую женщину за  окном  первого  этаже панельной пятиэтажки.
    А она подолгу стоит у окна.
- Как же всё красиво!- вздыхает Аля-
и рябинки, и шустрые птицы, снующие туда - сюда.
       Но любимое её дерево среди всей рябиновой аллеи - яблонька, по-сиротски прижавшаяся к окну  комнаты.
- Девчонки, смотрите,  ранетки поспели!
     Когда-то маленькие внучки, взобравшись на подоконник,  разглядывали небольшие румяные яблочки на ветках, весело щебетали. Как давно это было!
Конечно, теперь  она  рада  и  этой суете за окном, всё какое-то разнообразие. 
     Только боль в груди   никак не проходит. Первый инфаркт нагрянул неожиданно.  Хотя  и появилась перед этим небольшая одышка, побаливало в груди, но  Аля это  списала всё на межрёберную невралгию, которую признавали у неё когда-то врачи. Жаловалась только на скачущее иногда давление. Ведь в свои семьдесят три года она была ещё моложавой, подвижной, улыбчивой, и, как говорится, всё так и горело в её руках.   Да и повод для переживания был только один – пьянство мужа.
Добрый,  работящий, любящий.  Из хорошей семьи. Мама – учитель, отец- секретарь обкома. Но с годами смотреть на него, нетрезвого,  и слушать его бестолковую болтовню было всё тяжелее.
     Ещё иногда болела голова. Но это от того, думала Аля, что несколько лет назад в саду, когда с мужем высаживали рассаду помидоров,  она держала колышек, а муж забивал его в землю кувалдой и, промахнувшись,  случайно попал  по её голове.
- Как же больно-то  было!- опять вздыхает Аля, с трудом, по стеночке, пробираясь на кухню.
Потом ещё  два инфаркта один за другим  терзали её совсем ослабевшее сердце.
- Немножко перекусить, да спать.
  Но быстро уснуть не удаётся.
- Почему же всем не до меня теперь? Тем прохожим за окном – это понятно. У них своя жизнь, свои заботы. Птицам на красивых рябиновых ветках –  тоже понятно.   
- О чём ещё думать? Как это понять?  Что впереди? Почему вдруг свалилось на меня  это одиночество?  Не по душе оно мне совсем. Да и есть ли она, моя душа?  Чем я ей могу помочь и как? Что же не так было в моей жизни?
     Вот так обычно и  проходит каждая ночь.
   Утром Аля, кое-как смастерив завтрак, пытается  стряхнуть, как надоевшую пыль,  привычные мысли. Конечно,  в  больном её сердце   ещё теплится надежда, ещё
                2
волнует красота и той рябиновой аллеи, и празднично украшенного торгового центра через дорогу, и посветлевшего от яркого  солнца неба.
       - Что дети? Сына   вырастила, помогала  потом с внучками.
     И Аля начинает вспоминать, как водила обеих внучек  в детские ясли, в которых сама  работала.  В эпоху дефицита ездила по магазинам, стояла в длинных очередях за продуктами, детской одеждой. Торопилась домой с работы, чтобы приготовить всем ужин, так как сноха возвращалась с работы позже. Снова терпела бестолковые пьяные выходки мужа.
    -Было ли что-то хорошее? Было, конечно.
     Она  начинает вспоминать, как все вместе обычно встречали Новый Год. Вроде ничего особенного:  пекли пироги, садились за праздничный стол, дарили подарки друг другу, потом долго стояли у этого же окна, смотрели на огни фейерверков.   В такие  минуты было тихо и спокойно на душе, хотелось надеяться только на  лучшее.
     И совсем не верилось в плохое.  Аля не знала, что сноха Тамара давно болела неизлечимой болезнью, ей об этом не говорили, чтобы не расстраивалась. Она и ни о чём не догадывалась. Стройная, всегда
опрятная, сноха хорошо выглядела, много работала в детском садике, никогда не отказывалась подменять заболевших воспитателей, с мужем, который её очень любил,  и двумя дочерьми они много путешествовали. Казалось, всё так и будет.
     Когда Тамары не стало, многое изменилось. Хотя сын по-прежнему, но теперь один,  жил в своей квартире, которую они купили, взяв ипотеку. Выплачивать помогала младшая дочь. У неё, как и у её старшей сестры,  уже были свои семьи, свои дети. Значит, и у сына – свои внуки, свои заботы, своё горе.
      А, может, жгла его своя обида на судьбу.
     -Да, сокрушалась Аля,  а я - то, старая, всё живу!   Вот так! Обидно! Это всё мой характер прямолинейный. Не умела  хитрить, приспосабливаться, говорила, что думала, а кому это понравится,   может,  и надо было  промолчать где.
      Опять потянулась ниточка воспоминаний. Год назад от инсульта внезапно умер муж. Открыл дверь и упал.
      Вот так  и осталась  она совсем одна. Успокаивать  некому, поговорить не с кем. Встретились с сыном и внучками в зале для прощаний. Молча думали каждый о своём. Приехавшие ненадолго  родственники, купили продуктов, чтобы на долгое время  хватило, переночевали,  утром уехали домой. У них свои заботы - работы.
               
                3
   Вот так и закончилась прежняя жизнь.    Никогда раньше  Аля  не была  такой беспомощной,  неуверенной во всём, как сейчас.
     Замучила  усталость, теперь это была   постоянная  её спутница, давала    знать о себе всё чаще и чаще. 
Аля   потихонечку  добирается до дивана.
-Вот так теперь и живу, как говорится: «Встала и уже устала». 
Конечно, дети и родня имеют право на свои ошибки, успокаивала она себя.
 «Ответ, который ты  ищешь, ищи в себе».  Но как  его найти,   когда веришь  своим близким, любишь, помогаешь, терпишь, прощаешь и надеешься.
- Господи, может,  я просто не умела быть  счастливой?
    В детстве, например,  тоже ничего хорошего не было. В тринадцать лет осиротела со своими  братьями и сестрами, осталась большая семья без мамы. Как поднимать на ноги пятерых детей?   
    Отцу пришлось жениться во второй раз. Летом он работал в совхозе на комбайне, зимой ремонтировал технику. Уходил рано, возвращался домой  поздно.  Совхозные мастерские были далеко за деревней, а ходить приходилось пешком.  На обед – кусок хлеба и бутылка молока.
     До второй женитьбы с детьми помогала баба Шура, папина мама, которая жила у дочери, папиной сестры.
     Однажды, в разгар июля,  Аля с бабушкой  насобирали ведро клубники в поле, рано утром на попутной машине они с бабой Шурой добрались до города, чтобы продать ягоду там.
     Насыпали её в кулечки из газеты.  Полученные деньги  Галя складывала в карман ситцевого платья. Когда отошёл от них какой-то молодой парень,  Аля хватилась, что денег в кармане нет.
     Сквозь слёзы услышала голос бабушки:
- Где тонко, там и рвётся.
 Только это и сказала.  А у Али всю обратную дорогу рвалось сердечко от обиды наружу.         
      Вот и сейчас больное сердце неожиданно  вздрагивает, начинает  громко и часто постукивать,  будто чувствует, что ещё  продолжатся грустные воспоминания   о детстве.
     Аля  долго не может успокоиться.  Перелистывает одну за другой страницы памяти.
     Вот же он -самый счастливый день!
 Ранетки, ранетки… Папу забрали на фронт в августе тысяча девятьсот сорок первого года, когда ему  был сорок один год. В семье уже было  пятеро детей. Але -
 чуть больше годика.
     Поэтому она и не помнила, как в сорок третьем году пришла на отца похоронка, что якобы он был убит девятнадцатого  июля тысяча
девятьсот сорок третьего года на западной окраине балки Носкова в Успенском районе Ворошиловоградской области.  Воевал он в составе пятьдесят пятой гвардейской стрелковой дивизии.
   Пройдёт много лет, и младшая сестра Тая  найдёт в электронной Книге Памяти боевой путь отца, военная судьба которого не закончилась на указанной дате.  Его не убили, а ранили в бою, отбивался  от фашистов на высоте, которую наши бойцы удерживали. Пальцы на правой руке  так и не разгибались потом никогда.
О  концлагере в немецком городе Франкфурт-на-Майне, куда отправляли раненых военнопленных,  папа не вспоминал, один только раз не удержался:
               
                4
    - Когда немцы поставили  нас в строй, я услышал за спиной чей-то тихий шёпот:
    - Будут вызывать механиков, выходи.  А это означало – можно выжить:  чуть лучше кормили тех, кто ремонтировал оборудование.
     На деревянных нарах рядом с ним оказался  молоденький парнишка из Благовещенского района, можно сказать – земляк. Дела его были плохи, очень сильно болел. Чтобы хоть как-то помочь парню,  папа делил с ним свой паёк.
Освободили их лагерь в тысяча девятьсот сорок пятом году американцы, даже выпивкой угощали. У нашего же  правительства  было известное отношение к военнопленным.
     Ещё о том, как воевал, за всё время   было сказано отцом несколько фраз:
    - Бои были тяжелые. Оружия на всех не хватало. И против немецких автоматов,  и танков нам давали бутылки с зажигательной смесью. Поначалу были большие потери. Пришлось  однажды  даже одному отстаивать высоту, были   и награды.
    Впервые познакомилась Аля  с отцом, когда ей  было уже шесть лет,  до войны-то была совсем крошкой.  Он пришёл осенью тысяча девятьсот сорок шестого года, отработав положенный срок на восстановлении    Донбасса. Добираясь до дома, не знал, что из-за похоронки его уже не ждут.
      День был тёплый солнечный, когда он  зашёл в дом.  Увидев отца, все замерли.
Первой, нарушая тишину, заплакала мама, бросилась к нему. Тогда он снял с плеч вещевой мешок, развязал его. 
    - Всю жизнь помню, как сыпались и сыпались на стол красные ранетки, - вытирает слёзы Аля - как же мы их ели!