Запонка на рукаве и Бетельгейзе

Двор детства. Солнце плавит асфальт, бабушки на скамейке, похожие на древних черепах, щурятся и перебирают спицами вечности. И грохот. Ужасный металлический скрежет – это тарахтит по двору железный грузовик, единственное сокровище мальчишки, его личный болид, его машина времени. «Уехал бы ты куда-нибудь подальше, милок», – цедят сквозь зубы бабушки, не отрываясь от вязания. Но куда уехать из этого замкнутого круга двора?

А дома – предвкушение иного мира. Взрослые собираются в гости. Это целый ритуал, священнодействие. Серьезные, деловитые, они кружат перед зеркалом, обсуждая фасоны и цвета. Какую рубашку? Это платье или то? Какой галстук – в полоску или с ромбиками? Брошка с аметистом или та, с жемчугом? А запонки? О, запонки! Это вопрос государственной важности! Из-за них разгораются споры, надуваются губы, рушатся надежды на идеальный вечер. Целая вселенная умещается в блеске крохотного кусочка металла на манжете.

Мальчишка ходит вокруг, маленький скептик, невольный наблюдатель этого театра суеты. В его голове – не фасоны и цвета, а иное, несоизмеримое. И он, не в силах сдержать ехидный смешок, бросает им в лицо, как вызов:

— Какая запонка?! Папа, мама, какая разница?! Ведь там… — он неопределенно тычет пальцем в потолок, за которым угадывается небо, — там, в немыслимой глубине, сейчас сияет Бетельгейзе! Огромный красный гигант! А вы о запонке…

Они не понимают. Отмахиваются. Что за Бетельгейзе? Какие-то глупости. Образ сопоставления – ничтожная земная суета и величие космоса – рождается в детской голове спонтанно, остро, задолго до того, как его отчеканит в стихах нобелевский лауреат. И мальчишка тайно гордится этим своим открытием. Не зря же с самых ранних лет этот красный гигант, эта умирающая звезда распаляла его воображение, манила иллюзиями иных миров, иных масштабов.

Иллюзия… «Первейшее из наслаждений», как скажет эстет Уайльд. Но что есть иллюзия, а что – реальность?

Помни лишь, – доносится откуда-то из глубин мироздания ироничный голос Монти Пайтона, – что стоишь на планете, которая несется. Девятьсот миль в час вокруг своей оси. Девятнадцать миль в секунду вокруг Солнца – источника всей твоей силы и всех твоих запонок.

А Солнце? И ты? И эта горстка звезд, видимых ночью? Вы мчитесь со скоростью миллион миль в день во внешнем спиральном рукаве Галактики. Просто пылинки в рукаве. И рукав этот несется со скоростью сорок тысяч миль в час.

Галактика… Сто биллионов звезд. Сто тысяч световых лет из конца в конец. И ты – в тридцати тысячах световых лет от ее ревущего, сияющего центра, вокруг которого ты делаешь один оборот за двести миллионов лет.

И Галактика эта – лишь одна. Одна из миллионов биллионов других галактик в этой непостижимой, вечно расширяющейся Вселенной.

Вселенная расширяется! Во все стороны! Быстро! Со скоростью света – двенадцать миллионов миль в минуту! Быстрее не бывает!

Голос замолкает. И на фоне этой оглушающей космогонии спор о запонке кажется… чем?

Так что помни, – заключает ироничный голос, – когда ты чувствуешь себя очень маленьким, ничтожным и беспомощным перед лицом выбора между серебром и перламутром… насколько, черт возьми, удивительно и невероятно, что ты вообще родился!

И остается лишь одно. Поднять глаза к небу, где даже днем невидимо сияет далекая Бетельгейзе, и молиться. Молиться не о правильном выборе запонки, не об удачной вечеринке. А о том, чтобы где-то там, в этой бездне огней и пустоты, была разумная жизнь.

Потому что здесь, на Земле, повсюду – безумие. Безумие споров о запонках перед лицом гигантской звезды. Безумие погони за блеском металла на фоне вечного танца галактик. Безумие попыток утвердить свою значимость на крохотной планете, несущейся с немыслимой скоростью в никуда.

И где-то там, в космосе, возможно, кто-то так же смотрит на наше Солнце – крохотную искорку …. И смеется. Космическим, беззвучным смехом.