глава 19

                Глава девятнадцатая — Следы на снегу.





Настя проснулась раньше всех. Огонь в печи давно погас. Воздух был такой холодный, что дыхание падало на грудь и крошилось, как лёд.

Сеня не спал. Он лежал, прижав к животу бумагу с домом и кошкой.
— Там был дым, — сказал он. — Я видел. Не привиделось.

Настя кивнула. Она тоже помнила. Тот свет. Ту искру, что дрогнула вдалеке.
— Пойдём. Если не вернёмся — значит, не надо было.

Они шли по насту. Шаг за шагом. Молчали. Настя держала в руке палку, Сеня — топорик. Маленький. Но острый.

Следы на снегу были — старые, вмёрзшие. Кто-то когда-то шёл. Но давно. Снег уже съел их почти полностью.

В Молчалине отец Иона встал первым. Он молился. На этот раз — вслух:
— Господи, не просим хлеба. Только дыхания. Хоть одному. Хоть ещё на день.

К бараку подошёл человек. Один. В шинели. Без знаков. Смотрел долго. Не говорил. Потом кинул в снег свёрток. И ушёл.

Руденко вышел. Открыл ткань. Там был хлеб. Маленький. Горбушка. Завёрнутая в страницу газеты.
Он прочитал:
— «Днепр строим. Пятилетка — дело чести. Слава труду!»

Он скомкал бумагу. Не потому, что злой. Потому что больно.

Настя и Сеня шли почти час. Дым всё ближе. Но ветер крутил, мял, обманывал.

— Вон там! — Сеня показал. — Видишь избушку?

Она была полуразваленная. Крыша просела. Окна заколочены. Дым шёл из щели в крыше. Осторожный, как будто кто-то боялся, что его увидят.

Настя постучала. Никто. Ещё раз. И тогда дверь приоткрылась. На пороге стоял мальчик. Совсем маленький. Лет шести. Грязный. В руке — ложка.

— Ты один?
Мальчик кивнул.
— Бабушка умерла. Я топлю печку. Чтобы мишка не замёрз.
Он показал на тряпичную игрушку.

Внутри пахло пеплом, грязью и смертью. Они не заходили. Только передали ему кусок сухаря, что был в кармане у Насти.
— Мы вернёмся. Держись, — сказала она.

Он не ответил. Только закрыл дверь.

В Молчалине хлеб исчез. Ночью. Никто не признался. Но утром у стены сидела Нюра. С крошками на пальцах. Она смотрела в пол и шептала:
— Я не хотела. Просто не могла больше…

Отец Иона сказал:
— Судить может только тот, кто никогда не был голоден.

Руденко записал:
18. Один оставил хлеб. Другая — съела. Мы — запомнили.

Настя и Сеня возвращались в село. На плечах — ветер. В лицах — тишина. Они не говорили, что чувствовали. Слова мешают помнить.

— Мы пойдём к нему снова? — спросил Сеня.
— Если успеем, — сказала Настя. — Если не опоздаем.

У ворот барака сидел отец Иона. Он смотрел на небо. Долго. Будто читал его как книгу.
— Там будет дождь, — сказал он. — Или слёзы. С неба теперь трудно отличить.

Вечером снова пришёл человек. Тот же. Но теперь с ним было ещё двое. Один нёс ящик. Второй — лопату. Они не представились.
— Нам велено. Привезти двух. Любых.

В бараке повисло молчание. Никто не шевелился. Никто не взглянул. Только Нюра встала.
— Я пойду. Я всё равно не сплю.

Вторым пошёл старик, который уже не говорил. Просто поднялся и вышел.

Они ушли. Без прощаний. Без имен.

Руденко записал:
19. Нюра — ушла сама. 20. Старик — пошёл за ней. Никто не знал зачем. Никто не вернулся.

На следующее утро снег шёл без остановки. Словно небо решило засыпать всё, что видело. Настя снова глядела в сторону той избушки. Дым больше не поднимался.

— Он там один, — прошептала она. — А мы обещали.

Сеня взял свою бумагу с домом и кошкой, положил в карман. Потом достал кусок тряпки, намотал на шею, как шарф.
— Мы всё равно пойдём. Хоть снег, хоть смерть.

Но в этот день дорога исчезла. Снег закрыл тропу, как будто её никогда не было.

В Молчалине отец Иона молчал весь день. Даже молитв не произносил. Только сидел и смотрел на дверь. Будто ждал, что кто-то вернётся. Или зайдёт за ним.

Вечером к Руденко подошёл мальчишка, тот, что раньше не говорил.
— Запиши меня. Пока я живой. Я — Лёва. Мне девять. Я ещё дышу.

Руденко записал:
21. Лёва. Девять лет. Дышит. Ждёт весны.

В ту ночь никто не плакал. Никто не стонал. Все просто лежали. Как будто учились у мёртвых — молчать, не жаловаться, не звать.

А за окнами снова были следы. Только не их. Чужие. Кто-то ходил. Но не вошёл. И не ушёл.

Настя поднялась до рассвета. Снег стоял по пояс. Она взяла палку и пошла. Сеня за ней. Ни слова. Только шаги.

Они снова искали дорогу к избушке. Хоть трещину в горизонте. Хоть дымок. Хоть память.

— Мы не можем бросить его, — сказал Сеня.
— Мы и не бросим, — ответила Настя.

Отец Иона стоял у двери. Он шептал:
— Пусть хоть один доживёт до весны. Тогда всё это — было не зря.

Руденко открыл тетрадь. Последняя строка дрожала в руке.
22. Мы шли. Даже когда снега было выше сердца.





                Конец главы.