глава 17

                Глава 17 — Глушь.



     Из протокола №14, архив ОГПУ, март 1933 года:

«Установлено, что в селе Гнилой Яр участились случаи саботажа хлебозаготовок.
Вредительские настроения, подстрекаемые кулацкими элементами, выражаются в укрывательстве зерна, отказе от работы на колхозных полях и распространении панических слухов.

Принято решение о выдворении части населения в восточные районы РСФСР.
Особое внимание обратить на лиц, склонных к агитации, а также на граждан, обладающих авторитетом среди сельчан.

Отметить действия участкового товарища Голощёкина, отличившегося в выявлении укрытого хлеба и составлении доносных списков.
Предложить к награждению.»

Снег шёл третий день. Мокрый, вязкий, такой, что слеплял глаза. Паровоз остановился на тупике — за ним не было путей. Только лес. И снег. И бараки. Вышка с охраной стояла, как чёрная заноза на горизонте.

Женщина с грудным ребёнком слезала с платформы, будто падала. За ней — старик с мешком. Дети шли молча. Один мальчишка держал в руке металлическую миску, и она дрожала в такт его шагам.

— Это и есть место? — спросила женщина.
Никто не ответил.

Кричали только собаки. И надзиратель в шинели:
— Быстрей! Жрать будете после стройки!

В одной из телег сидел учитель. Молодой, худой, с лицом, которое уже не ждало. Его фамилия была Руденко. Его выслали «за подстрекательство» — он сказал детям, что хлеб растёт из земли, а не из приказа.

— Станция называется Ключи, — сказал кто-то. — Но ключей тут нет. Только замки.

Они шли, проваливаясь по колено. Без цели. Их просто выгрузили. И ушли. Без слов. Без плана.

Деревня, куда привезли, называлась Молчалино. Там не было ничего — ни магазина, ни школы, ни хлеба. Только бараки и ветер.

В другом краю, в Гнилом Яру, Настя открывала окна — не для воздуха, а чтобы пустота не задавила. Старик Еремей сидел у печи. Он не спал. Он смотрел в потолок и говорил:
— А мы ещё здесь. Пока. А они? Где они?

Домна вышивала чёрными нитками по серому полотну. Она не видела цвета. Только форму. Она вышивала лицо мужа. Из памяти. Чтобы было кому смотреть, когда она сама уйдёт.

Местные — два десятка таких же переселённых, только раньше. Кто-то с Донбасса, кто-то с Винницы, кто-то даже из Грузии. Никто не улыбался. Здесь никто не жил. Здесь просто оставались.

Один старик с перебитым ухом показывал новым, как топить печь, чтобы она не чадила. Он говорил медленно:
— Вода в колодце есть. Но грязная. Лучше топите снег.

Рядом с бараком был вырыт ров. Без надписей. Без крестов. Просто ров. Там хоронили. Без спроса. Без фамилий. Без молитв.

Руденко записал в тетрадь: «Молчание — язык власти». И продолжил:

Петрова, ребёнок на руках. Молчит.

Яковлев, нет ноги. Смотрит в пол.

Девочка в платке. Поёт во сне.

В бараке, где пахло мышами и старым углём, женщина сидела у печки и стригла себе волосы. Сама. Тихо. Ножом. Она сказала:
— Чтобы воши не ели. А то хоть сдохну сама, а не по частям.

Парень по имени Гаврил стоял у стены и смотрел на сугроб. Там замерла кошка. Каменная. Он прошептал:
— Если она не убежала, значит, тут не место даже для зверя.

Настя в Гнилом Яру разрезала последнюю простынь на полосы. Из них она делала бинты. Зачем — не знала. Просто чтобы не сидеть.

Домна вырезала из хлебной корки крест. Маленький. Поставила на подоконник. Сказала:
— Хочешь — молись, хочешь — просто смотри. Бог теперь глухой. Но, может, вспомнит.

Снег усилился. В Молчалине стало темно днём. Печки гасли. Дым не тянул. Люди ложились по пятеро, чтобы согреться. Кто-то читал наизусть Пушкина. Кто-то вспоминал запах яблок. Кто-то просто умирал.

Женщина, что молчала три недели, вдруг запела. Глухо. Песню без слов. Люди не перебивали. Потому что песня — это всё, что ещё было живым.

Руденко продолжал список:
4. Иванов, умер на рассвете.
5. Неизвестная, родила мёртвого. Тихо.
6. Мальчик с ложкой. Спит и держит её.
7. Старик в углу. Умер, но ещё тёплый.
8. Девочка. Плачет без звука. Имя не знает.

Один из переселённых, Михаил, начал рыть яму. Просто так. Без приказа. Сказал:
— Лучше подготовить место заранее. Тут никого не хоронят. Тут только складывают.

На доске у Гнилого Яра кто-то вырезал ножом: «Нас не забрали. Нас забыли.»

Настя села на землю и написала углём:
— А мы всё равно останемся. Чтобы помнить за всех.

Поздно ночью в Молчалине девочка нашла под полом кость. Не куриную. Не собачью. Большую. Молча закопала обратно.

А Руденко записал:
9. Яма. Без даты. Без имени. Без молитвы.
10. Мы.




                Конец главы.