глава 16

                Глава шестнадцатая — Те, кого забрали.







Ночью был стук. Тихий, как плевок. Не крик, не команда — просьба. Или напоминание. Отец Насти встал, не надевая сапог. Пошёл к двери. Не вернулся.

Утром его не было. Даже следов — не было. Только отпечаток ладони на дверном косяке. И бумажка под порогом. Без печати, без имени. Только слово: «Вызван».

Настя стояла босиком на крыльце. Мать сидела на табурете. Не плакала. Просто гладко смотрела на пустоту. Будто ждала, что из неё кто-то выйдет обратно.

Сельсовет молчал. Голос председателя больше не звучал. Его самого — не стало. Кто-то сказал: уехал. Кто-то — повесился. Кто-то — забрали. Все знали: правда где-то между.

В доме Зоси были разбиты стёкла. Она не жаловалась. Просто заткнула окна тряпками. Мужа её увели неделю назад. А потом пришли снова. Смотрели на детей. Посчитали. Ушли.

— А если вернутся? — спросила она у Домны.
— Вернутся. Но уже не за тобой. За тем, что осталось.

Сосед Пахом больше не выходил из дома. Однажды он сдал соседа за мешок пшеницы. Теперь никто с ним не говорил. Он сам с собой не говорил. Он просто сидел и шептал. Как будто молился. Но без слов.

Однажды дети играли возле реки. Нашли в иле бумагу. На ней было написано:
«Я никого не предавал. Я просто не смог отказать.»
Бумагу Настя спрятала. Долго гладила. Потом закопала.

Трофим больше не открывал дверь. Только сидел. И ждал. Как будто знал — за ним не придут. Потому что он уже ушёл. Внутри себя.

Однажды привезли троих. Из соседнего села. Поселили в избе, где раньше жил учитель. Без объяснений. Один — молчаливый, с тремя пальцами. Другая — беременная. Третий — мальчик с застывшими глазами.

Настя спросила:
— Вы откуда?
Беременная сказала:
— Оттуда, где всё было. И всё пропало.

Мальчик не говорил. Только ночью кричал. Сквозь сон. Мария гладила его. Как сына. Но не могла согреть.

В селе стали исчезать люди. Не шумно. Не быстро. Просто — пропадали. Кто-то шёл за водой и не возвращался. Кто-то ложился спать и не просыпался. Кто-то шёл в сельсовет — и исчезал.

— Это зачистка, — сказал старик Еремей. — Это чтобы молчание было ещё тише.

Настя записывала имена. Всех. На стене амбара. Мелом. Белым. Потом обводила углём. Чтобы видно. Чтобы не стерлось.

И тогда пришли.
Сначала к Зосе. Потом к Павлу. Потом к девушке, что только вчера родила.
Увели быстро. Без слов. Без суматохи. Только шаги. Только дыхание. Только следы.

Мария пыталась узнать — куда. Ходила в сельсовет, в амбар, на станцию. Везде разводили руками. Только один старик, сторож с разбитым лицом, прошептал:
— Не спрашивай. Лучше молись.

Она не молилась. Она проклинала. Тихо. Про себя. За каждого, кого забрали. За каждого, кто остался.

Мальчик с застывшими глазами нашёл коробку от патронов. Пустую. Он носил её в кармане. Как память. Настя спросила:
— Зачем тебе она?
Он ответил:
— Чтобы помнить, что мы не стреляли. Мы просто жили. А это оказалось страшнее.

В одной из хат осталась кровать. На ней — вышитый рушник. На рушнике — кровь. Женщина, что там жила, успела порезать себе вены. Не глубоко. Но достаточно, чтобы уйти. На стене было выцарапано: «Меня не забрали. Я сама.»

Старик Трофим всё ещё сидел у окна. Он сказал Насте:
— Я видел, как уводили твоего отца.
— Почему не остановил?
— Потому что я помню, как не остановил в тридцать втором.

Настя перестала писать. Взяла нож. Стала вырезать имена на дереве за хатой. Большие, грубые. Чтобы видно. Чтобы вросло.

На доске у клуба кто-то написал углём:
"Кого забрали — забыли. Кто остался — не простит."

Мария ночью сожгла старую сорочку. Она сказала:
— Хочу, чтобы хоть что-то не досталось им.

Беременная женщина родила в погребе. Сама. Рядом стояла Настя. Потом они долго молчали. Потом женщина спросила:
— Как назвать?
Настя ответила:
— Назови Надеждой. Это единственное, чего у нас больше нет.

Мальчик с коробкой от патронов исчез. Настя нашла его следы у леса. И записку:
"Я пойду искать отца. Если не найду — пусть он найдёт меня."

Ночью снова пришли. Но никто не открыл. Село стало глухим. Мёртвым. Ни окон. Ни дверей. Только дыхание земли. И сны тех, кого уже нет.

Утром на снегу кто-то выложил хлебные зёрна в форме креста. Никто не признался. Никто не убрал. Даже птицы не тронули.

Старик Еремей, проходя мимо, снял шапку.
— Если кто выжил — пусть знает. Мы были. И мы не молчали.

А Мария вернулась домой и, не раздеваясь, легла на пол. Рядом с нею — пустая колыбель. Её не стало.

На стене осталась надпись:
"Здесь жила мать. Здесь её убили — без выстрела."







                Конец главы.