II. Басманный философ Чаадаев

У ЛЕВАШОВЫХ

В 1831 году, сразу же после окончания строительства городской усадьбы, Екатерина Гавриловна пригласит одного из близких друзей своего кузена А.В. Якушкина поселиться в трёхкомнатном флигеле.

Это был тот самый противоречивый, загадочный, притягивающий своей индивидуальностью и независимостью друг декабристов, член тайных обществ и масонских лож, тот самый «товарищ» Александра Сергеевича Пушкина, чьё имя должно было быть написано «на обломках самовластия». Тот самый, который послужил прототипом пушкинского Евгения Онегина. Тот самый, Пётр Яковлевич Чаадаев, чью дружбу искали и ею гордились.  Флигель Левашовых выходил тремя фасадными окнами на улицу, по названию которой он и получит своё узнаваемое прозвище: «Басманный философ».
 
В это время Иван Дмитриевич Якушкин отбывал каторгу в Сибири, и Петра Яковлевича Левашовым представили генералы: декабрист М. Ф. Орлов и попечитель Казанского учебного округа М. А. Салтыков. Оба были хорошими знакомыми А.С. Пушкина, а М.А. Салтыков, к тому же, был тестем лучшего друга  Александра Сергеевича барона фон Дельвига. В то время М.А. Салтыков был видным членом литературного общества «Арзамас» и находился в самом центре художественных и литературных интересов Москвы. Теперь и Пётр Яковлевич Чаадаев станет центром нового литературно - философского кружка с «западническим» уклоном на Новой Басманной улице.

В Европе, по версии самого Петра Яковлевича, на лечении он пробыл три года. Историк, дипломат и писатель Д. Н. Свербеев, встретив Чаадаева в Берне, так описывает его: "Красивый Чаадаев всех поражал недоступною своею важностью, безукоризненной изящностью манер и одежды. Оставивший службу почти поневоле и очень недовольный собою и всеми, он выражал все свое негодование на Россию и на всех русских без исключения. Он не скрывал в своих резких выходках глубочайшего презрения ко всему нашему прошедшему и настоящему и решительно отчаивался в будущем".

Пожив в Англии, Франции, Италии, Швейцарии, Германии, растратив всё своё состояние, полученное в наследство, так и не излечившись, покидавший Родину П.Я. Чаадаев всё же возвращается в Россию. Встречу со своим юношеским наставником, предвещая ему на Родине бесславное будущее, Александр Пушкин отмечает стихотворением «К портрету Чаадаева»:

  Он вышней волею небес
  Рождён в оковах службы царской;
  Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
  А здесь он — офицер гусарской.

Первое время после возвращения Пётр Яковлевич проживает у любящей его по-матерински тётушки Анны Михайловны Щербатовой в подмосковной деревне Алексеевское Дмитриевского уезда. Набравшись знаний и впечатлений, желающий покоя Пётр Чаадаев живёт уединённо, много читает и пишет, философствует с барышнями, совершая прогулки на природе. Но тайный полицейский надзор, излишняя забота княгини и удушающее внимание безумно влюблённой в него соседки по имению Авдотьи Сергеевны Норовой его несколько утомили.
 
В Москве, в доме опекуна Дмитрия Михайловича Щербатова в это время живут  брат Михаил Яковлевич Чаадаев с супругой  и сёстры: Наталья Дмитриевна - вдова несчастного Шаховского с детьми и Елизавета Дмитриевна. Но Петру Яковлевичу нужна свобода и независимость. Поэтому он предпочитает снять отдельный московский флигель, что гарантирует ему с одной стороны полное уединение для работы, а с другой – возможность организации встреч с друзьями для проведения философских дискуссий, для публикаций и продвижения своих идей.

По условиям договора, Чаадаев должен был Левашовым оплачивать за аренду жилья 600 рублей ассигнациями (171 рубль серебром) в год. Но Екатерина Гавриловна, вскоре, войдя в безденежное положение нового друга, отказалась брать с него плату за жильё.

Финансовую несостоятельность Пётр Яковлевич оправдывал тем, что будто бы вскоре ожидал смерти и потому не берёг состояния. Но  проживёт он во флигеле дольше самих хозяев. А долги, несмотря на регулярную помощь брата Михаила и перечисляемые ему 7  тысяч рублей ассигнациями по раздельному акту, будут у него всегда. Много это или мало 7 тыс. рублей в год? Надежда Николаевна Шереметева - тёща Якушкина, тётка Фёдора Тютчева и «духовная мать» Н.В.Гоголя считала, что «для одного человека довольно етова», но придется «себя лишать в своих удовольствиях, что для него (П. Чаадаева) очень тяжело».

При этом, Пётр Яковлевич, совсем не выглядел бедняком. Умный, образованный, он, несмотря на раннюю лысину, по - прежнему был красив, безукоризненно одевался и  имел аристократичные манеры. Достаточно было увидеть этого «плешивого идола слабых жён», по образному выражению славянофила Н. М. Языкова , один раз, чтобы уже никогда не забыть.

По воспоминаниям зятя Екатерины Левашовой барона А. Дельвига, Чаадаев «нанимал помесячно весьма элегантный экипаж, держал камердинера, которому дозволялось заниматься только чистой работой. Вся прочая работа по дому была поручена женщине и другому человеку, который не только чистил сапоги Чаадаева, но и его камердинера.
 
Нечего и говорить, что Чаадаев был всегда безукоризненно одет. Перчатки он покупал дюжинами. Когда надев первую перчатку купленной дюжины, он находил её не вполне элегантною для его рук, то бросал всю дюжину, которою завладевал его камердинер и продавал в семье Левашовых».
 
Теперь «Чаадаев потолстел, похорошел и поздоровел»,- как писал Пушкин жене в один из своих приездов в Москву.

В декабре 1833 года брата на его новой квартире в Москве посещает Михаил Яковлевич. Но после в их отношениях наступает охлаждение и Михаил больше к Петру не приезжает. Это очень огорчает тётку - вторую их мать Анну Михайловну Щербатову, которая призывает  братьев жить мирно и дружно.

В отличие от брата, Михаил Чаадаев живёт в Москве очень скромно. Женившись на дочери своего камердинера Ольге Захаровне Мордашевой – доброй, не глупой женщине, он, вскоре, принимает решение стать помещиком  и навсегда поселиться в родовом имении Хрипуново Нижегородской губернии. Простясь в 1834 году, братья больше никогда не увидятся, хотя и будут регулярно писать друг другу письма. Доходы же с этой, сохранившейся у брата части наследства родителей будут выручать расточительного Петра Чаадаева до конца жизни.


АВДОТЬЯ НОРОВА

Не оставляет Петра Чаадаева без поддержки и тётушка Анна Михайловна Щербатова. Беспокоясь о слабом здоровье племянника, она шлёт ему шерстяные чулки и заверяет в письме, что навяжет столько, сколько он пожелает, и ковер ему подарит, только вот рисунок подберёт. Они часами с Авдотьей Норовой разговаривают о Петре Яковлевиче в деревне. Романтическая девушка, тоскуя, всё пишет и пишет ему по ночам длинные послания, полные нежности и обожания, умоляя об ответе:
«…Я была бы счастлива исполнять роль Вашей служанки: ухаживать за Вами во время болезни, читать Вам книги, предугадывать Ваши самые прихотливые фантазии и тут же исполнять их. Я не мешала бы Вашей работе, приходила бы и уходила, когда Вы пожелаете. Мое сердце подсказало бы мне все необходимое для удовлетворения Ваших малейших желаний. Я мечтала бы служить Вам так всю жизнь...».
 
- «Ужель та самая Татьяна?». Ну да, сравните:

Я к вам пишу — чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день, и ночь до новой встречи.
Но, говорят, вы нелюдим…

(А.С. Пушкин. «Евгений Онегин»)

Она, Авдотья – пушкинская Татьяна искренне не понимает его молчания, ведь перед отъездом он сказал: «Пишите мне запросто, дорогая Авдотья Сергеевна, если возникнет необходимость».

Но другая женщина: начитанная, мудрая, уверенная в высшем предназначении  Чаадаева и посвящённая уже в бытовые и сердечные его дела - Екатерина Гавриловна Левашова, советует не отвечать на письма Норовой, чтобы, коле нет намерений, не подавать напрасных надежд девушке.
 
Также как Самохвалов из современного фильма «Служебный роман» передаёт профсоюзной активистке Шуре любовные письма от Ольги Рыжовой, Пётр Яковлевич Чаадаев чуть менее двух веков назад делился содержанием писем от Авдотьи с Екатериной Левашовой.  Чувства восторженной девушки, излагаемые в письмах, пробуждают в самолюбивом философе желание читать её признания вновь и вновь. Но Левашова, неожиданно делает вывод, что если «чувство, вызванное таким высшим и чистым существом, приняло такое несчастное и фатальное направление», то следует прекратить с Норовой всякое общение, чтобы она не сохраняла в себе иллюзий. 
И он сначала соглашается с подругой, потому что как зеницу ока бережёт свою свободу и независимость. Он сохраняет определенную  дистанцию с женщинами,  так как, веря в свою пророческую миссию, наложил на себя католический Целибат. Да и сколько их ещё есть и будет, восхищённых, боготворящих…

Но время спустя, Чаадаев всё же решится написать Авдотье Сергеевне несколько тёплых и задушевных слов. Он называя её «дорогим другом», признаётся, что хорошо понимает её сердце и готов облегчить её страдания. Плача от счастья, она в ответном письме уверяет Петра Яковлевича, что постоянно думает о нём, о том, в ком смысл её жизни, и зовёт в Алексеевское.

Первое время после своего возвращения на родину, Петр Яковлевич довольно часто бывал у Норовых, с которыми Анна Михайловна Щербатова уже давно поддерживала теплые соседские отношения. В семействе супругов - дворян Норовых, которые жили в одном из многочисленных родовых имений в селе Надеждино, было четыре сына: Василий, Авраам, Александр, Дмитрий и две дочери: Екатерина и Авдотья.
Отец Сергей Александрович, который ранее, выйдя в отставку, предводительствовал дворянством в Саратовской губернии, слыл твёрдым крепостником, замашки которого вызывали резкую неодобрительную реакцию сына - декабриста Василия Норова.  Авдотья отца побаивалась, а вот с матерью, Татьяной Михайловной Кошелевой, у неё были очень сердечные отношения, которые напоминали доверительную дружбу между пушкинской Татьяной Лариной и ее няней.

Надо сказать, что и остальные дети Татьяны Михайловны испытывали неизменно почтительное уважение к Петру Яковлевичу.
Екатерина Сергеевна Норова брала для чтения книги из богатой библиотеки Чаадаева, посылала ему в Москву вместе с матерью и сестрой гостинцы из Надеждина.
Искали общества Чаадаева Дмитрий и Александр, - люди небезызвестные в литературных кругах. Талант Дмитрия Норова отмечал И.А. Крылов: «Ну вот, я ещё басню напишу, а Митя Норов прочтёт». А поэт Александр Норов станет автором перевода с французского знаменитого «философского письма» П.Я. Чаадаева, опубликованного в 1836 году в « Телескопе». Он чудом избежит наказания, благодаря авторитету старшего брата Авраама.

Пётр Яковлевич одно время пытается отрегулировать решение своих расстроенных денежных дел устройством на государственную службу, у него ничего не получается. Предлагаемая работа в министерстве финансов - не устраивает. Он считает, что лучше других знает, как организовать систему образования в России, безответно пишет письма Васильчикову, Бенкендорфу и даже Николаю I, предлагая свою кандидатуру на пост министра просвещения. Но Министром просвещения станет другой…  один из братьев Авдотьи  - Авраам Сергеевич Норов.

С Авраамом Сергеевичем Норовым Чаадаев встречался, когда тот был членом Общества любителей российской словесности и другом А.С. Пушкина. Во время работы над «Историей Пугачёва» Пушкин пользовался библиотекой Норова для исторических изысканий и называл его «учёнейшим собеседником» и «честным человеком, отличающиймся благородством и душевной теплотой».

Авраам много путешествовал по Европе, был в Англии. Когда служил помощником адмирала Дмитрия Сенявина в Портсмуте, послужил Стивенсону прототипом для образа одноногого моряка Джона Сильвера в романе «Остров сокровищ».
 
Любящая и очень уважающая старшего брата Авдотья, быстро привязалась к Петру Чаадаеву, в чём-то находя в нём ум и жизненный опыт брата. Она была не плохо образована в домашнем кругу, любила французские романы. Возможно, что вспомнив именно Авдотью Норову, А.С. Пушкин охарактеризует своих героинь из «Евгения Онегина» и повести «Метель»: «Марья Гавриловна была воспитана на французских романах, и, следственно, была влюблена».
Милая Дуня была ровесницей Александра Пушкина, который упомянул ещё её и во второй главе «Евгения Онегина», но уже под собственным именем:

А Дуня разливает чай;
Ей шепчут: «Дуня, примечай!».
Потом приносят и гитару:
И запищит она (Бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой!..

Как и Татьяна Ларина, Авдотья Сергеевна росла ласковой и общительной, но с годами становилась все более замкнутой и печальной, не находя себя в окружающей действительности, не понимая своего призвания.

Вот в эту пору, подобно пушкинскому Онегину, в доме Норовых -Лариных, и появился в тиши ее однообразной деревенской жизни Петр Яковлевич Чаадаев. Энциклопедически образованный, с аристократической утонченностью манер и искусством изысканно одеваться, тридцатитрёхлетний педант совершенно покорил сердце девушки. Она влюбилась.

А Пётр Яковлевич с большим воодушевлением  подвигает Дуню к совершенству, обращает её мысли к богу, находя в её лице единственную слушательницу в этой деревенской глуши, с молчаливым благоговением внимавшую его умным речам. В ответ на речи Чаадаева, Авдотья Норова, действительно, не может проронить ни слова. Она только слушает монологи «примера всех добродетелей» о его страстном желании видеть людской мир в гармонии и братском единении. В преклонении перед своим «высшим существом» она потом напишет: «Зная Вас,  я научилась рассуждать, поняла одновременно все Ваши добродетели и все свое ничтожество. Судите сами, могла ли я считать себя вправе рассчитывать на привязанность с Вашей стороны. Вы не можете ее иметь ко мне, и это правильно, так и должно быть. Но Вы лучший из людей, Вы можете пожалеть даже тех, кого мало или совсем не любите…».

Слишком возвышенное создание, Авдотья плохо вписывалась в сельскую жизнь. Она призналась в этом Чаадаеву и надеялась, что философ поможет ей найти призвание, обрести смысл жизни. И он читал ей лекции о необходимости общего стремления к совершенству, о возможной гармонии в мире, о построении царства добра на Земле. Физически сторонясь женщин. он обладал слишком холодным умом, гордыней и чувством избранничества, чтобы любить кого-то, кроме себя самого.

А Дуню любили все, кроме единственного. И она совсем рано сгорела…
Последний раз они увидятся в 1835 году, когда Авдотья приедет в Москву на излечение. В тот день они с Петром Чаадаевым будут вспоминать о беседах в просторном двухэтажном доме с колоннами на усадьбе Норовых, совместных прогулках по тенистой аллее вдоль пруда...

Нет, Пушкин на этот раз решил, что его Татьяна должна стать сильной, она должна отомстить Онегину за свои страдания: он должен, в итоге, полюбить так же безнадежно. Норова умерла. А  образ княгини Татьяны уже будет вынужден принять в себя черты еще одного прототипа — небезызвестной Анны Керн:

…Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин, встретила я вас…
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.


Биограф и родственник П.Я. Чаадаева Жихарев потом напишет, что  Авдотья Сергеевна «была девушкой болезненной и слабой, не могла помышлять о замужестве, нисколько не думала скрывать своего чувства, откровенно и безотчетно отдалась этому чувству, и им была сведена в могилу.

Любовь умирающей девушки была, может быть, самым трогательным и самым прекрасным из всех эпизодов его жизни».
 
*
Забегая вперед, следует сказать, что Петр Яковлевич Чаадаев переживёт любившую его женщину почти на двадцать лет. Согласно завещанию, его похоронят рядом с Авдотьей Сергеевной Норовой на погосте Донского монастыря.


ЧААДАЕВ И ЛЕВАШОВА

Вскоре Пётр Яковлевич настолько сдружился с Левашовыми, что стал почти членом их семьи. Он ежедневно обедает с ними, занимается с детьми, много гуляет по саду, проводя время за беседой с Екатериной Гавриловной.

В отличие от Авдотьи Норовой, Екатерина Гавриловна была образована и в литературе, и в философии, она много общалась с декабристами, пыталась вникать во все текущие проблемы общества, при необходимости, была готова поучаствовать в  бытовых и личных проблемах своих друзей.

Е.Г. Левашова признается двоюродному брату - декабристу Ивану Якушкину, что Чаадаев теперь самый лучший из ее друзей: «Мы проводим нашу жизнь вместе, и его дружба самое большое мое утешение».

Чаадаев знакомит Левашеву с двоюродными сёстрами: вдовой декабриста Натальей Шаховской и незамужней Елизаветой Щербатовой, которые благодарны ей за гостеприимство и тёплые чувства к брату. Екатерина Гавриловна пишет И. Д. Якушкину, что любит Чаадаева с нежностью сестры и бесконечно рада заботиться о нём, в чём так нуждается «эта теплая душа и чувствительное сердце».

Комнаты нового жильца подвергаются капитальному ремонту, полы в них всегда свежевыкрашены и не имеют щелей, беспокоивших его на старой квартире и когда-то удручавших его тётушку и Авдотью Сергеевну Норову. Хозяйка дома по-родственному опекает Чаадаева, постоянно следит за доставкой Чаадаеву нужных книг, театральных билетов, необходимых вещей. При малейшем недомогании Петра Яковлевича, тут же появляется врач, необходимые лекарства.

Сначала не все домочадцы принимают жильца однозначно. Требуются, порой, определённые усилия, чтобы смириться с рядом странностей этого человека и понять причину тех или иных поступков Чаадаева.

Его закрытость, нелюдимость, сверхмерное честолюбие, которые вызывали в части московского общества неприятие, вызывали первое время недоверие к нему и членов хозяйской семьи. Особенно долго привыкают к нему дети, которые наблюдая его гордое поведение с  людьми малообразованными или с плохой репутацией, боятся не соответствовать высоким требованиям Петра Яковлевича.

Но видя столь внимательное отношение к «басманному философу» своей матери, они начинают ему доверять. Екатерина Гавриловна радуется, что Пётр Яковлевич уделяет детям много внимания: с младшими гуляет по Москве, а со старшими беседует на философские и социальные темы. Он разъясняет детям на доступном языке свои идеи о совершенствовании человечества. Четырнадцатилетняя дочь Левашовых Эмилия признается в письме к дяде И. Д. Якушкину, что не понимает философии, но очень любит поэзию и «нашего философа господина Чаадаева. У него не сухое сердце, и он добр ко всем нам. Тем не менее я его боюсь, не знаю почему…». На что старший брат Василий, который обожал Чаадаева, объясняет сестре, что такой «священный» страх необходимо вытекает из уважения и восхищения перед Петром Яковлевичем.


ЧААДАЕВ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ АЛЕКСАНДРА ДЕЛЬВИГА

Чаадаева знали как человека большого ума, так и человека больших странностей. С появлением нового жильца в доме образуется другая атмосфера, появляются новые люди, а порой исчезают и старые друзья.

Так, по воспоминаниям А. И. Дельвига, Пётр Яковлевич облюбовал за обеденным столом и в кабинете хозяйки места, которые ранее занимал его друг, познакомивший его с Левашовыми, Михаил Александрович Салтыков.  Игравший раннее первостепенную роль у Левашевых, чопорный Салтыков сильно обиделся и перестал ездить к Левашовым, присылая Екатерине Гавриловне гневные письма, вызывавшие у неё «опасения за его здоровье и разум».

К этой странности  Петра Чаадаева следовать определённому порядку и занимать везде и всегда одни места, где бы то не было: дома, в театральных ложах, в Английском клубе, где он снова стал постоянным членом, со временем привыкли все москвичи. «Чаадаевские» места старались не занимать, зная уже, что яркие остроты, пущенные неожиданно появившимся Чаадаевым на человека, занявшего его, назавтра будут  достоянием Света. Если в Английском клубе, в маленькой комнате с камином, где он обыкновенно сидел на диване, устанавливали стол для карточной игры, Чаадаев тоже выказывал явное неудовольствие и, развернувшись, уходил.

Пётр Яковлевич постоянно посещал французские представления, которые бывали два раза в неделю по средам и субботам. Он никогда не отходил от своего кресла, ожидая, когда знакомые подойдут к нему сами.

В Английский клуб Чаадаев всегда приезжал в определённые часы. К обеду по средам и субботам он появлялся, когда все уже сидели за столом. В другие же дни – приезжал к полуночи, и входит в комнаты клуба с первым 12-ти  часовым ударом.

Пётр Яковлевич очень гордился своим происхождением. Поэтому  иногда члены Московского Английского клуба, желавшие подразнить его, спрашивали, кем ему доводится Михаил Иванович Чеодаев, бывший тогда генералом от инфантерии и командиром 6 пехотного корпуса. Генерал Чеодаев был не образован и пользовался плохой репутацией, так как поговаривали, что он разбогател злоупотреблениями             по службе. Пётр Чаадаев презирал этого генерала, и, обыкновенно не отвечал на этот вопрос, но своим близким говорил: «Видите, до какой степени эти господа невежественны; они не знают, что я не Чеодаев, а Чаадаев, и не знают той роли, какую Чаадаевы играли в русской истории».

С началом технического прогресса в России: строительства железных дорог, заводов, начинали появляться первые высшие инженерные институты. Будущий зять Левашовых, инженер барон Александр Дельвиг вспоминал, как Чаадаев с  пренебрежением относился к образованию в России, особенно к техническому образованию, хотя о последнем не имел никакого представления. Высокообразованные посетители философско-литературного салона даже и предположить не смели, что они могут чего-то не знать.

Как-то бывший член тайных обществ М.Ф. Орлов на встрече у Левашовых, говоря о каких-то двух лицах, выразился, что они до того противоположны, что не могут встретиться, как ассимптоты гиперболы. При этом он цитировал какой-то новый роман Бальзака, где герой романа и двор Людовика XVIII не могли сойтись, «как две асимптоты гиперболы». Присутствовавший при этом разговоре А. Дельвиг, которому Москва будет обязана новой системой водопровода и проектам, которые положат начало сети железных дорог в России, заметит, что математику нельзя изучать по романам Бальзака. Он скажет, что Орлов ошибается, говоря, что асимптоты гиперболы не встречаются,  так как они, наоборот, выходят из одной точки. На это Пётр Чаадаев возразит, что прав Орлов, за познания которого он ручается, выказав сожаление при этом, что в России плохо учат, и что инженер, кончивший курс  в высшем учебном заведении не знает даже такой простой вещи.

Не понимание физиков (Дельвиг) с лириками (Чаадаев) продолжится, когда А. Дельвиг будет заниматься устройством московского водопровода. До этого, первый старый водопровод закрыли из-за слишком грязной воды, подаваемой из рек. Да и подавалась вода только в летний период, так как зимой она замерзала.

«Вы знаете, как я Вас люблю и как я рад, что вы живёте в Москве, но право не могу понять вашего здесь назначения», - говорил Пётр Яковлевич двоюродному брату лучшего друга А.Пушкина, - «Я с ребячества жил в Москве и никогда не ощущал недостатка в хорошей воде. Мне всегда подавали стакан чистой воды, когда я этого требовал». Чаадаев искренне считал, что если у него всегда была чистая вода, то проблем не может быть ни у кого.

 
"БАСМАННЫЙ ФИЛОСОФ"
 
Во флигеле «басманного философа» после некоторого «периода отвращения» и несмотря на скромность помещения, теперь по понедельникам проходят регулярные встречи с представителями размышляющей Москвы по актуальным вопросам истории, современности; беседы о религии и философии. Здесь бывают и проезжающие замечательные гости: Кюстин, Могень, Мармье, Сиркур, Мериме, Лист, Берлиоз, Гакстгаузен…

Встречи проходят на уровне непринуждённых бесед на французском языке и почти всегда становятся маленьким событием. Изысканность манер центральной фигуры Чаадаева, изящная игра слов, шутки – без намёка на улыбку на неподвижном восковом лице и сарказм во всём побудили поэта Вяземского назвать его «преподавателем с подвижной кафедры». Свежие чаадаевские остроты, выйдя за пределы флигеля Левашовых, тотчас перелетают в другие московские салоны и далее - в Петербург.
Постепенно лекции переходят в проповеди, провозглашающие установление Царствия Божьего на Земле. Длительные поездки по Европе сформировали в Чаадаеве уверенную философскую концепцию преобразования России, которая основывалась на идее включения «отсталой» православной страны в «прогрессивный» католический Европейский мир.

Пётр Чаадаев считал, что из-за географического отдаления и противостояния восточного православия западному католицизму, русское государство оказалось оторванным от западной культуры. Поэтому России надо принять «правильные христианские ценности», которые уже сплотили западный мир и поставили его во главе цивилизованного человечества, при этом: «ни план здания, ни цемент, связавший воедино эти разнообразные материалы, не были делом рук человеческих: всё совершила пришедшая с неба мысль».

Эти мысли «новобасманного философа» возмущают московские салоны, выводя их из постдекабристской спячки. Но пока они озвучиваются в среде замкнутых клубов и выплёскиваются на почтовую бумагу: Пётр Яковлевич ведёт теперь активную переписку с дочерью саксонского посла госпожой Екатериной Дмитриевной Пановой, зная при этом, что письма такого содержания непременно будут ходить по рукам, читаться и обсуждаться как публицистические произведения.

Екатерина Гавриловна Левашова продолжает всецело поддерживать своего «басманного философа». Она днём, если не успевает обсудить во время прогулок, или за обедом, пишет  ему коротенькие подбадривающие письма.

  Е.Г.ЛЕВАШОВА - П.Я. ЧААДАЕВУ (примерно 1834 год) :
 
  «Искусный врач, сняв катаракту, надевает повязку на глаза больного; если же он не сделает этого, больной ослепнет навеки. В нравственном мире – то же, что в физическом; человеческое сознание также требует постепенности.

  Если Провидение вручило вам свет слишком яркий, слишком ослепительный для наших потемок, не лучше ли вводить его понемногу, нежели ослеплять людей как бы Фаворским сиянием и заставлять их падать лицом на землю?

  Я вижу ваше назначение в ином; мне кажется, что вы призваны протягивать руку тем, кто жаждет подняться, и приучать их к истине, не вызывая в них того бурного потрясения, которое не всякий может вынести.
 
  Я твердо убеждена, что именно таково ваше призвание на земле; иначе зачем ваша наружность производила бы такое необыкновенное впечатление даже на детей? Зачем были бы даны вам такая сила внушения, такое красноречие, такая страстная убежденность, такой возвышенный и глубокий ум? Зачем так пылала бы в вас любовь к человечеству? Зачем ваша жизнь была бы полна стольких треволнений? Зачем столько тайных страданий, столько разочарований?.. И можно ли думать, что все это случилось без предустановленной цели, которой вам суждено достигнуть, никогда не падая духом и не теряя терпения, ибо с вашей стороны это значило бы усомниться в Провидении?

  Между тем уныние и нетерпение – две слабости, которым вы часто поддаетесь, тогда как вам стоит только вспомнить эти слова Евангелия, как бы нарочно обращенные к вам: будьте мудры, как змий, и чисты, как голубь.
 
  До свидания. Что ждет вас сегодня в клубе? Очень возможно, что вы встретите там людей, которые поднимут целое облако пыли, чтобы защититься от слишком яркого света. Что вам до этого? Пыль неприятна, но она не преграждает пути».


 
ГОСПОЖА А.Д. ПАНОВА

Переписка Чаадаева с госпожой Пановой длилась с 1829 по 1831  годы. Она не была тайной, более того, письма предполагали внимание общественности, поэтому сразу же их письма стали ходить по рукам.

Пётр Чаадаев и Екатерина Панова познакомились в 1827 году, когда жили в подмосковных имениях по соседству. В свои 23 года Екатерина Дмитриевна, в девичестве Улыбышева, была уже пять лет замужем за местным помещиком. Муж Василий Максимович Панов усердно занимался сельским хозяйством и 150-ю крепостными.
Супруга же знала языки, много читала, увлекалась западной философией, но в тоже время страдала от невостребованности и пустоты жизни:  деятельность мужа её не интересовала, а детей у них не было.

Началось всё с того, что В.М. Панов одолжил у Петра Яковлевича денег, и деловое знакомство постепенно переросло в обмен философскими взглядами на французском языке «человека света» с его женой.

Круг интересов Чаадаева был Екатерине Дмитриевне, близок с детства.

Она была дочерью русского посла в Саксонии,  в детские годы жила с семьей в Германии и получила хорошее образование. Сестра, Елизавета была писательницей и переводчиком, брат Владимир— профессором в Институте корпуса путей сообщения, членом комитета по устройству Исаакиевского собора, а брат, Александр - статским советником, музыкантом и писателем, в молодости входившим в тайное общество «Зелёная лампа» .Об этом обществе А.С. Пушкин в последствии вспоминал: «Вот он, приют гостеприимный, Приют любви и вольных муз». На собраниях в «Зелёной лампе» обсуждались литература и будущее устройство российского общества, его члены ратовали за свободу, равенство, уничтожение тирании, а Александр Дмитриевич Улыбышев стал автором утопической повести «Сон» на французском языке, где изобразил картину российского общества через 300 лет. После восстания Семёновского полка, так изменившего жизнь Петра Чаадаева, за обществом был установлен полицейский надзор, и в «Зелёной лампе» было решено прекратить встречи. Позднее А.С. Пушкин в письме к П. Б. Мансурову напишет: «Зелёная лампа нагорела, кажется, гаснет, а жаль: масло есть...». Кстати, Александру Дмитриевичу Улыбышеву предлагали должность посла в Персии после убийства Грибоедова, но он отказался.

Поэтому, не удивительно, что знакомство в провинции с образованным, много повидавшим, безукоризненной внешности молодым философом Чаадаевым вскоре стало для Екатерины Дмитриевны смыслом её существования.

Петра Яковлевича тоже не могла не заинтересовать молодая дама, читающая в сельской глуши Платона. Он нашёл в Е.Д. Пановой ещё одну привлекательную собеседницу. В отличие от романтичной читательницы французских романов Авдотьи Норовой, Панова, не только слушала, но и разделяла суждения Чаадаева, уместно задавая вопросы. Их прогулки по имению чередовались с письмами друг другу. А когда Чаадаев уехал жить на Новую Басманную, переписка с Екатериной Дмитриевной стала уже привычной частью его жизни. Беседы о душевном спокойствии и равновесии Чаадаева и Пановой продолжались уже при встречах в Москве.

Со временем супруг-агроном издаст несколько популярных брошюр, брат - музыковед, опубликует трактаты о Бетховене и Моцарте, сестра сделает множество переводов русских писателей и издаст серию собственных стихов на французском языке. А «католичка» Екатерина Дмитриевна, глубоко проникшись "философией смирения" Чаадаева, отвергнутая всеми, и в первую очередь самим предметом обожания и восхищения, окажется в сумасшедшем доме.
 
  Несколько строк из переписки Е.Д. Пановой и П.Я. Чаадаева:
 
  Панова:
 
  - Вот уже ровно год, как я имела счастье познакомиться с вами, и все бывшее раньше кажется мне смутным и неясным.
  - Я со всем жаром, со всем энтузиазмом, свойственным моему характеру, отдалась этим столь новым для меня чувствам.
  - Страничка вашего письма, направленная, главным образом, в область чувства, заставила меня проливать слезы.
  - Поверьте, милостивый государь, моим уверениям, что все эти различные волнения, которые я не в силах была умерить, значительно повлияли на мое здоровье, я была в постоянном волнении и всегда недовольна собой, я должна была казаться вам весьма часто сумасбродной и экзальтированной...Письмо заканчивалось просьбой написать хотя бы несколько слов.
 
  Чаадаев:
 
  - Сударыня! Прямодушие и искренность — именно те черты, которые я в вас более всего люблю и ценю.
  Судите же, как должно было удивить меня ваше письмо. Этими прекрасными качествами вашего характера я был очарован с первой минуты нашего знакомства, и они-то побуждали меня говорить с вами о религии. Все вокруг нас могло заставить меня только молчать. Посудите же еще раз, каково было мое изумление, когда я получил ваше письмо! Вот все, что я могу сказать вам по поводу мнения, которое, как вы предполагаете, я составил себе о вашем характере.
  - Сударыня, вы должны создать себе собственный мир, раз тот, в котором вы живете, стал вам чуждым.
  - Откуда эта смута в ваших мыслях, которая вас так волнует и так изнуряет, что, по вашим словам, отразилась даже на вашем здоровье? Ужели она – печальное следствие наших бесед? Вместо мира и успокоения, которое должно было бы принести вам новое чувство, пробужденное в вашем сердце, – оно причинило вам тоску, беспокойство, почти угрызения совести. И, однако, должен ли я этому удивляться? Это – естественное следствие того печального порядка вещей, во власти которого находятся у нас все сердца и все умы.
  - Смело вверьтесь, сударыня, волнениям, вызываемым в вас мыслями о религии.
 
В письмах к Сударыне Пановой Чаадаев не только давались советы, он пускался в пространные рассуждения о религии, российском обществе и государстве - всё в осуждающем, предельно критическом духе.
 
Петр Яковлевич объяснял жизненные невзгоды и разлад в душе Сударыни общим печальным положением дел в России:
 
  -Это происходит оттого, что мы никогда не шли рука в руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого.
  -Мы живем,- утверждал философ,- одним настоящим, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя; России нечем гордиться, мы ничего не дали миру….
  - У нас совершенно нет внутреннего развития, естественного развития, естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам бог весть откуда.
  - С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь… Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы.
  - Пороки, которыми пропитан весь российский народ, в Европе «свойственны лишь самым низшим слоям общества.
 
Причину исторической отсталости русского народа Чаадаев видел в его духовном застое, в неудачном выборе веры, которую Русь восприняла от Византии. В католицизме Чаадаева привлекало соединение религии с политикой, наукой, общественными преобразованиями. Он даже оправдывал религиозные войны, инквизицию, расизм. В «философских письмах к г-же Пановой он предрекает установление царства Божия на Земле, в случае объединения всех в одну большую католическую семью и гибели всех народов, чуждых папской истине:

  - Только в Европе «Царство Божие» до известной степени осуществлено», более того, «все политические революции были там, в сущности, духовными революциями: люди искали истину и попутно нашли свободу и благосостояние». власть Ватикана – вот тот «животворный принцип единства», который обеспечит установление «совершенного строя».

Научный прогресс, считал Чаадаев, тоже всецело зависит от правильной веры, поскольку идеи в светлые головы вкладывает высшая сила. Та же сила, по убеждению Чаадаева, избрала и его.


Продолжение: http://proza.ru/2025/04/01/1342

"СВЕТ И ТЕНИ МОСКОВСКОГО ФЛИГЕЛЯ".
К началу сборника:http://proza.ru/2025/03/21/914