Посвящение Майскому снегу

- Ах ты ж, ты только посмотри, что делается!

Геннадий Сергеевич обернулся на голос. Михайло Ильич рывком отодвинул тяжёлую штору, так, что взвизгнули медные колечки гардины. Разноцветные фиалки в горшочках укоризненно покачали мохнатыми листочками.

За стеклом густо валил снег. Сначала сыпавший мелкой, еле заметной пылью, он превратился в огромные сырые хлопья.

 - Нет, вот ведь поганец! Чего удумал – середина мая, и чтоб такой снег! Цветёт же всё, цветёт, тьфу…

 - Михайло Ильич, кто поганец-то?

- Да Данька, кто ж ещё. – Михайло Ильич опустился в кресло, снова покосился на окно, покачал головой и махнул рукой. – Кто ж ещё-то! Кто ещё у нас любит заглядывать девчонкам в лицо своими честными голубыми глазами и проникновенно так спрашивать: а хочешь, завтра пойдёт дождь? Хочешь грозу на твой день рождений устрою? Я могу-у, я умею… Пижон, тьфу. Научил его на свою голову, дурак старый.

 - Ну Михайло Ильич, ну что вы так про себя…

 - Как хочу, так и говорю! Ставь чайник.

Георгий Сергеич послушно отправился на кухню, достал две кружки. Знал: Михайло Ильич пока не прокипятится, как следует, не отойдёт, надо давать ему самому остыть. Да и кипятится он хоть и громко, но нестрашно.

 - Уши-т-то я ему надеру, как вернётся… Вишни все в цвету стоят, черёмуха только позавчера начала… Вчера по Никольскому шёл – а там вот-такенные тюльпаны, в кулак величиной, тоже все открытые стоят. Шмели проснулись… Вот о чём парень думает, вот о чём… Нет, снег ему подавай, и чтоб непременно в мае!

После чая разошлись по комнатам. Михайло Ильич ушёл в свой кабинет править тексты, Георгий Сергеевич читал, потом задремал в кресле. Данька не забегал.

К вечеру стало холодно. Отопление по солнечной ещё вчера погоде отключили, и квартира в старом доме успела остыть. Пришлось доставать с антресолей обогреватель.

 - Ты вишь, смотри, не останавливается ведь…

На улице было синё. Снег густо ложился на тротуары и плитку, крыши и капоты припаркованных автомобилей, налипал на стволы деревьев и чугунную ограду палисада. Особенно сюрреалистично смотрелся он поверх яркой зелени тополей, берёз и каштанов, поверх пышного, по колено высотой, травяного ковра.

- Данька-то, он не просто так. – вдруг тихо сказал Михайло Ильич. Он шумно отхлебнул из блюдца, стряхнул капельки пышных «горьковских» усов. – Девчонка-то его в больнице. Он рассказывал, мол, только успели познакомиться, а она бах – и загремела. Диагноз не говорит, не помнит, но что-то явно тревожное… Выкарабкается, не выкарабкается она, не понятно.

 - Думаете, это для неё он?..

 - Для кого же ещё. – Михайло Ильич звякнул пустой посудой. – Чай мы с тобой да с ним не духи стихийные, чтобы по своему настроению погоду перекраивать. Мы меру знаем, можем силы свои применять только для кого-то и для чего-то, не для себя. – помолчал. – И это-то наш шалопай, который круги по городу только так нарезает, а книжки обратно в библиотеку три месяца забывает отнести, благо, что напротив неё живёт, только дорогу перейди…

 - Да-а, - протянул Геннадий Сергеич, - такой циклон от Атлантики да через полконтинента недели две тянуть надо, не отвлекаясь.

 - Вот одно слово - женщины. Сказала, что снег любит, что он ей надежду дарит и ощущение волшебства – а наш и готов в лепёшку разбиться.

Ближе к одиннадцати часам Михайло Ильич оделся и ушёл. Объявил, что у него душа болит за черёмухи, вишни, сирени, каштаны, берёзы «и вообще любую порослю живую, их счас всех погнёт и поломает». Вернулся к половине четвертого до нитки промокший и до костей продрогший. Руки его покраснели и окоченели настолько, что расстёгивать пуговицы пальто пришлось Геннадию Сергеевичу.

Пока набиралась ванна, Михайло Ильич всё говорил и говорил взахлёб:

 - Кто бы мог подумать, что черёмуха под снегом – это красиво... Это дико красиво, Гена! Иду я, как в сказке, натурально, воздух зимой пахнет, снегом, понимаешь? И тут же зелень прёт молодая, аж светится. Какой-то священный языческий восторг, чесслово. Уже сухого пятна на мне нет, наш-то район точно обошёл, все дворы прошёл, всех обтряхнул. Их всех мощно нагнуло, ветками землю скребли. Ой, много тополей-то упадёт, старые, хрупкие… Холодно, собака, аж пальцев на ногах не чувствую, а улыбаюсь во все зубы, вот как хорошо. Трясу дерево, на меня вода льётся, снег падает и с цветами вперемешку – разве так бывает? Знаешь, что я придумал, Гена? Знаешь? Влюблённость – это тот же майский снег. Вроде как понятно, к чему дело идёт, а не веришь, а потом бац! И валится на тебя – как, почему, не должно… И странно вокруг, и как новыми глазами на всё смотришь, и красота-то неземная. Шарахаешься где-то в ночи, как дурной, деревья все подряд обнимаешь и колотишь, увидит кто – с ума сошёл мужик, подумают. А мне хоть смейся во весь голос… Капни-ка мне в воду настойку твою противосопливую, если я после этого заболею – полный абзац будет.

Когда Геннадий Сергеич уходил, Михайло Ильич добавил вполголоса откуда-то из клубов пара:

 - После такого-то данькина девчонка просто обязана выздороветь.