В созвездии Каллиопы

 
Я сидел, откинувшись на высокую спинку стула из гобелена, и, сцепив руки на затылке, пялился в экран стоявшего на столе монитора. Открытая в Ворде страница красовалась чёрным мазком заглавия: "Рабы немы. История на писательских плантациях..."  Вот уже час я не мог написать ничего лучше названия. Курсор нетерпеливо мигал в ожидании продолжения. "Лист наполовину полон или пуст" – усмехнулся я, перефразируя избитую мысль.Часто бывает: можешь часами смотреть в монитор, надеясь, что хотя бы одна из этих чёртовых девок, именуемых музами, соизволит тебя посетить. Либо вдохновение захлёстывает, и ты, словно полоумный, стучишь по клавиатуре, лишь бы поспеть за своей мыслью. За окном, в чёрных водорослях неба, тащились звёзды. А тени на стене были словно мимикрия бабочки, красивее и сложнее, чем нужно на самом деле. Погрузившись в сладкое забытье безделья, мне хотелось делать всё что угодно, но только не писа;ть. Например, выучить все цифры после запято­й; ;числа Пи, научиться играть на домре или быть телохранителем Джо­на Леннона, заслон­ив его своим телом в ту роковую минуту. Чтобы он, склонивши­сь надо мной, с друж­еской добротой в гол­осе, смотря прямо в глаза, произнёс на чистом русском:; "Спасибо тебе, Северин! Ты настоящий др­уг!" А потом бы мы сидели у него на про­куренной кухне, обняв­шись, пили и пели: "Я просыпался на расс­вете, был молод я и водку пил. И на цыга­нском факультете обр­азование получил...".
Фантазии сменялись воспоминаниями так легко и незатейливо, словно картины в немом кино. Кино, которое завораживает, заставляя досмотреть до конца...
  Эта удивительная история произошла неделю назад сразу после полудня. Когда главный редактор журнала «Экспресс Свобода» и по совместительству мой товарищ Алексей Богословский позвонил мне, попросив об одной услуге. Зная моё трудное материальное положение и неуживчивый характер, он временами подбрасывал небольшие халтурки, помогая мне окончательно не загнуться. Только за последний год я сменил четыре места работы. Богословскому нравился мой стиль и подача материала. Он даже в шутку стал называть меня «набоковианцем». Знакомы; ;мы были давно, ещё со студенческих времё­н. Но учились на раз­ных факультетах. Але­ксей, учась на кафед­ре литературных пере­водов, имел большую тягу к знаниям и мог легко читать Шиллера в оригинале. Я же изучал литературовед­ение. Но из-за хрома­ющей дисциплины учё­ба моя носила стихий­ный характер и зачас­тую «коридорную сист­ему образования». Хо­тя экзамены мне удав­алось сдавать без ос­обых трудностей.;Так что бо;льшую часть времени я проводил в пельменной не да­леко от института с совковым названием «Три ступеньки», куда ходили обедать мног­ие студенты, потому что еда в институтск­ой столовой  отдавала недоваренным комбик­ормом. Прелесть пельменн­ой была ещё в том, что за  десятку с верху можно было получить в комп­от пятьдесят грамм «для храбрости». Но такой чести удостаива­лись только старшеку­рсники. А по заверен­ию буфетчицы тёти На­ди, считавшей всех без исключения студен­тов института «людьми с тонкой душевной организацией», такие «добавки» просто не обходимы. «Шо бы ду­шеньку подлечить», – говорила тётя Надя, по­дмигивая и добродушно улыбаясь золотыми зубами всякий раз, когда опрокидывала ст­опку «Пшеничной» в компот из сухофруктов. За тёти Надиным «к­октейлем» мы с Богос­ловским и познакомил­ись, когда он ненаро­ком подсел ко мне за стол. Разговорившис­ь, нашли общих зна­комых, затем общие интересы. Каждый раз "полируя" это местным "коктейлем", вечер закан­чивали уже закадычными приятелями.; И по сей день нас связывает это тёплое чувство дружбы.
Звонок застал меня лежащим на диване вырвав из полуденной дрёмы. Поднимаю трубку и слышу весёлый голос Богословского:
–Привет, бездельник! Как ты? Всё прокрастинируешь?
– Здорова, начальник! Твоими молитвами,–отозвался  я.
– Есть работёнка для тебя. Возьмёшься?
–Отец родной!–выдохнул я с облегчением,– Как раз в кармане пусто.
–Не спеши. Тема заковыристая, но интересная.
–Так, так, продолжай,–заторопил я друга.
–Негры!–торжествующе выпалил Богословский.
–Негры, которые в Африке?– удивился я.
–Нет, друг мой, эти негры ближе. Эти негры литературные,–рассмеялся Богословский.
– Да что ты заладил, ей - богу? – у меня от твоих слов аж в глазах потемнело.
Богословский в трубке снова расхохотался. – Ну, так что, согласен, акула пера? У тебя же есть опыт в обличении творческой нечисти?– я почувствовал, как он ехидно заулыбался в трубку.
– Согласен,–сказал я, но получилось как-то обречённо.
– Всю необходимую информацию уже скинул тебе на почту. До завтра надо уложиться, потому что нужна она была ещё вчера. Я хотел было возразить такой спешке, но Богословский уже перебил меня:– Заезжай завтра ко мне на дачу. Надеюсь, ты не забыл про мой день рождения? Я выругался про себя, потому что это вылетело у меня из головы.
–Так что буду ждать тебя на даче с победой, старик,– сказал Лёха и повесил трубку.
 Лишь когда зазвучали гудки, осознал, что на все последние слова друга просто кивал. Алексей был прав, и опыт действительно имелся. В  прошлом году я написал обличительную статью о современных поэтах. В ней я в довольно саркастической форме, не стесняясь в выражениях, разнёс их за то, что они превратили литературу в тупое зарабатывание денег, давая поэтические туры по четыре месяца подряд. Спрос рождает предложение. Эти истины просты. До глубины души возмущал масштаб! Превращая искусство в бизнес. Таким образом, весь текст статьи был выдержан в очень претенциозной манере и с широким замахом на снобизм, что было сделано абсолютно умышленно, дабы порадовать своё самолюбие и позлить чужое. Конечно, никакого общественного резонанса эта статья не вызвала. За то внесла меня в перечень людей, которых нынешняя богема хотела, если не прикончить, то хотя бы дать по морде и желательно ногой. Вершину этой «Тетради смерти», как потом выяснилось, возглавляли всего несколько человек: Дантес, лишивший нас «солнца русской поэзии» –Пушкина пара их «коллег по цеху» и собственно я, отвесивший, по их мнению, здоровенную оплеуху современной русской поэзии, а значит, и всем им, себя к ней причисляющим. Нажив этой статьёй кучу недоброжелателей.
 Засев просматривать почту, я открыл письмо, присланное Алексеем. Оказалось, что он нарыл довольно приличный список людей, пишущих под именем известных писателей, многих из которых я знал довольно хорошо. Не знаю, как Богословскому удалось достать этот список. Знаю лишь одно, он пойдёт на сделку хоть с самим дьяволом, лишь бы достать нужную ему информацию. Чего там только не было: взломанные переписки электронной почты, наброски и черновики отдельных глав, электронные чеки переводов. Всё это я скрупулёзно просматривал, перечитывая раз за разом, делая заметки в ноутбуке. Я потратил не один час на изучение, прежде чем написать заголовок. Поставив точку, я взглянул на часы. Половина третьего ночи. В этот момент я окончательно убедил себя в том, что сон для слабаков. ;Историки утверждали, что из уст Наполеона часто можно было услышать афоризм: «Бонапарт спит четыре часа, солдаты – шесть, а больше спят только больные». Мне же сейчас не удавалось вздремнуть и половины того, что позволял себе великий император. Даже наивное подсчитывание овец невозымело эффекта. Кто вообще придумал считать овец, чтобы заснуть? Это слишком скучно даже для сна. Чувствуешь себя ночным пастухом на задании. А в голову лезет только одна мысль о преждевременной кончине на острове Святой Елены от хронического недосыпания.
Бывало, приходя после работы домой,  просто валишься от усталости, а сна ни в одном глазу. Словно он потерялся, выпав из кармана, как какая-то мелочь.
Осознав, что я сижу, уставившись в одну точку и ничего дельного ещё не написал, я отбросил философские размышления в сторону и встал с дивана. Начав ходить по комнате, судорожно перебирая мысли в голове. Настроившись таким образом, я снова уселся за ноутбук, продолжив писать. Щёлканье клавиатуры под пальцами придавало уверенность, всё больше и больше погружая в процесс, словно пианист, создающий свою, особенную мелодию. И когда солнце лениво поднималось над горизонтом, я поставил последнюю точку, нажал "сохранить" и, отправив Богословскому на почту, закрыл ноутбук. Откинувшись на спинку стула, я, потянувшись, размял пальцы рук. Костяшки хрустнули, и я почувствовал, как усталость медленно обволакивает тело. Ехать никуда не хотелось, а диван с его мягкими велюровыми подушками, манил окунуться в это беззаботное блаженство. Но подводить Богословского мне не хотелось, поэтому, положив ноутбук и наушники в рюкзак двинул в сторону вокзала.
Вокзал встретил меня привычной
суетой: гул голосов, объявления о
прибытии и отправлении поездов,
спешащие люди с поклажами и авоськами. Я машинально пробирался сквозь толпу, стараясь не задеть никого рюкзаком. В голове крутились обрывки мыслей опредстоящем празднике.
Добирался до дачи Богословского я без малого три часа. Из-за недосыпа, я видимо что-то напутал с расписанием электричек. Купив билет, мне пришлось ещё час проторчать на вокзале. Так что когда я в неё попал, сил уже не осталось. Устроившись у окна я достал наушники. Музыка помогла отвлечься от навязчивых мыслей и погрузиться в собственные переживания. За окном мелькали пейзажи: поля, леса, небольшие деревушки. Всё это навевало легкую грусть. Богословский всегда приглашал отметить свой день рождения летом, хотя доподлинно известно, что родился он в феврале. А на мой вопрос о том, кто будет приглашён, каждый раз отвечал: «Все свои» - означающее, что в основном будут мало знакомые друг другу люди. Это был своего рода наш ежегодный ритуал. Приехал я в самый разгар веселья, ещё из далека услышав музыку и гам доносящихся голосов. Ненайдя в этой толпе «именинника», принялся блуждать по дому в поисках укромного угла и бутылки холодного пива. Пробираясь через всё это сборище бумагомарателей, художников, фотографов и ведущих мастер-классов, разглядел даже кучку тех, кого о с такой радостью разнёс в своей недавней статье. Они стояли отдельно ото всех, создавая впечатление чернильного пятна, так изящно растёкшегося на белое полотно стен. И казалось,
чувствовали себя вполне комфортно,
потягивая бесплатное вино и
оживлённо беседуя друг с другом.
Ирония ситуации не могла не вызвать у меня кривую усмешку. Интересно, как они отреагируют на мое появление? Сделают вид, что меня не существует или попытаются напасть исподтишка?
Впрочем, долго ждать не пришлось.
Один из "героев" моей статьи, Арий Чукин, называющий себя поэтом новой формации, на деле был невзрачной бездарностью с пивным животом, возомнившей себя саркастическим циником. Заметив меня, он двинулся в мою сторону. На лице–подобие улыбки, а в глазах–презрение. "Ну, здравствуй, змея подколодная,"–процедил он сквозь зубы, оказавшись в непосредственной близости. Я, не моргнув глазом, ответил ему тем же, выдержав его взгляд. И тебе не хворать, мастер генератора рифм. Не думал, что ты опустишься до того, чтобы лично выражать свое недовольство. "Ведь все твои аргументы сейчас –это обиды, залитые бесплатным вином". Его лицо побагровело. "У тебя аргументы —это яд и клевета! Ты мелкий пакостник, а не журналист",–завопил он, перейдя на фальцет. "Я констатирую факты,– парировал я.– А пакостите вы сами своим непрофессионализмом и жаждой наживы". Вечер окончательно переставал быть томным и грозил закончиться скандалом. Тут мне на плечо легла чья-то тяжёлая рука. «Окружили»,–подумал я и резко развернулся, чтобы отразить атаку. Мне улыбался Богословский. Высокий, как шкаф с антресолями, он стоял, немного покачиваясь, дыша на меня своим именинным амбре. Моего недавнего оппонента сразу как ветром сдуло.
–Рад видеть, старина, – воскликнул он,
протягивая руку для приветствия.
– Я уж думал, ты не приедешь.
–Как я мог тебя подвести? –ответил я
с улыбкой.
 –Что на этот раз у тебя на уме?
–Пока не знаю, но мне подарили телескоп,– по-детски радостно хохотнул он. – Так что мы им ещё покажем, где...эти... звёзды зимуют. Кстати, отличная статья, дружище!–сказал Лёха и сжал меня в объятиях. Не успел я даже сказать спасибо, как за руку его схватили какие-то девушки и увлекли за собой.
А я решив избежать дольнейших столкновений с этим сборищем версификаторов, вышел на террасу второго этажа вдохнуть немного воздуха. Не успел я насладиться одиночеством, вдруг за спиной услышал, как меня позвал звонкий и такой родной раскатистый тембр: «Пытаешься сбежать, Северин?» – отразилось эхом в пустой комнате. Она становилась в нескольких шагах от
меня, легкая улыбка тронула ее губы.
– «Боишься, что тебя здесь побьют?» –рассмеялась Аристархо­ва, или просто Арис, лёгкая и утончённая, как туманная дымка, – единственная из всей этой шайки писак кто мог задержаться на книжных полках. Арис не гналась за славой, не стремилась угодить трендам. Она просто писала, потому что не могла не писать.и, может быть, именно поэтому ее стихи так цепляли за душу. Знакомы мы были давно, с тех самых пор, как вместе практиковались в одной из газетных редакций. Она тогда только начинала публиковать свои первые серьёзные стихи, а я, больше занимаясь переводами, даже не подозревал, что буду всерьёз увлекаться написанием скабрезных статей. Никто не знал тогда, куда это всех нас заведёт. Прекрасное было время. Бутылка портвейна стоила 32 рубля, по радио крутили Oasis, а снявшие «Матрицу» сёстры Вачовски ещё были братьями, и казалось, что жизнь слишком длинна. Не то чтобы придаваться, по-стариковски, ностальгическим чувствам было в моих правилах, но шутить по этому поводу возможности не упускал. И если кто-нибудь попросил бы описать себя в нескольких предложениях, это всегда бы выглядело примерно так:;
В его не старом ещё теле постоянно тес­нились клоун-балагур и пожилая интеллиге­нтная петербурженка лет восьмидесяти семи отроду. Ему всегда хотелось жить в Европе, но жил он в старой девятиэтажке. Ему хотелось встретить св­ою любовь, но по-нас­тоящему мог любить то­лько трёх женщин: Ма­му, Родину и работу. Ему говорят, что он ещё молод, но его паспорт утверж­дает обратное.;
Увлёкшись своими рас­суждениями о прошлом, я почти забыл про Ари­стархову, которая уже несколько секунд ждала моего ответа. - «Замолкни, мечта графомана! - Как ты могла такое подумать…­?! – выпалил я, не сд­ерживая улыбку. Коне­чно, пытаюсь сбежать. И у меня почти по­лучилось, если бы не ты, мать поэтов. Пр­идётся тебя убить.
–Не смешно, Северин,–она вынула из сумки фиолетовый Vogue. Тонкими пальцами достала сигарету, прижала к губам и, чиркнув зажигалкой, жадно затянулась. Щёки её при этом на секунду втянулись, и спустя миг выпустили струю едкого дыма. После чего Арис сделала несколько шагов на встречу ко мне. Грация её кошачьей по­ступи обволакивала, словно туманом.
–Северин, я книгу написала. Знаешь?– произнесла она виновато, словно сознаваясь в мелком хулиганстве, и уголки её губ натянулись.
–Да, Богословский сказал,– выдавил я, почувствовав, как от собственной лжи запершило в горле. –Вот собирался у него взять почитать.
–Ты серьёзно? – в голосе Аристархав­ой чувствовалось удивление, смешанное с недоверием. Но было видно, что ей приятны мои слова.
Вдруг она расстегнула висящую у неё на плече большую плетёную сумку, похожую на огромную пасть кашалота, вынув оттуда книгу:
–Вот, держи,–протянула мне экземпляр с обложкой, выдержанной в серых тонах, и оранжевым срезом страниц.
Взяв её, я прочитал название: "В созвездии Каллиопы". Я раскрыл книгу и быстрым движением пролистал страницы. Листы распахнулись веером, и я почувствовал их свежий аромат новизны.
–Знаешь... сегодня...– начал я, выдерживая паузу,– в общем, я писал статью сегодня для Богословского про...книггеров. Всё это я произнёс, не отводя взгляда от Аристарховой. От меня не ускользнул тот момент, как безучастность на её лице сменилась не поддельным интересом с лёгким налётом испуга.
– Господи, Северин! Не пугай меня. У тебя такой бледный вид, будто ты все свои статьи перечитал.
Она смотрела на меня своими синими глазами, как бы вопрошая: "Что дальше?"
–Слушай, Аристархо­ва, а ты сама написала свою книгу или...
Я не успел договорить, увидев её округлившиеся глаза. Она резко затушила недокуре­нную; ;сигарету в горшке га­рдении, одиноко стоя­вшем на столе, и стало понят­но: надо уносить ноги. Медленно наступая, её румяное прежде лицо приобретало землистый, злобный вид.
–Ах ты сволочь... – эти первые слова, произнесённые одними губами, звучали глухо. Но с нарастанием злобы усиливалась и её громкость. И она с ужасом завопила:
–Придурок чёртов! Параноик! Да я тебя...
 Аристархова хотела ещё что-то добавить и даже набрала воздуха в грудь, но тут на террасу с шумным треском ввали­лся Богословский. В сильном подпитии и в костюме звездочёта. Его образу я был неск­олько удивлён и рад одновременно. Он кри­чал что-то о звёздах, о невозможности их обитания на земле и ещё какие-то нераз­борчивые фразы, но уже на немецком. Увид­ев нас, он выпрямился и начал говорить, но его речь напоминал­а, будто во рту он жонглировал буквами.;
Жизненное!

Горькая самбука,;
Запах папирос.; ;
Жизнь такая штука:
То радость, то понос.

Звёзды в небе синем
И горит луна;.
Что же ты, зараза,
Сегодня не дала.

А на небе копать.
Вечер молодой.
Лучше сразу сдохнуть,;
Но не быть с тобой.

Я тебя, падлюка,
Пролистал как книжку.
Об твою подругу;
Намозолю шишку.

Отчеканив при этом пьяное подобие чечётки, Алексей подбежал к Аристарховой, буквально врезавшись в её губы своими. В этот момент он был похож на молодого генсека некогда огромной страны, целующего всех подряд без разбора. Воспользовавшись неловкостью ситуации, быстро минуя гостей, я вышел на улицу. Постояв у калитки пару минут зачем-то вслушиваясь в темноту, я всё-таки направился к станции. Пришлось даже прибавить шаг, чтобы успеть на последнюю электричку. Через пятнадцать минут я вышел; ;на пустой и серый перрон, где череда только что подкативших вагонов замедляла ход. Двери с металлическим лязгом отворились, и я прыгнул в их механическое жерло.; На протяжении всего пути от воспоминаний об Аристарховой в объятиях последнего звездочёта-романтика на лице у меня непроизвольно появлялась улыбка. "Наверное, так начинается любовь, –думал я, – если, конечно, её не опередит похмелье".;
 Только зайдя домой, я понял, насколько устал. Странное ощущение неподдельной грусти, охватившее меня, сковывало по рукам и ногам. Я чувствовал, как становлюсь заложником своих же воспоминаний. Эта бессознательная травматическая связь c памятью уж очень сильно напоминала стокгольмский синдром – одностороннюю симпатию между мной и прошлым, словно глоток родниковой воды, растёкшийся по всему телу, добравшись до тёмных глубин подсознания.
;Собрав все мысли сегодняшней ночи воедино, я поднялся с кровати. Будильник показывал; семь утра. Убедившись, что он не сломан, привычно отправился в ванную, думая о том, как очередной сон затерялся где-то в плотных слоях атмосферы, так и не дойдя до адресата. А ещё, что монстры психоанализа явно сколотили бы на мне состояние, копаясь в проблемах моей сонной черепной коробки, молясь за моё здоровье всякий раз, когда, приходя после работы домой, уставшие ложились спать.