Пятое апреля

Сей опус, берущий своё начало пятого апреля, и опубликован быть должен пятого апреля, чему сопутствует один занятный факт. Сумма цифр в числах дня и месяца, а также сумма цифр в полном числе года равны девяти и, следовательно, друг другу; кроме того, уже их сумма даёт, естественно, число восемнадцать, сумма цифр которого опять же равна девяти. Прикол, да?

1

Намерение бросить ту или иную работу может вызревать сколь угодно долго; в процессе подготовки к этому важному шагу взвешиваются все за и против, а в мыслях прокручиваются всевозможные варианты, — однако сам факт увольнения оборачивается зачастую совершеннейшей неожиданностью. Именно это и случилось пятого апреля с Дмитрием Никитичем Чивилихиным — младшим научным сотрудником одного из электронных НИИ, много раз до того красовавшимся перед коллегами и озвучивавшим наиболее похабные сценарии того, как красиво уйдёт он из этой юдоли скуки, оставив позади себя руины чужих надежд.

Стоя в кабинете начальника отдела и выслушивая его пространную речь о чувстве долга, призвании и командном духе, он мрачно смотрел в окно, за которым робко моросил холодный дождь. Его борьба с отложенным на неопределённый срок финалом, в ходе которой он изощрялся в остроумии, была закончена, и вместе с нею откололся кусочек жизненного смысла. Теперь на его место благополучно устроен отпрыск одного из влиятельных бюрократов, рвущийся приступить к своим обязанностям, которые заключались по преимуществу в раскладывании пасьянса на компьютере и долгих перекурах на крыльце с беспрестанной рефлексией на тему своей важности. Когда начальник принялся подводить итоги своей корпоративной проповеди, чтобы повествование красиво и плавно перешло на тему профнепригодности Чивилихина, тот его перебил с целью быстрее закончить этот бессмысленный разговор. «Я всё понимаю, — сказал он, — ротация кадров, новые люди со свежим взглядом и всё такое...» «Как хорошо, что вы всё понимаете! — воспрял духом начальник. — Возможно, в другом месте вы сможете обрести гармонию в работе и взаимоотношениях с коллективом». Тлеющая злость начала потихоньку разгораться. «Надеюсь», — внутренне напрягшись, выдавил из себя Дмитрий. В какой-то момент он вообразил, будто начальственный протеже представляет собой жертвенное животное, приведённое сюда для ублажения его кровожадности, а объявление о том, что паренёк займёт его место — необходимая ритуальная фраза для распаления гнева. При мысли об этом едва заметная улыбка дрогнула на лице Чивилихина, сменившись в тот же миг мрачно-расслабленной гримасой. Разумеется, жертва здесь он, иначе и быть не может. А если уж на то пошло… Впрочем, додумывать эту мысль Дмитрий счёл нецелесообразным, тем более что начальник с лицемерной улыбкой протянул свою короткопалую длань, чтобы закончить этот разговор дружеским рукопожатием. Чивилихин рассеянно потряс его руку и повернулся к выходу. «Если уж на то пошло, — всплыла, подобно пузырьку в воде, недодуманная мысль, — то божество, в жертву которому меня приносят, — ловкая и могущественная рациональность влиятельных людей. Это печально и унизительно…» Сейчас он пойдёт собирать вещи, коллеги будут над ним смеяться и подшучивать, а этот кузнечик начнёт активно знакомиться с коллективом, украдкой победно смотря на поверженного противника, на сбитую с доски пешку.  «Только ты и сам пешка, — тихо проговорил Чивилихин. — Пешка, которую двигает сильный игрок». Но ведь в таком случае он будет пешкой, играющей сама за себя, а тот идиот — просто неодушевлённая фигура, направляемая чужой рукой. Чувствуя, что начинает погрязать в шахматных метафорах, Дмитрий разозлился ещё больше: ведь этой внутренней болтовнёй он стремится заглушить свои бессилие и позор. Он даже не знал, почему факт увольнения был воспринят им как унижение, но это чувство не покидало его с первых фраз, услышанных в кабинете начальника. Навстречу ему по коридору весело шагала причина всего этого по имени Кирилл. Едва завидев его вдалеке, Чивилихин был подхвачен новой волной злости: этот негодяй уже праздновал победу и не скрывал своего презрения к предшественнику, придав лицу выражение снисходительного высокомерия. Памятуя о планировавшемся красивом уходе, которого уже не получится, и об унижении, испытанном им в связи с тем, что был заменён, как надоевший предмет обстановки, Дмитрий неприязненным взглядом впился в лицо Кирилла, а внутри бурлили, норовя оказаться на языке, страшные угрозы. Победная насмешливость на лице начальникова протеже сменилась растерянностью, когда он зачем-то сказал Чивилихину: «Ты труп, скотина!» «Вот п...р! — возмутился Дмитрий. — Ещё и угрожает!» Видимо, не желая портить первый день на новом месте конфликтом, Кирилл смущённо заторопился в отдел кадров.

2

Войдя в кабинет, Дмитрий немного поёжился: сотрудники смотрели на него испытующе. «Ну как?» — полюбопытствовал, оторвавшись от компьютерного монитора, Виталя, худощавый весельчак. «Уволили», — мрачно и глухо ответил Чивилихин. Усевшись за стол, он начал открывать ящики и забирать оттуда свои вещи, попутно прихватывая мелкие сувениры в виде карандашей, ручек и скрепок. Наконец находящиеся в кабинете сотрудники, придумав, что сказать по этому поводу, начали наперебой произносить словесные формальности ободряюще-утешительного характера, однако Дмитрию мерещилась в их интонациях и жестах затаённая радость избавления, и это несколько удручало. Чивилихин не спешил, чтобы ничего ценного не забыть и не доставить тем самым радость своей самодовольной замене. Снова нахлынули обидные мысли о сложившемся положении дел. «Нет, ну это же надо так: просто взять и убрать с дороги, как ненужный предмет!..» — подумал Чивилихин и осёкся. «Что?» — спросил он у явно растерявшегося Саши, полноватого скромника, иногда раздражавшего своей пассивностью и мещанской правильностью. «Предмет…» — со страхом повторил скромник и поспешил выйти. «О чём он?» — обратился к остальным Дмитрий; те лишь пожали плечами. Продолжая рыться в столе, он то и дело слышал в разговорах товарищей ключевые слова, перекликавшиеся с его мыслями, сами же товарищи постоянно друг друга переспрашивали, что имелось в виду под очередным невзначай произнесённым словечком, и на лицах их выражалось удивление, скрывавшее за собой смутный страх. Закончив сборы, Чивилихин сухо и как-то по-деловому попрощался с сотрудниками, услышав от них заверения в том, что время от времени они будут созваниваться, а также несколько случайно затесавшихся в речь слов, которые снова показались ему знакомыми, затем накинул куртку и вышел. Он брёл по уже ставшим чужими коридорам, и мрачные мысли о неопределённости грядущего выстилали его путь.

Когда наружная алюминиевая дверь с дребезжащим стеклом закрылась за Чивилихиным, вдалеке показался Володя из архива. Он шёл от ларька, держа под мышкой пакет со снедью. Поравнявшись в районе четвёртой пары елей, надменными стражами стоявших по обе стороны мощённой крупными квадратными плитами дорожки, они как могли (у обоих была неудобная ноша) пожали друг другу руки.

— Ты куда это? — кивнул Володя на большой пакет.
— В свободное плавание! — с напускной весёлостью выпалил Дмитрий. — Отмучился!
— Что — уволился-таки? — Радость предвкушения весёлой истории была искренней.
— Уволили, — с легкомысленной улыбкой уточнил Дмитрий.
— Ну, а ты хоть произнёс свою речь? Как же!.. — Собственное восклицание смутило Володю, будто он отрыгнул. Дмитрий удивился очередному совпадению.
— Не дали. — Вздох Чивилихина вернул в его облик подлинную мрачность, которая тут же поспешно была прикрыта бодрой улыбкой, обрамившей не менее напускной бодрости фразу: — Ну, ничего. Зато теперь с самого начала буду себя ставить так, что и вякнуть ничего не посмеют.
— Дай-то бог… — Оглянулся куда-то Володя, которому отчего-то сделалось не по себе, но этика требовала довести разговор до логического завершения, и, поправив пакет, он поинтересовался: — Уже есть местечко на примете?
— Естественно! — снова улыбнулся Дмитрий, не особо, впрочем, уповая на убедительность собственной мимики. «Достал!» — подумал он, говоря о достоинствах несуществующей организации, где его якобы ждут. — В отличие от этой шарашкиной конторы, меня туда с руками и ногами… Что?
— Н-ничего. Это хорошо. Ну что ж, бывай! — с этими словами заметно забеспокоившийся Володя снова неудобно пожал Дмитрию руку и пошёл к зданию.

Едва Володя скрылся за дверью, Чивилихин процедил сквозь зубы: «Нигде меня не ждут!» — и, повинуясь нахлынувшей злости, опрокинул урну. Среди высыпавшегося на редкую молодую траву мусора лежал помятый лист принтерной бумаги с напечатанным портретом Курта Кобейна, на который заморосил надоевший за эти два дня дождь. Дмитрий криво усмехнулся, подумав о том, что это могло бы быть издевательским намёком на то, что ему следует сделать в сложившемся положении. «Не дождётесь!» — уверенно произнёс он и, перехватив сумку поудобнее, двинул к остановке.

3

Войдя в автобус, Дмитрий принялся судорожно выискивать свободное место: хоть что-то должно компенсировать сегодняшние злоключения. Наконец, увидев незанятое сиденье над левым задним колесом, у прохода, он уселся и погрузился в мысли, прервавшиеся на краткий миг оплатой проезда. «Какая же сволочь, какой же п...р этот начальник! — врастяжку произносил его мысленный голос, возводя выражение злости и раздражения в ранг страшного заклинания, произносимого у священного камня скрюченным жрецом-друидом. — Это ж надо, просто взять — и как мусор! Как этого помятого Кобейна! Меня — одного из лучших! Ради этого блатного сынка, сраного крылечника*, который только и может, что клацать по картам и ковырять в носу! Полный дебил! И прямо при нём, мол, смотри, сынок, от мусора тебе местечко расчистим! И глазки как бегали: уже, паскуда, подмечал, где, что и у кого можно выгадать! П..рила! Как же я ненавижу это вонючее сословие, кумовское племя! Взять бы их всех, м...ков… Что они там скандируют?»

В середине салона и правда что-то хором произносили, удивлённо вертя головами.

— Не понял! — произнёс пожилой мужчина, сидящий через проход. Изумление придало его помятому лицу детское выражение. — Что они говорят?! Почему?! Почему этот козёл за мной повторяет?!
— Что за х..ня здесь происходит?! — подхватила вслед за доброй половиной автобуса и сидящая слева от Дмитрия женщина средних лет. То же произносили сзади.
— Почему они за мной повторяют?.. Б..дь, да я же не говорю! Я думаю! — осенило уже почти всех пассажиров.

Автобус подъехал к остановке, и водитель недовольно оглянулся. Вошедшая старушка двинулась в конец салона и ошарашенно, в унисон со своими попутчиками, произнесла: «Сейчас ещё и эта старая сука место попросит уступить!» Вслед за этим люди испуганно сказали: «Е..ть, они ж меня быстро вычислят! Надо шевелить губами!» Дошедший до пассажиров смысл сказанного заставил их подозрительно всматриваться в каждое лицо, а Чивилихин старательно артикулировал. «Б..дь, пронесло! Кажется, я не выделяюсь!» — сказали все хором, сохраняя испуганные, озадаченные выражения лиц.

— Они меня не замечают, — доверительно сообщила девушка в телефон, из которого, кажется, слышались увещевания собеседника. «Так, значит, по телефону не передаётся», — заключил автобус.

«Итак, — вместе со всеми начали рассуждение несколько пенсионеров, на которых смотрел Дмитрий, — если я буду вести себя так же, как они — говорить и корчить удивлённую рожу, — то они меня не вычислят. Автобус, как пить дать, остановится, так как водила убедится, что это всё по-настоящему, и испуганно убежит; допрут до этого и остальные. Поэтому, когда все в панике побегут, я просто смешаюсь с толпой и тихонько выйду. Рыщут, суки! Вы меня не найдёте! Всё-таки быстро я сориентировался, а! Не такой уж я и никчёмный… сейчас главное — не улыбнуться… а, нет, вот уже дед паниковать начал. А ты, п...р за баранкой, помни, что не дрова везёшь! Всё, тормознули. Сейчас надо уходить… Ха! И надо же, я ни разу не назвал своего имени! Чивилихин… Б..дь! Тихо! Дима я… Да сука! Молчать! Ё..ный в рот!»

Добитые финальной копролалией пассажиры, давясь, бросились к открывшимся дверям, скандируя: «Ну всё! Погнали! Главное — спокойно и не выделяясь. И никто меня тут по имени не знает: до рынка далеко, и соседей тут нет. Ну и х..та творится, п...ец!»

«Как бы тут не упасть, ещё одна… Опа!» — проговорила толпа снаружи и внутри автобуса, затем испуганно прибавила: «Придурок, они же так могут вычислить! Нельзя было говорить о том, что именно прохожу! Так, спокойно, тут не меньше десяти человек, тоже можно смешаться. Вон, пусть на того м...ка думают, хе-хе! А теперь бежать! Растерянно!» Чивилихин понял, что толпа осталась позади, и угроза миновала. «Уф, б..дь…» — подытожил мужичок, нырнувший в переулок. Дмитрий остался в одиночестве.

«Что же это было? — Усомнился в реальности только что произошедшего Чивилихин. — Может, это просто был скандал, какая-нибудь бабка пенсионное потеряла? А я просто задремал тем временем? Да нет, я не спал. Может, просто стресс на меня так повлиял? Есть же селективность восприятия, вот я и вылавливал из хаотичных разговоров ключевые слова. Нет. То было ещё в отделе, когда у парней слышал, а тут все хором говорили. Может, они вообще о другом говорили, а мне показалось? Но это были целые мысли, а не слова. Мои мысли! Может, крыша поехала на фоне этих событий?»

— …этих событий? — произнесла вышедшая из магазина женщина и, округлив глаза, продолжила озвучивать его мысль: — Ну вот, опять! Что происходит? Эй, мадам… Нет, не так…
— Эй, гражданка! — проговорили они одновременно.
— Б..дь, какой ужас у неё на лице! — словно видя себя со стороны, доложила женщина, уронив пакет, из которого вывалились батон и несколько кульков с какими-то овощами. Чивилихин в благородном порыве бросился укладывать выпавшие покупки, женщина от него шарахнулась, продолжая проговаривать то его мысли, то произносимые им реплики. — Сейчас убежит, как пить дать убежит: вон, перепугалась как…
— Возьмите! Надеюсь, ничего стеклянного там не было, — прозвучал их стройный хор, затем продолжила она одна: — Да она в шоке! Сейчас, того гляди, в обморок свалится!

У Чивилихина создалось впечатление, что она не столько проговаривает его мысли, сколько управляет ими, в нужный момент побуждая что-то произносить вслух. От этого стало жутковато. Она сделала что-то вроде попытки откашляться.

— Вы… Да глупый вопрос: это и так видно! Ага, значит, так… Говорить от себя?.. — затараторила женщина, мотая головой. — Говорить от себя, значит, вот…
— Вы правда не можете говорить от себя? — Дмитрию было странно слышать со стороны собственные мысли. Попутно он отметил, что синхронность произносимых вслух фраз носила случайный, непостоянный характер; лишь когда он решительно выпаливал то, что едва пришло в голову, это озвучивалось переменной слаженности хором. Мимолётное наблюдение заставило женщину с удивительной быстротой произнести несколько невнятных звуков: очевидно, речевой аппарат не поспевал за мыслью, пронёсшейся на такой скорости. Второе наблюдение также выпало из её рта бесформенным комом звуков.
— Надо валить, — уже более размеренно произнесла она.
— Извините! — Чивилихин отвесил странный полупоклон и заторопился прочь. Вдогонку сыпались обрывки его неспокойных дум.

«Наверное, я и правда сошёл с ума, — размышлял Дмитрий. — Вполне может быть, что люди реагируют на моё странное поведение и речь, может, я к ним пристаю и пугаю до чёртиков, а видится, будто это с ними что-то не так. Это ж надо, просто взять и лишиться рассудка из-за вполне ожидаемого события! Из-за, как его там… когнитивного диссонанса. Ладно бы какое-то потрясение, так нет же: просто уволили те, от кого и так уйти планировал! Взял и е…..ся — вот так запросто! Ну и день! Возможно, уже давно потихоньку сходил с ума, а теперь на фоне этих событий сорвало, так сказать, клапан. И зачем я так уповал на возможное своё торжество? Хотел, как в кино, красиво от них уйти, надавать моральных пощёчин, в красках всё это представлял, а на деле готовил почву для сумасшествия! Рыл своему разуму могилу! — грусть, казалось, оттянула щёки вниз; Чивилихин прерывисто вздыхал и обводил рассеянным взглядом орошённую апрельской моросью улицу. Вдруг резко сжал губы и придал поднимающейся волне негодования форму мысли: — А, собственно, почему я хотел уйти? Потому, что обращались по-скотски, ноги вытирали, заваливали чужой работой. Потому, что остальных это устраивало: вон, сейчас сидят там, кости мне, небось, перемывают. Дескать, вечно всем был недоволен, а теперь ни с чем остался. Ведь знали же, что я вру о том, что есть куда идти, по глазам это видно было. И вот они все вместе, своими действием и бездействием, своими упрёками, своей надменностью, взяли и свели с ума! Дружно навалились и сдвинули крышу! Вот п...рьё ебучее! Как я раньше не догадался? — Дмитрий злобно чеканил шаг, словно сваей забивая каждого из своих обидчиков в мокрый асфальт. — Да расстрел — меньшее, чего они заслужили! Повышибать мозги из дробовика, разнести их к х..м собачьим, а потом спалить дотла! А с начальничками разговор особый. Сначала на бутылки рассадить, потом отстреливать руки, ноги; отрезать яйца и заставить сожрать! И плевать на них, на лица их сучьи, наглые ссать! Чтобы прочувствовали собственную мразотность, ублюдки паскудные! И когда уже останутся хлопающие безумными глазами самовары…»

Так, представляя, каким немыслимым карам подвергнет он виновных в своём сумасшествии, Чивилихин добрёл до перекрёстка, где в ужасе заметались две старухи. Они зажимали и крестили рты, извергающие гадостное злословие, которое при отнимании ладоней снова и снова превращалось из мычания в чёткий поток скверны. В их глазах читался уже знакомый ужас потери контроля, а бессмысленные движения делали двух пожилых женщин похожими на голубок. Несколько раз в панике они выскакивали на проезжую часть, стонали волочащиеся шины затормозивших автомобилей, в салонах которых тотчас же поселялось смятение из-за прямой трансляции чьих-то странных мыслей. Чивилихин решил сопровождать старушек в желании окончательно убедиться, что предстающее перед ним имеет место в самом деле. Мысль была быстрая, и об этом намерении вроде не догадались, фыркнув в ладони, да и изумление, скорее всего, мешало им рассуждать. Красный свет сменился зелёным, и троица двинулась дальше: впереди две пожилые матерщинницы, то и дело стыдливо прикрывавшие рты, чуть сзади — Дмитрий с весьма отстранённым выражением лица и рассеянными по множеству предметов мыслями. «Шевели губами!» — напомнила вся случайная компания. Старушки резко, по-птичьи, оглядывались на него, он выпученными глазами смотрел на них, благо, когда клоунада вызывала у него улыбку, они уже отворачивались и продолжали проговаривать неспокойный поток сознания. Когда женщины нырнули в калитку церковного двора, то, усмехнувшись, хором произнесли: «Как предсказуемо! Ничего лучше не придумали, б..дь!» Тотчас зажав рты, они бросились в храм.

*  Крылечник (от слова Крыльцо) — тип научного сотрудника, отличительными чертами которого, помимо некомпетентности и вытекающей из неё имитации деятельности, являются также некоторая сдержанность, призванная увеличить кажущуюся глубину личности, и склонность проводить время перерыва, который устраивается и самовольно, на крыльце учреждения с сигаретой в руках и пустыми разговорами снобистского и эгоцентрического содержания. К. является следующим поколением относительно Чамуда (букв. – чайный м..ила) — научного сотрудника советского типа, проводящего время в бесконечном чаепитии, изредка перемежаемом ИБД. (Прим. авт.)

4

Тем временем морось превратилась в хоть и не сильный, но полноценный дождь. Натянув капюшон, Чивилихин одиноко брёл, и случайное веселье стремительно перерастало в тревогу. Сумасшествие? Что-то с мозгом? Розыгрыш? Какова бы ни была причина, случившееся за последний час его беспокоило и даже пугало. «В дурку!» — рявкнул крепкий мужчина в комбинезоне, выходя из узкого проезда. От неожиданности Дмитрий отскочил в сторону и увяз в грязи газона. «Б..дь! — Дюжий грузчик поднял брови, мимовольно выговаривая бессмыслицу. — Брлрлр вычислил! Думаю быстро… Ага… Нет, сука, дело… Сздкдкл… Дело не во мне!»

— Который час? — вытирая ногу об уцелевший островок травы, вежливо спросил Чивилихин.

Мужчина, топчась на месте и произнося обрывки слов среди нечленораздельных звуков, неловко поднял левую руку, затем опустил её и с ужасом посмотрел на Дмитрия.

— Курит: зубы жёлтые! — будто сам себя разоблачил грузчик. — И слёзы!

Человек в комбинезоне плакал. Смутившись, Чивилихин развернулся и двинул дальше. Гипотеза о сумасшествии в целом не выдержала проверки, но ощущение пугающей неправильности происходящего продолжало сверлить мозг, наматывая все мысли на себя.

Чивилихин остановился на очередном перекрёстке, который, к счастью, с его стороны оказался безлюден. Внимание привлёк мужчина в синей куртке, стоящий по другую сторону дороги. Правая его рука словно держалась большим пальцем за ремень несуществующей сумки. Зрелище на мгновение прерывал проносившийся транспорт. Человек выпрямился одновременно с Дмитрием и так же синхронно переступил с ноги на ногу. «Меряченье, что ли?» — буркнул себе под нос Чивилихин, не уверенный, впрочем, в точном значении этого термина. Мужчина по ту сторону шевельнул челюстью. Дмитрий сделал пару шагов назад — синяя куртка сделала то же. Шагнул вбок: мужчина шагнул в противоположную сторону. «Не зеркально… — тихонько заключил Чивилихин. — Сейчас зелёный, посмотрим, что дальше». Сосредоточившись на синей куртке, Дмитрий шагнул на зебру. Они стремительно сближались. Мужчина шёл его походкой, так же закусив губу и нахмурив брови. Он шёл прямо на него. Оробев, Дмитрий остановился; остановился и человек в синей куртке. Постояв секунду, Чивилихин сообразил просто его обойти и устремился к другой стороне улицы, когда светофор уже нервно мигал. Отойдя подальше от дороги и обернувшись, он застал мужчину опёршимся руками на подогнутые ноги. Хозяин синей куртки осоловело мотал головой. С мыслью «Хрен поймёт что происходит!» Дмитрий направил свои стопы за угол супермаркета. Нужно как следует всё обдумать. До дома было уже рукой подать.

Подъём по лестнице был подобен прогулке в пригороде: словно далёкие собаки, облаивали его из-за закрытых дверей собственные мысли. Глухо бубнила соседка, пока Дмитрий возился с замками. Вид собственной квартиры вернул его рассуждения в русло потери работы. Никаких толковых выходов из ситуации в голову не приходило. Сбережений… Слишком громко сказано — «сбережения»! Тикали часы в комнате; вновь заморосивший дождь уныло барабанил по жестяному отливу; а Чивилихин так и остался стоять в прихожей с видом человека, по рассеянности забредшего в незнакомое место. «Вот и пришёл домой пораньше», — на грани слышимости донеслось из-за стены. Очень странный во всех отношениях день. Может, это просто сон такой? Не могут же, в самом деле, люди мысли повторять, так не бывает. Или всё же это шизофрения? Повинуясь сиюминутному порыву, Дмитрий вышел на площадку и позвонил соседке. Пожилая женщина долго не открывала, было слышно возню, перемежаемую обрывками фраз, его фраз. Чивилихин постучал. «Испугалась!» — словно призналась соседка и вновь завозилась. Дмитрий проявил настойчивость, но это ни к чему не привело, и, постояв ещё минут пять перед угрюмой дверью, вернулся к себе. Пусть и косвенно, но это лишний раз доказало воздействие нечто на окружающих. И всё же опять начали глодать сомнения: вдруг всё это иллюзия? Топчась на месте, он достал телефон и набрал Алексея. Гудки долгое время неслись сквозь пространство, видимо, друг был занят. Лишь со второй попытки на том конце мнимого провода откликнулись.

— Алё, Дим, привет!

Вместо приветствия Чивилихин выдал лишь нервный смешок.

— Вроде не первое число, — усмехнулся в свою очередь Лёша.
— Привет! Да слушай, день сегодня у меня просто п….ц. Ты дома?
— Да. А что случилось? На работе проблемы?
— Да… Отчасти. Лучше не по телефону. Не против, если зайду через часик?
— Конечно, заходи! Жду.

5

К дому бывшего одногруппника и действующего друга Алексея Вазюлина Чивилихин шёл, робея с каждым шагом. Прямо так и сказать ему, мол, я ехал в автобусе, и все заговорили моими мыслями, а потом на улице и ещё, кажется, до этого сотрудники озвучивали мои потаённые рассуждения? Естественно, он тут же предложит в психдиспансер идти. Так зачем его пугать? Зачем вообще кому-то знать о его шизе? Может, лучше сразу в психушку и ехать? Нет. Надо проверить. Надо убедиться, что это то или другое, чтобы был надёжный свидетель, доверенное лицо. Возможно, попросить снять видео или ещё что-то в этом роде. А уж потом делать выводы. Как-то дурашливо и легкомысленно приняв гипотезу о мыслетрансляции, Чивилихин вошёл в подъезд.

«Может, на друзей это не распространяется?» — возвестил о его робкой надежде открывающий дверь Лёша. Друг предстал перед Дмитрием побледневшим и растерянным. Словно онемевшие, проговорили его губы: «Увы, действует!» «Да, я вижу…» — рассеянно отозвался Чивилихин.

— Испугался… Значит, не ё….ся я всё-таки… — Алексей удивлённо отступал вглубь прихожей.
— Ты это… — зажестикулировал Дмитрий. — Не пугайся. С непривычки, конечно, страшно, но не опасно.
— Не поверит. Сейчас или в обморок, или в морду даст… — Вазюлин пытался подавить нарастающий ужас. Он сбивчиво дышал и комично поводил руками, словно плавал странным стилем. Однако неуёмный поток слов продолжал излияние: — Не видел, чтобы так напуган… Бля… Аж самому страшно… Надо сесть… Сесть надо, да… Ему…
— Ты присядь. — Чивилихин взял его за плечи, развернул и отвёл в зал.

Лёша продолжал испуганно бормотать:

— В автобусе все говорили… На улице… Соседка не открыла… Мария Ильинична, б..дьмухацктуха…
— Да. Вот такая херня случилась сегодня, прикинь!
— А в универе альфач, брутал… Пугается, как барышня… Брышнкрестьнкакхм…
— Извини, иногда скорость возрастает. Постарайся успокоиться. Воды пока предлагать не буду: захлебнуться можно. Попьёшь, когда уйду.
— Перебивает… Не сосредоточиться… Так. Главное, конкретных действий не подсказывать, а то в стрессе всякое… Вытолкать… Снять… Телефон…
— Да. И это тоже. Ты извини, что так, мне реально не к кому было обратиться. Ты сними меня на видео, и я уйду. Хорошо? Кивни!

Заламывая себе пальцы, Вазюлин кивнул и, точно слабоумный, проговорил:

— Друг… Настоящий… Класс…
— Б..дь… Я ведь, по сути, сам с собой говорю, — устало вздохнул Дмитрий.
— Сильнее и больше… Агрессивный… Поймёт — уроет… Страх длаетлдейнстаб… нстабльмы…
— Вот этого я и опасаюсь. Ты же не станешь меня бить? Я ведь ничего не сделал. И не виноват.

Перебарывая свой страх, Алексей судорожно замотал головой, выдавая скороговорку:

— Выскчитьуспею… нет… битьмня… кошмар…

Вслушавшись в произнесённое, он снова замотал головой.

— Ну хорошо. Будем считать, что ты сказал «нет», а не стряхиваешь морок. — С улыбкой Чивилихин похлопал друга по плечу.

Вазюлин закивал, продолжая озвучивать поток Диминого сознания.

— Всё, дружище, сейчас ты снимешь, и я уйду, а потом позвоню, когда далеко окажусь.

Чивилихин дал ему свой телефон.

— Теперь я закрываю рот и молчу. Снимай так, чтобы мы были в кадре вдвоём, — и с этими словами сел рядом с другом.
— Я — Чивилихин Дмитрий Нктч… — начал было Алексей. — Так, пгди, давай по новой: разогнался.

Видео было удалено, бессвязный лепет сопровождал возню с кнопками. Чивилихин молчал.

— Так. Дубль два. Я — Чивилихин Дмитрий Никитич. В данный момент я говорю через своего друга. Как ё….й чревовещатель. — Улыбка дрогнула на лице молчащего, а Алексей продолжил, слегка смущённый услышанным: — Вырвалось невольно… Главное — не разгоняться. Так. Сегодня, пятого апреля, я открыл у себя такую способность. «Такую» или «эту» лучше сказать? Ладно. Эту способность открыл у себя. Когда? А тогда, когда собирал вещи, получается. Да. Когда собирал вещи, я начал транслировать мысли. Звучит, как шиза, ей-богу… Ладно. Сосредоточиться. Затем я с сотрудником говорил. Ну, это не то. Вот главное. Я заставил весь автобус скандировать то, что у меня в голове. А потом так, по мелочи: старушки, мужик-грузчик, соседка. А соседка мне так и не открыла, шуршала там чем-то у себя. И сейчас я веду трансляцию в голову друга, и он говорит вместо меня…

«Я просто ё….е радио!» — выпалили друзья хором.

— Всё. Можно жать «стоп», — сказал Чивилихин. — Можешь меня не провожать, потом дверь запрёшь. Ещё раз извини, что так. Спасибо тебе, Лёша!

Под бессвязное бормотание Дмитрий вышел из квартиры друга стремительно, словно убегая от позора. В каком-то смысле это и был позор. Ужас и стыд человека, не по своей вине вымазанного чем-то зловонным, но так всем отвратительного, будто вымазал себя намеренно.

«Путь проклятого…» — мрачно подумал Чивилихин, взором скользнув по мокрому тротуару. Непонятно было, что это, что с этим делать; глодали сомнения, правильно ли он воспринимает окружающую действительность, так ли всё на самом деле, или же связь с реальностью безнадёжно потеряна, и он опускается на дно болезненных грёз; а если с психикой всё в порядке, то что делать, что делать? Навязчивое стремление снова и снова проверять, есть это или нет, заставляло его подаваться в сторону магазинов и редких во время дождя скоплений людей. Везде его встречали полные смятения лица, произносившие полные смятения думы. Везде от его холодного, тревожного пламени зажигались огоньки страха и сомнения. Он шёл по своему району, как чумной, как прокажённый. Всё вокруг стало чужим, всё словно бы его выгоняло, но упрямые ноги несли растерянного парня домой.

У подъезда стояла карета скорой. Внутри Чивилихина словно что-то оборвалось. «Не может быть! Значит, всё так!» — с омерзительным скрипом вонзилась в голову ужасная догадка. Он резко изменил направление, юркнул за угол дома и достал телефон. Видео нашлось не сразу, заставив ещё сильнее нервничать. Но вот на экране появились два лица: одно с застывшим ужасом произносило сумбурную речь, другое было напряжено и неподвижно. Всё это было, и видео подтверждает. Дмитрий набрал номер Алексея из списка пропущенных звонков и в ожидании соединения побрёл куда глаза глядят.

— Б..дь, что это было? — воскликнул Алексей.
— Это правда было? Правда? Скажи! — дрожащим голосом начал допытываться Чивилихин.
— Это, сука, было! Но что это? Я чуть не обосрался! Никогда так не пугался, на х.й! П….ц какой-то!
— Я сам не знаю. Прикинь, сейчас иду, а у подъезда скорая! Ну всё, думаю, приехали: нах..вертил чего-то, и соседи дурку вызвали!
— Да я сам подумал, что ё….ся! Приходишь ты, и я начинаю какую-то х..ню нести, какую не думал! Е..ть я испугался! Так что это?
— Я же говорю, что не знаю. Сегодня такое началось. Уже куча народу со мной вот так.
— П….ц! У меня больше нет слов!
— А я свои теперь на экспорт поставляю.
— Так что там скорая?
— Я увидел и не стал заходить. Боялся, что свинтят.
— Правильно, наверно. Мало ли, что за х..ня творится.
— Да надо проверить. Свинтят так свинтят, — сказал Чивилихин, осмелев от растущей уверенности в обратном, и направился к дому. — Ладно. Если что, перезвоню. Извини за всё это.
— Ничего, Дим, всё нормально, хоть и п....ц. Осторожней там.
— Хорошо. Пока!

Дмитрий уже подходил к подъезду, когда дверь распахнулась, и усталого вида фельдшер на пару с дюжим соседом с третьего этажа вынесли Марию Ильиничну и усадили в машину. Чивилихин успокоился уже вполне и прогулочным шагом прошёл вглубь двора, чтобы никого не смущать своей странной телепатией. Только когда грязноватый микроавтобус скрылся за углом и пожилой мужик вернулся к себе на третий этаж, он не спеша поднялся в свою квартиру.

6

Меланхолично пережёвывая котлету, Чивилихин размышлял о произошедшем за этот день, пытался припомнить, не замечал ли каких странностей вчера, позавчера, третьего дня. Никаких странностей примерно до сегодняшнего полудня не было, всё было обычно. Сомнение в психическом здоровье всё ещё скреблось мышкой где-то в тёмном углу сознания. В соседних квартирах царила тишина: одну увезли на скорой, другие ещё не вернулись с работы. Те, что были дома и, когда он поднимался, попадали в радиус трансляции, оказались более стойкими, чем старушка, и не придали значения мимолётной странности. Пока всё вроде спокойно, но как общаться дальше? Раздавшийся телефонный звонок едва не заставил его поперхнуться.

— Ну как? — с ходу осведомился Лёша.
— Нормально, — с набитым ртом проговорил Дмитрий. — Это к соседке приезжали: я её доконал.
— Понял. Ты и меня чуть не свалил! — Алексей нервно рассмеялся. Чивилихин не счёл нужным в очередной раз извиняться.
— Да я на ней тоже хотел проверить.
— Теперь все для тебя подопытные крысы.
— Ну, проверить-то надо было. Я ж подумал, что крыша у меня поехала, вот и проверял.
— Оно-то конечно, только что делать теперь будешь?
— Не знаю.
— Это же феномен! Паранормальщина! Ты можешь в институт пойти…
— Чтобы самому стать крысой? — перебил Дмитрий.
— Да. Об этом я не подумал… Слушай! А если на шоу какое-нибудь, где премию дают? Есть же какой-то там Данди, Дэнди, или как его там?
— А оттуда сразу в лабораторию к мясникам-особистам.
— Ладно. Подумаем ещё.

Воцарилась пауза, в тишине которой снова забарабанили по отливу дождевые капли и заработал компрессор холодильника.

— Прикольно, — наконец сказал Вазюлин. — Раньше ты спорил до посинения, и все оставались при своём, а теперь все говорят, как ты думаешь.
— Да уж… — только и ответил Чивилихин.

Алексей снова поделился своими впечатлениями, Дмитрий более подробно рассказал о творившемся на работе, в транспорте и на улице, и когда пришло время прощаться, Вазюлин заметил:

— Ты вот говорил про синюю куртку…
— Да, странно очень.
— Либо чувак восприимчивый, либо ты как-то усилил воздействие. Я-то не двигался, как ты, я только говорил.
— Это был вообще единственный, кто двигался. Но не как в зеркале, а как, знаешь, на экране. Вот продаются камеры наблюдения, и прямо под ними монитор. Ну, ты понял.
— Понял. А какое настроение было у тебя тогда?
— Стрёмно было, — какое ещё?
— А когда у меня был?
— Тоже стрёмно.
— Может, тогда, на перекрёстке, сильнее?
— Вроде нет. У меня страх волнами шёл. То вроде бы я влияю, то вроде как кажется, что шиза у меня. И оно то больше, то меньше. Я от тебя когда шёл, был напуган ****ец как сильно, подходил к людям, проверял: никто не повторял движения, все только говорили. Не думаю, что это от страха.
— М-да. Надо будет подумать. Ладно. Пока отдохнём, а завтра поговорим.
— Замётано. Пока! — сказал Чивилихин и положил трубку.

Вверху забубнили пришедшие домой соседи. Видимо, они сразу попали в радиус трансляции, потому что, потоптавшись в прихожей, они сначала замерли, а потом стремительно застучали ногами по дальним комнатам. Что-то глухо сказав, они быстро переходили в другое место, при этом, очевидно, вырвавшись из зоны влияния, что-то кричали, снова куда-то шли, и речь их опять синхронизировалась с мыслями Дмитрия. Этажом ниже по-прежнему было тихо. Надвигались сумерки. Чивилихин в свете пережитого мудро решил лечь спать. На темнеющем потолке тревожной синевой заметались блики мигалок: к соседям сверху приехала скорая. «Я ни в чём не виноват, — сквозь дрёму злобно подумал Дмитрий. — Не жить же мне на улице!»

7

Поутру, увидев под окнами очередной скоропомощной экипаж, Чивилихин понял, что интерес к его персоне — лишь вопрос времени. Нужно было что-то делать. Неизвестно, сколько займут поиски уединённого места вроде заброшенной дачи, а после вчерашнего увольнения финансовые ресурсы тощать будут всё больше день ото дня. Острое чувство обиды полоснуло по сердцу, но иного выхода не оставалось. После завтрака он несколько раз позвонил Вазюлину, но тот так и не взял трубку. Очевидно, что в более мудрёное время суток друг решил прекратить с ним общение. Дмитрий сильно расстроился, воображая, как испуганно метался Алексей по квартире, подталкиваемый борьбой противоречивых чувств, как, проснувшись, он просто вычеркнул его из своей жизни и начал очередной будний день. «Что ж, — подумал Чивилихин, — может, он и прав». Он не знал, как поступил бы на его месте. А за стеной лепетал зашедший в комнату дошкольник.

Чивилихин решил, что разумнее будет уходить ночью: сноговорение не удивит никого, а случайные встречи с неизведанным на улице люди спишут на переутомление и разыгравшееся в темноте воображение. Нужно будет найти уединённое место с крышей над головой. Лучше всего подойдёт дачный посёлок. Говорят, там много заброшенных домов, бывает даже, что никого на сотни метров вокруг нет. Но как решить вопрос с питанием? Ночью заходить в город и скупаться в круглосуточных магазинчиках? Вроде вариант нормальный. «Так, нужно ещё тёплые вещи, — мысленно проговорил он, не решаясь выдавать себя голосом. — Консервы, полуфабрикаты, какие дома есть. — Дмитрий вздохнул. — Тяжело будет. Надо брать тачку».

Когда в районе полудня в дверь позвонили, Чивилихин обомлел. «Всё, — пришла в голову мысль. — Вычислили». Однако за звонком ничего не последовало, и через полчаса от сердца окончательно отлегло. Целый день лил дождь, Дмитрий даже пару раз вздремнул. Когда стемнело, он перекрыл коренные краны у водопроводного и газового стояков, выключил большую часть автоматов на щитке, оставив подачу на холодильник, проверил окна, поплотнее увязал сумки на тачке и, ближе к полуночи надев дождевик поверх куртки, вышел в сырую промозглую неизвестность.

Ночной город был угрюм и неприветлив, погружённый в дремотный шелест тихого дождя. Свет фонарей воспринимался как многочисленные веники, выметающие из лоснящегося лабиринта сор, которому не нашлось места в его прорезанных уютными светлыми окнами стенах. Редкие прохожие, мимовольно разделявшие его тревоги и печали, пугались, растерянно останавливались, затем быстрым шагом уносили себя от жуткой встречи с непознанным.

Улица подходила к своему открытому концу невнятными урежающимися постройками, выпуская из города понуро бредущую бесприютную фигуру Дмитрия, заявлявшую о себе только скрипом колёс тележки, когда в стройный поток минорных мыслей вплелась знакомая мелодия. Звонил Алексей.

— Меня только отпустило, — без преамбул начал друг.
— Что? Почему?
— Я был как в полусне, — растерянно ответил Вазюлин, — как будто лунатил. Целый… Ой, я попью…

Он на минуту замолчал, а тем временем Чивилихин продолжил путь, не отнимая трубку от уха.

— Бля, это реально пугает. П….ц! Я целый день был в бреду, ходил, метался, что-то постоянно бормотал, что-то странное делал. Я, наверное, поседею…
— Прости. Я не знал, что так выйдет, — бесцветным голосом отозвался Дмитрий. Осознание зла, которое он причинил другу, уронило настроение ещё ниже.
— Слушай, да ты ни при чём! — выпалил Алексей. — Точнее, это ты, но ты же не специально.
— Спасибо, друг, что не держишь зла… — снова ровным голосом без эмоций произнёс Чивилихин.
— Ты странно говоришь. Где ты? Дома?
— Нет. Я… Выхожу из города. Наверное, поэтому тебя отпустило.
— То есть, подожди, ты весь город под собой держал?
— Не знаю.
— А люди попадаются?

Дмитрий понял, к чему он клонит.

— Нет, у них не сразу, только когда ближе подойдут.
— От эмоций, — задумчиво произнёс Вазюлин.
— Что?
— От эмоций радиус зависит, значит.
— Почему от эмоций?
— Ну, ты же ко мне что-то типа привязанности испытываешь? Только без г…..тины, надеюсь.
— Да.
— А с родителями тоже так?
— Я пока не хочу их в это вовлекать. И ты, пожалуйста, не звони им.
— Ладно. Но, значит, дружеская привязанность есть?
— Да, есть.
— Ну вот. Значит, в моём случае радиус больше.
— И правда. Я об этом сразу не подумал.
— Хах, спасибо! — усмехнулся Алёша, когда проходящая мимо алкоголичка воскликнула: «Б..дь, да он гений!», — а потом спросил: — Так куда идёшь и что будешь делать?
— Найду спокойное уединённое место и буду решать дальше.
— Дачу? — проницательно предположил друг.
— Да.
— Лучше подойдёт «Металлист»: и название крутое, и почти никто туда  уже не ездит. Правда, могут быть бомжи и собаки. Оружие есть?
— Ну, гвоздодёр.
— Сойдёт на крайний случай. А так осторожней. Может, поболтаем, пока не дойдёшь?
— Ты и так на меня целый день потратил. Отдохни.
— Ладно. Ещё созвонимся. Удачи!
— Тебе тоже! Ещё раз извини!
— Да ладно тебе! Береги себя!
— Спасибо! Ты тоже!

После коротких гудков на душе немного потеплело. Заветное садоводческое товарищество, как высмотрел Чивилихин по едва не промокшему атласу, было примерно в семи километрах на северо-западе, к нему от шоссе вела грунтовая дорога. «Что ж, часа через три буду там», — подумал Дмитрий и направился туда.

8

Погружённый во тьму «Металлист» выглядел до крайности мрачно. О том, что это дачный посёлок, можно было догадаться лишь по угловатым сгущениям темноты, обозначавшим хаотически разбросанные постройки. Редкие огоньки светили со стороны далёкого хутора у самого горизонта. Заброшенность и уныние этого места воспринимались не просто отсутствием жизни, а отрицательной её величиной. Неизвестно, что может завестись в этой сосущей пустоте и тихо поджидать свою жертву. Скрип тележки был подобен испуганному воззванию, которое могло привлечь эти злые силы.

Чивилихин ёжился на сквозняке этих неуютных мыслей, но продолжал углубляться в нежилой массив. Действительная опасность исходила теперь оттуда же, откуда он пришёл. Отойдя на достаточное расстояние от края, Дмитрий решил переночевать на одном из укромных участков, а поиски подходящего дома предпринять днём. Без труда и шума он открыл вторую калитку, устроился на крыльце под навесом и, слушая вкрадчивый шёпот ночного дождя, углубился в свои тяжёлые раздумья.

Проснулся Чивилихин от слишком ритмичного хорового чириканья воробьёв. Эти птицы не могли выпевать человеческие мелодии одновременно, голос в голос, ни разу не фальшивя и не сбиваясь. Дмитрий сонно посмотрел на утыканные почками ветви:  пернатые, против обыкновения, не скакали туда-сюда, а подёргиваясь сидели и плели своими короткими симультантными криками совершенно искусственные узоры. Судя по количеству помёта, ещё не смытого весенней моросью, сидели они так уже давно. Снившаяся ему мелодия быстро смолкла в десятках крохотных глоток, и тихий ужас этих маленьких существ полностью вступил в свои права. Очевидно, воробьи стали пленниками Дмитриевых сновидений. «Летите!» — воскликнул он, взмахнув руками, но птицы лишь неуклюже повторили его жест крылышками и синхронно чирикнули. В наступившей задумчивой тишине лишь дождевые капли барабанили по козырьку.

Всё ещё в недоумении, Чивилихин встал и принялся разминаться. Некоторые воробьи, ослабив хватку, попадали на землю, другие перевернулись на ветках. «Любопытно», — подумал Дмитрий и пронзительно чирикнул заневоленный хор. Выходит, и на животных это действует, да ещё так всеобъемлюще, с повторением движений, как… на Лёшку и того парня на переходе! Ну точно! Кто сказал, что на животных не будет действовать? Просто не до птичек позавчера было, вот и не заметил. А кошки с собаками просто не попадались или, опять же, он на них не обратил внимания. Однако ж…

«Извините, птички, я дом посмотрю», — виновато произнёс он, а чириканье обозначило ритм фразы. Дача была заперта хорошо. Да и потом, если ночью его здесь уже кто-то видел, всё равно следовало бы подыскать себе другое убежище. Ещё раз взглянув на посеянный среди птиц хаос, он взялся за ручку тележки и двинул дальше.

9

Синий щитовой домик с угрюмым гостеприимством открыл свою дверь неприкаянному путнику. В комнатах витала пыльная заброшенность, зато здесь была сработанная на скорую руку дровяная плита. «Лишь бы не угореть во время готовки», — мрачно подумалось Чивилихину. Впрочем, не вполне разумно дымить посреди брошенного посёлка, и делать это придётся как можно реже. Конечно, можно влезть в распределительный щит трансформатора и включить электричество, благо с собой он взял электроплитку, но опять же — пожары: неизвестно, в каком доме неисправная проводка разбудит красного петуха, а лазать по столбам, отключая все строения, кроме, так сказать, своего, Дмитрий не сможет физически. Повздыхав над этой неразрешимой проблемой, он принялся распаковывать вещи. Больше ему деваться всё равно некуда.

К счастью, нигде вроде бы не протекала крыша; плесени было совсем немного в паре-тройке углов; пыльные стёкла не выбиты; имелась кое-какая утварь; мебель была представлена старой софой, столом, двумя венскими стульями, комодом и самодельным буфетом. Судя по запущенности огорода, сюда уже давно никто не наведывался, как, впрочем, и в большинство дач по этой аллее, а разросшиеся фруктовые деревья и бурьян скрывали пустовавшее жилище вполне надёжно, чтобы оно осталось в относительной сохранности. Удивительно было лишь то, что такой лакомый кусок не был облюбован бомжами, тем более замок на двери был единственный и весьма хлипкий. Так или иначе, своим пристанищем Чивилихин остался кисло доволен, с тоской осознавая, что, скорее всего, придётся оставить его в  самом скором времени, потому что найдут, потому что придут… Однако проблемы следует решать по мере их поступления, и сейчас задача сводится к обустройству на новом месте.

В расчёте на быструю эвакуацию Дмитрий не стал целиком распаковывать вещи, насколько можно прибрался, и, решившись после захода солнца затопить печь, вышел в ранние сумерки за хворостом. В суровой заброшенности дачного кооператива то и дело ощущались пристальные взгляды из слепых окон, из-за углов, из-за деревьев, из некошеной травы и даже почему-то с неба. Мерещились осмысленное движение в хаосе древесного качания, оклик в случайном скрипе ставня, угрюмо стоящие силуэты вдалеке. На осмысленность в повадках припозднившихся птиц Дмитрий уже переставал обращать внимание. Но Чивилихин знал, что тут может кто-то быть, кто-то такой же отверженный, как и он, но более опытный и ожесточённый. Знал он также, что с равной вероятностью он может быть тут совершенно один, наедине с тем, чем природа, не терпящая пустоты, населяет подобные места. Сознание его отражало таинственный сумеречный мир, и в глубине отражения вызревал новый, но такой знакомый страх тёмной неизвестности.

Каша с тушёнкой и чай, приготовленные на дровяной плите, были как-то по-особенному вкусны, хоть и тревожился Дмитрий за бивший поначалу из трубы дым. Задув по окончании трапезы свечи, он лёг на софу и предался тяжким раздумьям о дальнейших своих действиях, о скудости ресурсов и невозможности их пополнения привычным способом: никто не наймёт излучающий угрозу субъект. К родителям тоже не обратишься: слишком страшно им будет от такого. По крайней мере, не сейчас, потому что нужно попробовать решить проблему самому. Проблема эта слишком необычна, так что никто не в силах будет помочь. Значит, нужно искать обходные пути. Ноутбук лежал в рюкзаке. Чивилихин хотел было его включить, но решил экономить аккумулятор, да и сеть тут ловить не будет: даже на телефоне то появлялась, то исчезала одинокая палка возле символической антенны. Остаётся только брать заказы по проектированию всякой мелочёвки. Нужно будет всё же подходить к вышкам, а там кто-то может проходить, потом расскажет, потом вычислят, где он… Может, кочевать по стране, чтобы надолго не привлекать внимание? А на чём? Машины нет, автостопом путешествовать не получится, на общественном транспорте тоже: позавчерашний автобус тому яркое доказательство. Ходить пешком? Тоже много свидетелей наберётся. Велосипед где-то достать? Опять же: видно лицо, как у пешего, слишком медленный. «Видимо, придётся тут некоторое время побыть, — вздохнув, подумал, Чивилихин. — А где воду тут взять? Эта бутыль кончится, а что дальше-то пить?» Поиски воды он решил отложить на следующий день.

10

Во время сбора хвороста Дмитрий и правда был совершенно один в «Металлисте». Однако ночью сюда из города вернулся бродяга по имени Семён. Пройдя метров сто от границы посёлка, он угодил в тенёта непонятной и абсурдной силы, принудившей его семенить мелкими шажками и делать руками странные пассы, лепеча под нос: «Неудобный магазин! Да ещё и п...р смотрит!» Вспыхнувший ужас как-то быстро завял, сменившись каким-то апатичным интересом к незримому происходящему. Семён поворачивал голову туда, куда не собирался, смотря в осмысленное и неосознаваемое никуда. Шёл в самые неожиданные стороны, часто натыкаясь на заборы и деревья. Видя перед собой лишь ночную темноту, он будто бы понимал ситуацию, будто бы догадывался, что перед ним должно быть, но не мог об этом ничего знать. Вяло протестующий, какой-то сонный разум подсказывал, что это дачный посёлок «Металлист», заброшенный и тёмный, но в то же время ему убедительно противоречило странное понимание того, что это совершенно другое место, топографический контекст словно сам собой разумелся, но был нечёток: это было просто некое привычное, обыденное «здесь», где в одной стороне было «это», в другой «то», а где-то далеко и одновременно очень близко некое «вот», в сторону которого простиралась указующая рука. Обрывки фраз, произносимых ртом, ставшим каким-то чужим, содержали лишь намёк, туманную подсказку на свойство переживаемой абстракции. Активные действия были недолгими и сменились трансом полной неподвижности. Когда через субъективную вечность Семёна снова начало что-то шевелить, затёкшие ноги были слишком неловки и быстро заплелись, поэтому следующие пятнадцать минут он просто вертелся на земле и сучил конечностями под невнятное бормотание, прежде чем снова провалиться в парализующее небытие. Удача ему благоволила, развернув тело в направлении выхода из посёлка, и в очередную пору подвижности он выполз-таки под руководством злой воли из неведомой ловушки и бросился наутёк. Добежав до остановочной площадки, Семён выклянчил у собутыльника самогон и вылакал всё, что оставалось в бутылке. По его мнению, именно потому «белочка» его больше не трогала.

В пословице сказано: «Чужая душа — потёмки», а чужой сон оказался подчиняющей разум и тело смертоносной ловушкой.

11

Воды в дачном посёлке толком и не было. Ветхие трубы хранили раствор ржавчины где-то под землёй, немногочисленные колодцы на некоторых участках были слишком подозрительны, как и незапечатанные, ещё менее распространённые скважины. Единственным путём для пополнения запасов живительной влаги были вылазки в окрестные сёла и на окраину города. Естественно, ночные.

Позвонив родным, Чивилихин соврал, что, уволившись, махнул на заработки на крайний север и попросил присмотреть за жильём. Друг Алёша изъявил желание доставлять ему продукты. Дмитрий даже взял парочку заказов, заряжая своё оборудование у столба с трансформатором. Жизнь вроде и начала налаживаться на этом низком уровне, но сквозила мрачной обречённостью, а будущее внушало неизбывный ужас, напоминанием о котором послужили трупы вернувшегося бродяги Семёна и его приятеля. Бедняги умерли от обезвоживания, не в силах покинуть сферу притяжения Чивилихинского разума, и составили компанию прочим его жертвам в виде птичек, лис, зайцев и сусликов. «Господи, я сею смерть…» — мрачно размышлял Дмитрий, закапывая бомжей на чьём-то заросшем огороде.

До этого, во время вылазки в город для оплаты сотовой связи и интернета, он, переходя дорогу, вывел под машины нескольких человек. Тогда, к счастью, обошлось без жертв, но Чивилихин с ужасом понял, что теперь он устойчиво транслирует не только свои мысли, но и движения. Потом он со скребущим чувством читал в городских новостях о мужчине, выпавшем из балкона во время его очередного визита, и горько себя проклинал. Решить проблему устранением её источника он, во-первых, не решался, а во-вторых, рассудил, что это тогда сделает не он один, что по большей части было правдой.

В последующие дни он нашёл ещё несколько трупов бездомных в разных местах бывшего дачного кооператива, причём относительно некоторых из них были сомнения, ибо не исключено, что кое-какие участки обладали переменной обитаемостью, и жажда прикончила по меньшей мере одного прилично одетого пенсионера. Этот неоднозначный факт заставил его нервничать ещё больше, ведь придётся уходить ещё куда-то. Разные невесёлые варианты постоянно перебирал он в уме, думая также и о тех, кто будет это проговаривать сохнущими растрескавшимися губами, по неосторожности забредя в ставшее по-настоящему зловещим и смертоносным место. Вообще он заметил, что мыслей стало необычайно много, что их грузные косицеобразные структуры, ветвясь и переплетаясь то тесно, то редко, заполнили всё садоводческое товарищество и начинают врастать кряжистыми корнями в землю под ним и пытаться вознестись в небо, но тяжесть их заставляет обрушиваться под собственным весом, придавливая своё семя-хозяина и всех, кто попадает в радиус их влияния.

По целым часам шелестели страницы атласа, украдкой в лихорадочном поиске листались форумы и спутниковые карты у вышки сотовой связи, но столь же удобного и, что главное, безлюдного места в пешей доступности всё не находилось. Рассуждая о пешей доступности, Чивилихин, конечно, имел в виду расстояния, преодолеваемые за световой день, а это примерно сорок-пятьдесят километров. Пока погода не благоволила таким марш-броскам, а ожидание лета здесь становилось всё опаснее с каждым пропавшим (осёкшись на этом слове, он всегда поправлял себя в порыве самобичевания: «Нет, с каждым убитым мною!»).

Говорить о том, что он не пытался помочь своим невольникам, не приходилось. Иногда это срабатывало, и обезумевшие от ужаса бедолаги бежали куда глаза глядят, причём некоторые, убегая, видели на окраине проклятых дач силуэт с мешком на голове. А иногда пленники его разума никак не могли выйти из зоны влияния, как бы он ни старался их вывести. Обычно для этого Чивилихин использовал неровности местности, чтобы они были вынуждены поменять направление движения, но получалось это почти так же редко, как и произвольное изменение радиуса воздействия. Полностью же устранить влияние у него никак не получалось. Часто приходилось разыгрывать пантомиму, заставляя живую марионетку пить и есть принесённую провизию и воду. Это было весьма утомительно, особенно когда на своеобразной орбите оказалось аж три человека, от которых не получалось избавиться. Ухаживать за ними было тяжко и в моральном плане, ибо в глазах жертв читались ужас, мольба и жгучая ненависть, вызывая сочувствие и страх. Только наблюдая со стороны понял Чивилихин, сколько всего приходится делать человеку, чтобы себя обслуживать. Пантомиму Дмитрий хотел приспособить для пополнения запасов, вынуждая своих жертв шарить по карманам в поисках денег, но магазины приходилось обчищать самому, толкаясь с продавцами и редкими ночными покупателями.

Обстановка мало-помалу накалялась, что подтверждали городские новости, где обсуждались многочисленные странные случаи в городе и окрестных сёлах. И если в город после визитов в магазины он уже не ходил, то деревни и хуторы регулярно испытывали на себе влияние зловещей силы, плясали под дудку проходившего по улице чёрта, их устами вещали бесы, которые водили их по дому и по двору. Читать об этом было весело, особенно когда Дмитрий забывал об убитых. Но за всей подобной информацией проступала тягостная необходимость, вынуждающая покинуть насиженное место.

12

Твёрдо решив в ближайшие дни уйти и покормив своих пленников, Чивилихин зашёл к себе в синий домик и напился. Хмель позвал его на прогулку, и, сопровождаемый бредущими поодаль бродягами, он вместе с ними горланил что-то из «Нирваны» с грубым акцентом, продвигаясь к хутору. «А вот Куртка-то в тот же самый день преставился! — назидательно подняв палец, проговорил Дмитрий вместе со спутниками. — Злополучный, выходит, день, прямо как пятница тринадцатого…» Огни хутора сияли натрием высокого давления и желтовато-белым галогеном. Подумав об этом обстоятельстве, Чивилихин отметил: «Кучеряво живут!» Затем вернулся к прежней теме: «А что, если Куртка Кобе… Кабанчик наш, вышибив себе мозги, грех свой на меня перевёл, смухлевал горлопан? И я теперь за него отдуваюсь, а? Ничего так гипотезка?» Лишь собственные бессвязные мысли ответили ему на это, когда они уже подходили к поселению. Часть жителей вышла к нему, часть тыкалась в стены своих домов.  Все невнятно пели «Запах подросткового духа», пока на глаза Дмитрия не попалась семья. Отец, мать и сынишка лет шести произнесли: «Ой, какие люди без охраны!», когда произошло нечто относительно странное. Внезапно вспомнилось Чивилихину собственное детство, нахлынули тёплые чувства, пролившиеся тёплыми слезами на щёки. «Пусть меня тут пристрелят! — сказали все с горечью. — Я этого заслуживаю!» Он воображал, что женщина его утешает и отговаривает от смертельного шага, как вдруг понял, что она этим и занята. Женщина лепетала какие-то заштампованные общие фразы про прекрасную жизнь, про удивительный мир, тогда как Дмитрий, обрадованный и ошеломлённый, говорил со всеми остальными: «На неё не действует! Она со мной говорит!»

— Да, я с тобой говорю, любовь моя, сладкий мой! — говорила женщина на фоне хора его мыслей и как-то карикатурно всплёскивала руками.
— Ты же меня не знаешь, — возразил он вместе с толпой.
— Я знаю тебя и люблю давно и крепко! Солнце моё! — пару раз нелепо помахав, она сложила руки в молитвенном жесте.
— Что-то не то, — скептически нахмурилась оппонирующая ей толпа. — Замужняя баба с ребёнком, я её не знаю, а она говорит такое.
— Говорит такое… — покладисто вернулся в хор её голос.

Конечно, тут же все слаженно потрясли головами и произнесли: «Х..ня какая-то». Но весёлое настроение пропало, куражиться больше не хотелось, он развернулся и увлёк за собой бывших на улице хуторян, постоянно со злобой, но без успеха, их прогоняя. Немногие выходили из зоны влияния и бежали прочь, где-то вдалеке еле слышно перекрикиваясь. Когда они дошли до дач, он с раскаянием понял, что привёл их прямо в своё логово, и тут же повернул назад, не обратив внимания на то, что они все проговорили в подробностях эти соображения. «Заткнитесь! — раздражённо кричал Чивилихин своим разнесённым мыслям. — Мне надо подумать! Так-с…»

Небольшая толпа бродила по степи всю ночь, пока незадачливый Моисей лихорадочно соображал, как бы ему смыться. В сумрачной дали кричали освободившиеся, и он понимал, что уже что-то против него предпринимается. Было решено вернуться к себе, быстро собрать вещи и бежать в надежде растерять попутчиков на пересечённой местности.

13

В последний раз окинув своё временное пристанище, Чивилихин с грустью вышел из домика и ускоряющимся шагом двинул на север. Тревожные мысли доносились до его ушей с разных сторон. По выходе из посёлка что-то просвистело в воздухе, затем раздался сухой треск. Выстрел. Логично. Они решили его убить, вняли пьяной мольбе. «Ну что ж, — мрачно сказали сопровождающие, — проверим везение». Ещё несколько раз рой картечи пролетал поблизости, задев какой-то крайней дробинкой Димино плечо, затем хуторяне стрелять перестали, запоздало опасаясь задеть своих: некоторые уже шли раненые. Постепенно спутников становилось всё меньше — расчёт оправдался, и бугристый рельеф уводил в стороны заневоленных попутчиков.

Отныне всё пришло в движение. Из города приедут, составят фоторобот, объявят в розыск. Нужно уходить в полное безлюдье, избегать открытой местности, над которой будут рыскать вертолёты. Нужно забиться в самую глубокую и тёмную дыру, затихнуть, замереть. И тогда, возможно, не найдут. Но искать не перестанут уже никогда…

Обливаясь слезами, Чивилихин думал о том, что пьяная вылазка лишь на пару дней приблизила неизбежное, и размышления эти долетали со всё меньшего количества сторон, постепенно вокруг него становилось всё тише. Наконец он остался один и принялся запутывать следы, как себе этот процесс представлял. Дмитрий заходил в лесополосы, продвигался по ним, затем пересекал поля по межам, нырял в рощицы, отдыхал в заросших овражках, после чего снова двигался в произвольном направлении, сохраняя лишь базовое — на север. Изрядно вымотавшись за целый день пути, он обессиленно осел вдоль ствола какого-то дерева в очередной лесополосе, сменил повязку на плече и задумался о происшедшем.

Женщина как будто озвучивала какой-то параллельный поток мыслей, играла роль своей воображаемой копии в соответствии с желаниями и надеждами его охмелевшего рассудка. То есть он в принципе способен не только менять радиус влияния, но и транслировать разные мысли и действия разным людям, быть режиссёром собственного адского театра, словно какой-то Карабас-Барабас. Интересно, а что ещё он может уметь? Вдруг ему дана невероятная мощь, которой он по неумению пользуется так неловко и лишь на миллионную долю? Нужно как следует поразмыслить. Вот он напился и стал эмоционально нестабилен, захотел утешений — и женщина тут как тут. Вот он тепло думал о друге — и тот словно пробыл в коме целый день, а потом ещё пару раз, когда Дима заходил в город. Но ведь не каждый раз! Во время звонка родителям мать упомянула про забавный случай, когда они что-то хором произнесли. Это было лишь один раз и длилось секунды. Они живут на другом конце города. Сейчас, наверное, читают новости и дивятся слухам. Получается, эта способность, эта аномалия каким-то образом управляется. Остаётся натренировать эту управляемость и попробовать кое-что новое. При мысли об этом новом Чивилихин нервно хихикнул. Залезает в головы он уже и так, значит, нужно совершенствовать навык управления чужим мозгом. Выход из ситуации только один: ему ни много ни мало нужно стереть память о себе и своей странности всему району, а то и всей стране.

Слишком далеко от людей в видах своеобразных учёбы и тренировки ему быть нельзя, поэтому нужно приискать место укромное, но не сильно удалённое. Чем в ближайшие дни Дмитрий и занялся.

14

Бредя по пустынным дорогам под накрапывающим, а то и льющим как из ведра дождём, Дмитрий часто напевал себе под нос:

The soft rains of april are over.
The soft rains of april are over, over…
Anybody home now?
I am on the phone now, please!

И пресность лившейся по щекам воды из апрельских небес подсаливали тоскливые слёзы. Нигде не находил приюта проклятый странник, несущий в себе наихудшее из порабощений, пленяющий тело и разум всякого, к кому приблизится. Не его была в том вина, но было ему от того великое горе, и тяжелеющее от безотрадных дум сердце дробило долгие грустные вздохи своими мерными ударами.

Временами эта накатывающая жалость к себе заставляла подкашиваться Димины ноги, вызывала желание лечь и смотреть в небо в ожидании избавительной смерти; несмотря на наметившийся путь решения проблемы, какой-то обессиливающий скептицизм зарождался чёрной дырой во вселенной души и высасывал все её жизнеутверждающие стремления. «Убийца… — говорил себе Чивилихин в моменты слабости. — Трусливый, жалеющий себя убийца! Жалкое вредоносное создание! Мерзкая вошь!» Горячие слёзы вновь омывали заветренное небритое лицо, появлялась апатия, затем скоротечное подобие бодрости слегка поднимало дух, после чего всё существо вновь обрушивалось в бездну отчаяния. Этой духовной синусоидой был отмечен весь его путь до обрадовавшей находки.

Упивающийся скорбью разум лишь механически отметил удобство индустриальных развалин вдалеке, осознание же пришло уже тогда, когда Дмитрий почти миновал это место. Это был какой-то завод, разумеется, бывший. Обойдя его по периметру, Чивилихин с удовлетворением отметил, что предприятие прошло все стадии превращения в интересные лишь подросткам и наркоманам развалины. Неподалёку был, по-видимому, рабочий посёлок, живой ничуть не более, чем почившее предприятие. Не рискнув сразу вторгнуться в запустевшее поселение, Дмитрий углубился в отмершую часть станового хребта советской экономики.

Административно-бытовые комплексы, или, по-аббревиатурному, АБК, при цехах располагают весьма удобными глухими, но вентилируемыми помещениями, примыкающими к производственному объёму. Именно такое облюбовал Чивилихин для своего нового обиталища. Сначала он хотел натащить сюда разных фанерных обломков и бесформенного тряпья, чтобы прятаться, если нагрянут визитёры, но потом вспомнил, что его поле может выполнять и охранную функцию, заодно подарив условных добровольцев для развития навыков. Уже вечером того дня последние не замедлили появиться в лице парочки из соседствующего с рабочим посёлка.

15

«Ну что ж, — звонко произнесли два голоса, — приступим!»

Изо всех сил удерживая в уме образ неведомых пока гостей и даже проникаясь к ним слепой симпатией, Чивилихин представлял, что они чувствуют, о чём могут думать, представлял их себе стоящими с руками по швам, а сам тем временем спускался со второго этажа АБК в цех. Когда он, поёжившись, вышел, парень и девушка пошли к нему его манером. Дмитрий тут же вообразил их прежние позы с поправкой на внешность, и они снова стали, прижав руки к бокам. «Заробел… — отметили влюблённые вместе с ним. — Робость и неуверенность всё портит». Он представил себе, что они молчат, когда он говорит, и молвил: «Здравствуйте, друзья! Меня зовут… впрочем, неважно. Мне нужна ваша помощь, но обещаю, что вы уйдёте отсюда целыми и невредимыми. Постараюсь, по крайней мере…» Во всё это время лишь один парень слегка шевелил челюстью и губами, а голоса не подавал никто. «Хорошо, — подумал Чивилихин. — Главное — сознательный контроль». «Троль», — тихо проговорил шевеливший челюстью, потому что радость открытия сбила сосредоточение. «Контроль и эмпатия — вот он, ключ!» — мысль заставила Дмитрия улыбнуться впервые за несколько дней. Так называемая теория разума, о которой он когда-то читал в журнале, предположение, представление о содержании мыслей другого человека в данный момент, давала что-то вроде обратной связи, позволяющей контролировать движение уж если не мыслей, то хотя бы стремлений, побуждений другого индивида. Без этого объект воздействия был подобен онемевшей конечности: он что-то непроизвольно и весьма неловко делал, не давая отчёта командному центру, на роль которого волей судьбы был определён Чивилихин. Но и это тоже лишь первый слой. Образно выражаясь, он до сих пор не чувствует свою конечность и лишь предполагает с помощью теории сознания, где она находится и как выполняет команды, то есть он играет с собственным воображением. И если управляющие сигналы идут в сторону объекта, то и в обратную сторону должны идти какие-то импульсы обратной связи.

Всё время, пока Дмитрий расхаживал взад-вперёд, размышляя, парень и девушка чинно стояли и лишь иногда делали мелкие шаги в ту или иную сторону и изредка произносили обрывки слов. «Нужно как-то прорваться, почувствовать! — Чивилихин сжал кулаки, усиливая эту мысль. В голову тут же пришли слова из песни: — Break on through to the other side, break on through to the other side!» Подопытные закачали головами в такт неслышной мелодии. Дмитрий осёкся. Они снова торжественно замерли. «Почувствовать конечность, — твердил Чивилихин, снова заходив туда-сюда. — Прочесть мысли и чувства. Видеть глазами объекта!» Обезличивание людей в этих рассуждениях его смутило, но ведь он не стремился к власти над окружающими, а раз ему такая ситуация навязана, — судьбой, богом, мирозданием — неважно! — он будет рассуждать в её категориях! «Ох, что же делать, как подступиться?» — зарыв пальцы в волосы, вздохнул страшного вида неопрятный мужчина с дьявольским блеском в глазах, каким его видели парализованные любовники.

Он смотрел на своих жертв и пытался понять, что у них на душе. Само-собой, страх, ужас. Ситуация очень необычная и пугающая. Они боятся, что их убьют или покалечат, что не увидят родных и друзей, своё село, солнышко, речку и так далее. Так, это общий момент. Что ещё? Цех, заброшка, чудовище, представшее в облике грязного потрёпанного поработителя… Стоп! Грязного! Бомжара, чухан — какие ещё слова? Бич. Они напуганы, видят мечущегося бомжа, вонючего, страшного. Он сверкает глазами, корчит рожи, а они стоят и ничего сделать не могут. Себя Чивилихин представлял в общих чертах, как-то вскользь, примерно: вот он стоит, вот он повернулся, вот его лицо, вот его боятся. Он был уже в бешенстве, пытаясь преодолеть незримую преграду перед чужим восприятием, из-за ослабшего контроля начали ходить взад-вперёд и подопытные, произнося обрывки фраз, как вдруг его внутренний взор озарила вспышка чёткого изображения. С весьма неожиданного ракурса он увидел свои штаны и ботинки, затем их образ скользнул куда-то вправо, после чего встал перед ним разбитый и грязный цеховой пол. Встрепенувшись, Чивилихин понял, что это была девушка. «Да! — затрясли сжатыми в кулак руками все трое. — Получилось! Есть контакт!»

16

Приключение, а точнее, мучение подопытных на этом, к сожалению, не закончилось. Любое промедление и тем более отступление грозило катастрофой, и навык сознательного управления чужим разумом долженствовал быть выработанным в кратчайшие сроки хотя бы в самом первичном своём виде. До глубокой ночи оттачивал Чивилихин сложнейшее искусство манипуляции сознанием, прочитывая мысли и образы, испытывая чужие эмоции. Уже в сумерках парочка разыгрывала нелепые сценки из повседневности, называя друг друга Мишкой и Машкой, включали и выключали фонарики и травили невнятные байки. Управляемость становилась всё лучше, обратная связь ощущалась всё отчётливее. Чивилихин даже удивился, что может воспринимать за троих и всех координировать. Оставалось самое главное: память. Внушать им свои мысли он наловчился, через раз это уже работало, но что делать с памятью? Ведь он даже себе не может воспоминания стереть. Дмитрий в задумчивости сел на фундамент станка, а Мишка и Машка принялись вышагивать по цеху и напевать что-то из шансона. Он испытывал их ужас и ненависть к нему, принимал в свой адрес их изобретательные оскорбления, кидаемые в его голову, словно мусор, и раз за разом пытался преодолеть очередное, главное препятствие, взять самую важную из всех сегодняшних высот. Парение духа грозило прерваться всесокрушающим падением разочарования.

Допустим, думалось ему, он проник в их головы, в головы двадцатилетних студентов, на свою беду зашедших в заброшку помиловаться, потому что учатся в разных городах, а дома, в посёлке, родители. «Получается, сегодня выходной? — удивился Дмитрий. — Впрочем, неважно». Он может слаженно и мастерски ими управлять, видеть их глазами, слышать их ушами, переживать их эмоции, воспринимать концепции их умами, мыслить их взаимосвязями. Как теперь, чёрт побери, стереть им память об этом злоключении? Ведь они его видели, они его запомнили. Зря он мешок не надел, ох зря… Если он сейчас их отпустит, уходить придётся в ночь. И хоть с новыми навыками, промодулировавшими его непрошеную способность, ему не угрожает ни зверь, ни человек в радиусе по крайней мере нескольких километров (надо будет измерить поточнее на досуге), но наверняка уже начавшаяся охота за ним привлечёт новых участников, какое-нибудь новое секретное оборудование, в итоге всё закончится печально. Да и просто нет смысла всё время бегать, загоняя себя в угол и приближая к гибели. В кармане джинсов у девушки вновь зажужжал телефон. Чивилихин сосредоточился.

— Да! — сказала Машка (их настоящие имена вызывали у Дмитрия колючий стыд за себя, поэтому он решил дистанцироваться хоть таким способом).
— Где тебя носит? Почему трубку не брала?
— Ну мама! — со своей естественной интонацией, извлечённой из памяти о прошлых телефонных разговорах, раздражённо произнесла Машка. — Не надо меня контролировать! Мне уже девятнадцать!
— Отец места себе не находит!
— Ну прекрати! Я с Юрой, всё в порядке. Ложитесь спать!

Разговор был закончен по инициативе Чивилихина, до этого блестяще и естественно поговорившего с роднёй Юры-Мишки. «А всё-таки я хорош!» — подумал про себя Дмитрий и тут же с двух сторон был атакован смысловой волной неприязни и оскорбительной насмешки. «Отпусти нас, тварь!» — произнёс Дима Мишкины слова, но голос не сдюжил взятого тона и дал петуха. «Видишь, я тоже твои мысли проговариваю!» — засмеялся Чивилихин, в ответ получив поток ненависти и мата в голове. «Ну-ну, не надо грубить, я и сам не рад! Мне надо выпутаться из этого дерьма!» — вложил он парочке свою мысль, но понимания она не встретила. «Вы не будете против, если я помедитирую? — подумал Дима. — Может, так ответ придёт…» В медитации он не смыслил ни черта, но спокойно поразмышлять было необходимо.

Память — это очень сложно. Но так же непросто было пытаться увидеть, услышать и почувствовать чужой разум. С этим он справился. Теперь надо понять, как управлять памятью. Можно, конечно, преобразовать восприятие, отвести глаза. Он это совсем недавно, где-то час назад, уже с успехом проделал. Но его запомнили. Как же надо голову заморочить, чтобы они путались в воспоминаниях! Сколько теней на плетень навести придётся, чтобы они решили, будто на них нашло помрачение рассудка, а персонаж по имени Дмитрий Чивилихин (он непроизвольно себя назвал) — всего лишь галлюцинация. Это он вынужден будет сделать, если ничего не получится. Но как бы хотелось, чтобы всё удалось! Это бы положило конец его мучительному приключению. Вот они его опять не видят по его желанию. Если бы ещё вспомнить не могли… Жамевю… Жамевю? Жамевю! Jamais vu! Вот оно! Ты смотришь на знакомое, но оно будто что-то новое! Именно это и надо постараться устроить.

Чивилихин всё глубже погружался в размышления о таинственных свойствах памяти, которые он припоминал из научпопа, а некоторые сведения брал из двух голов поблизости. Размышление пошло в спокойном ключе, наступило что-то вроде дрёмы, однако ослаблять контроль было нельзя, ибо злые молодые люди могли тотчас на него наброситься, хоть и смотрели они на разные стены тёмного цеха чуть поодаль от него. Постепенно необходимость контроля стала сама собой подразумеваться, и дремотное состояние вступило в свои права с полной безмятежностью. И тут появилось что-то новое.

Какая-то третья сила пристально его воспринимала, но это было не животное, не человек, это было нечто, бывшее рядом, придвинувшееся вплотную к каждому атому его тела. И оно созерцало, созерцало и давало это почувствовать, показывало, что оно видит и как видит. Это были непонятные и неузнаваемые образы, неописуемые словами ни одного языка мира. В его внимании были и подопытные невольники, и этот цех, и континент, и планета, и, кажется, весь космос. «Что это?» — с сонной тревогой подумал Чивилихин. Нечто не отозвалось, но какая-то из Диминых мыслей безвозвратно исчезла из его головы, очевидно, нырнув куда-то вовне их тройной ментальной системы. Он был уже готов встрепенуться, не забывая, однако, о контроле над — о позор на его голову! — Мишкой и Машкой, как вдруг ушедшая мысль вернулась, претерпев в неведомом пространстве какие-то метаморфозы. Словами она теперь выражалась только частично, зато, встав на место каких-то движущихся частей в разуме, тут же заработала с пугающей эффективностью. Открыв глаза, Чивилихин резко вскочил.

17

Мишка и Машка не узнавали цех, в котором стояли. По их версиям выходило так, что Дмитрий перенёс их, волей парализованных, в незнакомое место. Осуществилось пресловутое жамевю. «Ха! — крикнул, подпрыгнув, Чивилихин. — Спасибо тебе за помощь, добрый… призрак!» Он удивился, почему в голову пришло именно это слово, показавшееся наиболее удачным определением силы, соприкоснувшейся с его дремавшим разумом. Нечто не ответило, да и не ощущалось более никак. С этим он разберётся позже, а пока надо заканчивать со своими экзерцициями. Он ещё раз проверил новообретённую способность, сделав их незнакомыми с ним. Мишка и Машка тут же задались вопросом, кто же их пленил, уж не этот ли грязный незнакомец. Это тоже не дело. Нужно стереть неприятные воспоминания и сразу же убрать свой контроль. Дмитрий устало, но удовлетворённо вздохнул. Сосредоточившись на более корректном внушении, он искренне попросил прощения у своих подопытных и поднялся в свою каморку в АБК. Парень и девушка спокойно, с любопытством гуляющих влюблённых обошли пустой цех с фонарём, в котором начали садиться батарейки, а после так же спокойно ушли восвояси, слегка побаиваясь бродячих собак, наркоманов и сельских гопников.

Впервые за все эти дни он совершил что-то по-настоящему важное. Впервые он обрёл над этой силой контроль, да ещё какой контроль! Удивительно было то, что приступил он к обуздыванию своей нечаянной способности внезапно, незапланированно, что был изрядно вымотан долгим и скорбным путём, что бросился вырабатывать эти сложнейшие и совершенно незнакомые навыки нахрапом, подобно тому, как нерадивый студент в ночь перед экзаменом пробегает весь курс по прогулянному предмету, — и у него получилось! Он надеялся на то, что сюда в ближайшее время никто не заявится, дав ему по крайней мере несколько дней отдыха; каков же был его ужас, когда пришли эти двое несчастных! Однако радость по поводу успеха была притуплённой, гордости же не испытывалось вовсе, потому что он подозревал, что нечто в лице призрака на самом деле помогло ему дважды, научив принимать сигналы другого разума, а затем и управлять его памятью. «А что, если призрак это и устроил?» — неожиданно для себя удивился Дима очевидной, в общем-то, догадке. Что, если это было что-то вроде извинительного жеста? Deus ex machina нечаянно наделил его способностью управлять живыми объектами вокруг, а потом, увидев досадные последствия своей ошибки, попытался исправить положение хоть тем, что научил этой способностью управлять? «Это так?» — мысленно спросил он пространство вокруг себя. Пространство, ограниченное небольшой комнатой без окон, ничего не ответило. Более того, с момента единственного осознанного контакта не ощущалось никакого присутствия. Призрака здесь больше не было, остались здесь только Дмитрий и ворох его проблем, нуждающихся в решении.

Глаза Чивилихина начали слипаться уже во время скудного ужина, но спать он не желал, боясь утери ценнейших навыков. Само собой, усталость оказалась куда сильнее.

18

Утром, потренировав вместо зарядки свою злосчастную способность на птицах, Дмитрий понял, что отсиживаться больше нет смысла. Еды, конечно, хватало ещё на несколько дней, но вода израсходована почти полностью, ибо приходилось её тратить не только на питьё, но и на некое куцее подобие гигиены. «Пора выйти в люди!» — решительно сказал себе Чивилихин.

Рабочий посёлок выглядел таким же заброшенным, как и увлёкшее его за собой предприятие. Поэтому предпочтение было отдано селу явно обитаемого вида, откуда, должно быть, пришла вчерашняя парочка. При воспоминании о своих недавних гостях, Дима стыдливо поморщился. Он шёл по улице, отводя глаза прохожих. Перед этим он громко орал и размахивал палкой на глазах изумлённых селян, шедших по своим делам и выглядывавших из окон домов. Потом он заставил их всё забыть, и прерванная его эскападой спокойная сельская рутина потекла в прежнем русле. Очередная старушка, не замечавшая его, старательно всё же обошла пустое в её восприятии место (он встал на её пути нарочно), не придав этому никакого значения и тут же по воле невидимого манипулятора забыв любой намёк на пережитую странность. Порядок: всё работает, навыки не утрачены. Для Чивилихина всё выглядело так, будто в этом селе его бойкотируют. Дома, конечно, были в большинстве не то  чтобы ободранными, но как-то бестолково отделанными, с добавлением порою крохотных пристроек во дворах, однако попадались и относительно новые кирпичные двухэтажки. В одну из таких и направился Дмитрий. Дома была женщина лет шестидесяти, которая просто вышла к калитке и гостеприимно её распахнула. Заглянув в её разум, невидимка понял, что муж с детьми и внуками в городе на прогулке, вернутся только к вечеру, а у Людмилы, как её звали, сегодня давление и головная боль, а по правде говоря — желание посвятить воскресный день себе любимой, поесть вкуснятины и посмотреть сериал. «Что ж, я вас не выдам! — заверил Чивилихин равнодушную к нему хозяйку. — Я только помоюсь, поем и одежду простирну». С этими словами он прошёл в опрятную ванную.

Наевшись досыта запечённой с картошкой курицей, он сел на диван в гостиной в ожидании высыхания одежды. Дорогая стиральная машина отжимала на высоких оборотах, поэтому ждать оставалось часа два-три. Людмила прихлёбывала чай, смотря сериал и пребывая в полной уверенности, что дома находится одна. Дмитрий не испытывал домашнего уюта всего какую-то пару недель, а казалось, что целую вечность. Так бывает всегда. Рассеянно смотря в экран, но не забывая отводить чужое восприятие, он обдумывал свой план.

Идти назад следует тем же путём и вымарывать все связанные с собой и своей способностью воспоминания. Вот только с радиусом бы определиться, хотя не исключено, что радиус может достигать бесконечности. Хватило бы только энергии. Впрочем, ничто не давало оснований предполагать, что его энергия тратится как-то ощутимо. Конечно, его тело и в особенности нервы изрядно потрепало это неожиданное приключение, но чего-то особенного он  не заметил. Он не падал без сил, как телекинетики из одного фильма, из его носа не бежала ручьём кровь. Он не был истощён, не испытывал волчьего голода. Так что если энергия и тратится, то либо очень экономно, либо её источник не в нём. Всё это говорит в пользу того, что если радиус воздействия и не бесконечен, то весьма велик. Людмила встала и вышла на кухню за курабье. «Что ж, полирнём», — весело подумал Дмитрий, наливая себе очередную кружку чая.

Проверить масштаб воздействия Чивилихин решил самым простым, но громоздким способом. Он стучался в дома вечернего села под видом сектанта, предлагающего побеседовать на религиозные темы и приглашающего на молебен в городской молельный дом. Когда во двор позади своей матери вышел Юра, бывший вчера Мишей, Дмитрий стушевался и, не произнеся больше ни слова, пошёл стучаться в следующий дом; Юра его не узнал и ничего даже смутно не припомнил. Когда уже темнело, Чивилихин вышел из села и прислушался к местной ноосфере. Среди повседневных забот у кого-то окрашенное раздражением и неприязнью, у кого-то недоумением, а у кого-то — надеждой, проступало воспоминание о сектанте. Кто-то успел переговорить с теми, кто его не видел, упомянув о странном парне. Кто-то пригрозил своим детям похищением странным дядькой за непослушание (а ведь дядька, к своему стыду, уже проделал такое вчера, хоть и не с детьми). Кто-то уехал в какое-то другое село, а другой даже в город, намереваясь рассказать между делом коллегам и друзьям об активизации сектантов. В целом, он дал селянам повод для обсуждения. Настала пора сосредоточиться и привести в движение механизм разума, любезно налаженный призраком. В следующее мгновение воздух над ночным селом, пронизанный острым сиянием фонарей, напоённый мягким светом зашторенных окон, будто бы стал чище. Исчезло любое упоминание о парне-сектанте, даже те, кто смотрел и слушал другое село и город, и те, кто услышал от них о нём, мигом переключились на другие, более значимые мысли и воспоминания, в отличие от памяти о странном адепте секты не ушедшие в небытие.

Удовлетворённо кивнув головой, Дмитрий направил свои стопы домой.

19

Чивилихин шёл обратным путём, оставляя позади себя не возмущённое пугающими странностями размеренное течение жизни. Воздействовать сразу на всё он пока поостерёгся. Вдруг не сработает, как надо? Моросящий дождь словно подвергал испачканный локальным хаосом мир торжественному ритуальному омовению. На душе Дмитрия было спокойно и радостно, но где-то в глубине, соседствуя с вполне обычным страхом неудачи, обитала тревога иного рода. Что делать с этой способностью? Как быть с жертвами, которых уже с полдюжины? Ведь он никого не убивал и убивать не хотел. Это получилось нечаянно, это случилось потому, что он не мог, не умел, управлять этой силой, контролировать её. Следует ли признать себя виновным в непреднамеренном убийстве? Ведь ситуация такова, как если бы его насильно, против его воли, посадили за руль неуправляемой машины. Он не просил о такой способности, она рухнула на него мешком свинцовой дроби (при упоминании дроби он потёр заживающее плечо), свалилась на его плечи неподъёмным грузом и приносила только лишь страдания. Виноват ли тот, кого сильный громила возьмёт за ноги и использует как живую дубину против других? Нет, однозначно виноватым он себя не считал. Если призрак, кто или что бы он ни был, наделил его этим свойством, вся ответственность на нём. Он, Дмитрий, ответствен лишь за недооценку той силы, что была ему навязана. Эту ошибку он признал, а исправил уже в том заброшенном цехе. В его действиях не было никакого злого намерения. Разумеется, форменное безумие сознаваться в столь странно обставленных исчезновениях нескольких бомжей и пенсионера-дачника в покаянном порыве истерзанной виною души. Да и кто поверит в такое, особенно забыв обо всех подобных инцидентах? А если и поверит в связь его персоны с этими исчезновениями, то ему как сумасшедшему маньяку будут обеспечены долгие годы в тюремной дурке. Нет. Ему безумно жаль, но он ни в чём не виноват. Контраргументированная тревога вновь удалилась в свой тёмный угол.

По входе в родной город после того, как забрал остатки своих вещей из заброшенного дачного посёлка «Металлист», Чивилихин вспомнил об одном нюансе. Сообщения в СМИ. Возможно, видео в интернете, заметки в соцсетях. Этим он займётся в порядке финального аккорда, а сейчас нужно постараться вычистить городское общественное сознание от следов своей странности. Он сел на скамейку в тёмном сквере и настроился на очередную большую работу. Отныне никто из живущих и побывавших в городе не припомнит столкновения с чем-то необычным и никогда не свяжет это с Дмитрием Никитичем Чивилихиным. Даже друг Алексей Вазюлин и родители: всё же травматичен опыт столкновения с неизведанным. Сосредоточенность звенела воображаемым монокристаллом, когда на фоне её Дима ухмыльнулся и вернул себе рабочее место, отправив устроенного по блату парнишку в свободное плавание, а также чуточку больше расположил к себе начальство, не до обожания, но чтобы не хуже, чем к другим, относились. Всё же после пережитого хотелось привычной, уютной обыденности. И вот настало время попробовать свои силы в глобальном информационном пространстве. Сначала редакторы новостных сайтов вымарали заметки о сверхъестественном характере происшествий и заменили их, не без помощи привлечённых программистов, обычными отчётами о тех же происшествиях под теми же датами. Потом он старательно заглянул в разум каждого прочитавшего отредактированные заметки и просмотревшего уже удалённые видео. Не найдя ни малейшего упоминания о непроизвольном поведении в последнее время, он удовлетворённо отпустил всех причастных и заставил забыть об этом действии. А потом пошёл домой.

20

Сотрудники, как и обычно, вяло и равнодушно поприветствовали вернувшегося из командировки Дмитрия Чивилихина и вместе с ним приступили к ежедневной рутине.

Способность осталась с ним, забыть о ней Дима не решился, опасаясь повторения своих злоключений. Ведь не исключено, что он мог стереть себе память в прошлый раз, допустив роковую ошибку и умножив свои страдания. Про этот прошлый раз, бывший гипотезой исключительно сомнительной, он время от времени задумывался. Вдруг это повторялось до тех пор, пока он не сделал всё относительно правильно? Лучше помнить всё, на что способен, помнить, какая на нём ответственность и как этим управлять.

Во искупление своей нечаянной вины Дмитрий устроил как умел жизнь родственникам жертв, что, хоть формально и было правильным решением, желаемого облегчения не принесло.

Конечно, будучи живым человеком, обретающимся в далёком от совершенства мире, он время от времени пользовался своей способностью, строго-настрого себе запретив отныне влиять на близких. По ночным улицам Дима ходил без малейшего страха, поскольку мог быть невидимым; не единожды он выручал случайных людей из передряг, свидетелем которых становился, что, к его удовольствию, роднило его с супергероями из фильмов. Роднило Чивилихина с кинематографическими суперлюдьми, помимо сверхспособности, и нежелание масштабно менять мироустройство, перед каковой сверхзадачей он робел, не считая себя в силах создать устойчивую альтернативу тому, что уже есть, и быть за это ответственным. Поэтому влияние на умы использовалось в основном для мелких корректировок в корыстных целях. При этом всегда удивительным образом находились логичные и убедительные оправдания каждому такому применению.

Когда алчность начала одолевать, Дмитрий призадумался. В мировой литературе с древнейших времён обыгрывалась такая ситуация, когда открывшаяся возможность что-то получать без затруднений растила аппетиты до небес, и в итоге искушаемый своей жадностью оставался ни с чем. Лишиться своей способности в общем и целом он не боялся, хоть некоторая лёгкость жизни и вошла в привычку. Опасения вызывали соображения иного рода. Дело в том, что обретение несметного богатства и формальной власти требовали заниматься пусть и важными для сохранения статуса, но совершенно приземлёнными делами, утомительными и наполненными множеством тревог. В то время как могуществом тайным и мало чем ограниченным Чивилихин обладал и так, власть над людьми ему претила. Не находил он ничего упоительного в подчинении себе подобных и в головы влезал лишь для каких-то конкретных целей. Он владел своим даром, следуя избитой легионом советских начётчиков максиме: «Свобода есть осознанная необходимость», но и эта свобода была по большей части лишь избавлением от негативных последствий сверхспособности; благодаря ей время от времени он был волен устроить кое-какие мелкие дела, никому  не навредив. Опасения вызывали и потенциальные сопутствующие потери, ибо было совершенно непонятно, с чем могла неразрывно связаться возможность влиять на мозг каждого живого существа на планете. Не следовало исключать вариант, при котором Дмитрий лишится каких-то структур собственного мозга и как личность уйдёт в небытие.

В один прекрасный майский день Чивилихин обрёл подлинное призвание, когда вспомнил о распределённых вычислениях. Эта удивительно простая идея почти месяц медлила с визитом в его сознание. С той поры скромный научный сотрудник начал работать на благо человечества, дополняя свой интеллектуальный ресурс параллельными мыслительными цепочками в миллиардах разумов, где важнейшие мысли обогащались опытом великого множества людей и обрабатывались так же незаметно, как и миллионы других подспудных дум, движущихся вне фокуса нашего внимания. Это поразительно напоминало момент контакта с призраком, свершившегося несколько недель назад. Свои открытия и изобретения он в открытом доступе публиковал на многочисленных форумах под мириадами псевдонимов, справедливо рассудив, что продукт мышления человечества не может не принадлежать всему человечеству. Сильно разогнать прогресс это не могло, поскольку знание разрасталось преимущественно вширь, но, судя по практическому приложению добытых интеллектуальных сокровищ, развитие науки и техники немного ускорилось. Это приносило Дмитрию радость и удовлетворение, несмотря на ушлых дельцов, патентующих выложенное в открытый доступ. Быть может, придётся оформлять патенты на себя или какое-нибудь альтер-эго.

Хоть жизнь и текла в общем безмятежно, черви сомнений подтачивали разум, когда Чивилихин давал им волю. То накатывали на него тоскливые раскольниковские рассуждения о вине и искуплении, о бездне, отделяющей его от мира смертями невинных. Тогда он обычно в выходные дни посещал безымянные могилы в заброшенном дачном кооперативе. То вторгался во дворец его ума робкий оборванец неуверенности, говорящий о том, что однажды контроль может вновь утеряться, что, быть может, контроля-то этого и не было, а была лишь внешняя воля, проводником которой он является, принимая желания неведомого призрака за свои. Тогда Дмитрий начал изучать этот вопрос, неожиданно для себя приблизившись к идее причудливой машины из подручных радиодеталей.

Но самое главное подозрение носило пугающе солипсистский характер. Оно полосовало его сердце всякий раз, когда кто-то из окружающих, будь то сотрудники, друзья, родственники или девушка, был к нему особенно дружелюбен или делал что-то приятное. Что, если Чивилихин всегда неосознанно управлял окружающими, а пятого апреля эта функция временно расстроилась?

05.04.2011 — 31.03.2025