глава 21

                Глава 21 — Никто не звал.

Ночью было странно тихо. Даже ветер не шевелил ставни. Даже печь не трещала. И потому, когда пропал Павел, никто сразу не заметил.

— Он просто вышел, — сказал кто-то.
— В туалет, может, или на воздух. —
— А может, ушёл навсегда.

Следов не было. Снег снова шёл. Всё стирал.

Настя вышла первой. Сеня за ней. Они взяли фонарь, затеплили его керосином. Свет был слабый, но хоть какой-то.

— Вот, смотри. Лоскут. От его шарфа, кажется…

Они шли по сугробам, будто по чужим воспоминаниям. Здесь — тёмное пятно. Там — что-то, похожее на след. Но след был не человек. Или уже не человек.

Под берёзой нашли обрывок. Кровь. Засохшая. Черноватая.

— Здесь что-то было. Или стало. Или закончилось, — прошептала Настя.

Они постояли молча. Потом пошли обратно. Без слов. Потому что слов не осталось.

В Молчалине встал отец Иона. Хотел заговорить. Но не смог. Горло сжалось. Голос исчез. Он сел обратно. И только смотрел в пол.

И тогда появился он. Чужой. В чёрном. Без шапки. Лицо — будто вырезано ножом. Ни слова. Ни взгляда. Просто стоял у двери.

Руденко поднялся. Вышел. Спросил:
— Вы к кому?

Молчание. Только пар изо рта. Но дыхания — не слышно.

— Вы кто? — повторил Руденко.

Чужой протянул бумагу. Приказ. Печать. Подпись — непонятная. В тексте: «Доставить двух мужчин, одну женщину. Причины не уточняются. Срочно.»

— Куда доставить?
Молчание.

— Кто вы?
Молчание.

— Почему?
Молчание.

Отец Иона вышел, держась за стену. Глянул на бумагу. Потом — на лицо чужого. Потом — в небо.
— Нас не зовут. Нас забирают.

Он отвернулся и пошёл обратно в барак.

Настя с Сенью вернулись снаружи. Увидели чужого. Настя сжала мишку в шарфе — крепче.

— Это он? — спросил Сеня.
— Нет. Это другой. Но от него — тот же холод.

Ночью никто не уснул. Все ждали. Но никого не взяли. Чужой не ушёл. Просто стоял в темноте.

Руденко открыл тетрадь. Записал:
27. Павел — исчез. 28. Чужой пришёл. Не зван. Не позван. Не ушёл.

Утром он исчез. Не оставив следа. Ни сапог, ни бумаги. Только вмятина на снегу, где стоял.

Настя вышла первая. Проверила. Вернулась.
— Его нет. Ни дыхания, ни тени. Как будто и не было вовсе.

Отец Иона попытался что-то сказать, но только кивнул. Он больше не говорил. Только смотрел. Долго. Без мигания.

В бараке стало ещё тише. Даже дрова в печи горели без звука, как будто боялись разбудить смерть.

Руденко читал вслух — вслух, чтобы хоть кто-то слышал:
— «Мы пока дышим. Пока помним. Пока держим друг друга…»

Он не дочитал. Потому что упала Настя. Просто встала — и упала. Лицо — белее снега. Губы — синие. Глаза открыты.

Сеня бросился к ней:
— Настя! Настя, ты живая?

Она не ответила. Но дышала. Едва-едва. Он согревал её ладонями, своим телом, слезами.

— Я не дам тебе умереть. Я всё равно не дам.

Отец Иона сел рядом. Положил руку ей на лоб. Молча. Молился глазами.

Руденко написал:
29. Настя — почти ушла. Но осталась. Пока. Потому что кто-то держал.

Настя очнулась только под утро. С трудом дышала. Сеня не отходил, держал её руку, как будто боялся, что исчезнет, как Павел.

— Ты здесь, — прошептала она.
— Я всегда буду здесь, — ответил Сеня.

Отец Иона сидел рядом. Он больше не мог говорить, но его глаза говорили всё. В них было столько боли, сколько не уместилось бы ни в одном псалме.

Вечером Руденко снова вышел на улицу. Снег падал — медленный, густой, как пепел. Он смотрел в небо:
— Если ты нас не слышишь, Бог, — то, может, хоть кто-то услышит потом.

Он вернулся в барак, лёг, закрыл глаза и мысленно продолжал писать:
30. Мы были. Мы страдали. Мы не хотели исчезать.





                Конец главы.