глава 20

                Глава 20 — Пока дышим.

Снег был по грудь. Они шли медленно. Настя сбилась с ног трижды. Сеня один раз ударился о корень так сильно, что закусил губу до крови.

— Ты живой? — спросила Настя.
— Пока дышу, — ответил он. — А значит — да.

Избушка была та же. Но без дыма. Без следа. Без звука.

Настя постучала. Тишина. Дверь открылась сама. Скрипнула. Внутри — пусто. Мальчика не было. Только валялся мишка. Грязный. Один глаз оторван.

Сеня присел на корточки. Потрогал мишку.
— Он не дождался.

На полу — пустая миска. В углу — комок тряпья. Настя наклонилась. Там был детский башмак. Один. Второго — не нашли.

— Может, ушёл? — прошептал Сеня.
Настя покачала головой.
— Или его забрали. Или снег забрал. Или смерть пришла тихо и без стука.

Она подняла мишку, завернула в шарф и сказала:
— Если мы уйдём ни с чем — он совсем пропадёт. А так… хоть кто-то вспомнит.

В Молчалине Руденко проснулся от крика.
— Лёва! Где Лёва?!

Хлопали двери. Бегали по снегу. Пахло гарью. Кто-то сказал, что видел маленькую тень у леса.

— Может, пошёл за Настей. Или за тем мальчиком. Или просто… ушёл, — сказал кто-то.

На стене барака остался рисунок. Дом. Кошка. Дым. И внизу — имя. Неровными буквами: «Лёва».

Отец Иона встал на колени перед этим рисунком. И впервые — заплакал.

Настя и Сеня шли обратно молча. Мишка в шарфе казался тяжелее, чем был на самом деле. Как будто в нём осталась вся боль этого места.

— А если он жив? — спросил Сеня.
— Тогда он простит. А если нет — мы всё равно его не бросили, — ответила Настя.

У входа в Молчалино стояла фигура. Человек в шинели, с портфелем, промокшим от снега. Он молчал. Ждал, пока кто-то подойдёт.

— Кто вы? — спросил Руденко.
— Начальник по распределению трудовых резервов, — ответил он.

Он достал лист. Прочитал громко:
— В связи с необходимостью рационального использования рабочих рук, с настоящего дня все дееспособные граждане подлежат новому назначению. Остальные — передаются под надзор.

— Куда назначение? — спросил отец Иона.
— Не уточняется.

— А если мы откажемся?
— Это будет расценено как сопротивление.

Отец Иона посмотрел на Руденко.— Мы дошли до точки, где даже Бог молчит. Но пусть хоть бумага говорит правду.

Руденко записал:
23. Приказ — без смысла. Ответов — нет. Страх — остался.

Люди стояли, не расходясь. Кто-то держал руки в карманах, кто-то крестил воздух. Но никто не спорил. Страх теперь говорил тише слов.

Настя принесла мишку в барак. Нашла угол. Постелила старую куртку. Положила игрушку, как ребёнка. Села рядом. Не молилась. Просто сидела.

Сеня держал её за плечо. Он больше не плакал. Только смотрел на стену.

— Мы сделали всё, что могли, — шептал он. — Хоть что-то. Хоть кому-то.

Отец Иона подошёл. Долго смотрел на мишку. Потом сказал:
— Нас теперь не спасёт ни вера, ни неверие. Только дыхание. Если осталось.

Руденко снова открыл тетрадь. Чернила почти закончились. Он надкусил кончик карандаша, потом написал:
24. Память — тяжела, но легче, чем пустота.

Поздно ночью снова завывал ветер. Печь догорела. Никто не вставал её топить.

Настя не спала. Смотрела на потолок. Под пальцами — шершавая ткань куртки, в которой лежал мишка.

— Я всё думаю, — сказала она вдруг. — А если нас тоже не вспомнят?

Сеня прошептал:
— Мы сами себя вспомним. Мы друг для друга — всё, что осталось.

Отец Иона сидел, подперев голову рукой. Он говорил с Богом. Или с тенью. Или сам с собой:
— Мы живём среди мёртвых. Но хуже, что мёртвые теперь — тише, чище, добрее.

Утром чиновник ушёл. Не попрощавшись. Просто растворился в снегу.

На месте, где он стоял, остался только отпечаток сапога и обрывок бумаги. Никто не стал читать.

Руденко записал:
25. Они приходят — не за хлебом. За нами.
26. Мы пока дышим.




                Конец главы.