Недостающий фрагмент

Мирон с детства любил рисовать. Какая-то непреодолимая тяга к рисованию тянула его с самого рождения. Совсем малышом, не умевшим ещё говорить, он брал ложкой из тарелки кашу и размазывал по столу круги, зигзаги и различные, только ему понятные, фигуры. Чуть повзрослев, Мирон не расставался с простым карандашом, который всегда находился под рукой. Учительница по рисованию не переставала удивляться его рисункам. Она часто говорила, что Мирона ждёт триумфальное будущее, что его картинами будут восторгаться и наслаждаться. Говорила, что он не просто художник, он-гений от рождения. Но, Мирон отмахивался от таких речей, он творил, ему доставляло удовольствие наносить краски на холст. Картины получались реалистичными, яркими, живыми, они заставляли думать, размышлять, жить и любить...
Ранним утром, когда солнце ещё не проснулось, когда первый петух ещё не успел выкрикнуть своё любимое кукареку, Мирона тянуло на природу. Наскоро одевшись, прихватив этюдник, в котором с вечера, лежали необходимые для такого дела масляные краски, разбавитель, несколько кистей из щетины, салфетки и небольшой холстик. В приподнятом настроении Мирон искал глазами самую высокую возвышенность, с которой открывался простор для  творчества, для вдохновения.  Мирон долго вглядывался вдаль, любовался восходом солнца,  медленно выплывавшее из-за горизонта, бросив свои лучи сначала вверх, а затем и на всю ширь простираемой местности. Всюду и везде искрилась роса, переливаясь радужными пузырчатыми шариками, отблескивая на каждом трепещущем листочке молодых осин и берёзок, сверкая сочными красками на каждом зелёном расточке. Мирона брала такая гордость за любимый край, в котором он родился и вырос. Это и огненная осень с золотой россыпью листьев, одариваемая серебряными, порой нескончаемыми, дождями. Это и снежная суровая зима с буранами и не стихающими ветрами, воющим по ночам. Это и долгожданная весна с распускающимися почками на деревьях, первыми цветами и неподражаемыми птичьими голосами. Это и жаркое лето, дающее земле влагу и солнце для прорастания и созревания всего живого и сущего на планете...
Мирон быстрыми мазками набросал на холст краски. Много раз отходил, всматривался, что-то дописывал, что-то легонечко убирал и снова накладывал краску. Довольный тем, что удалось запечатлеть утренний рассвет, воздушные облака, напоминающее небольшую рябь на море, деревья, раскидывающие свои ветви по всем сторонам света и узенькую извивающуюся тропинку, уходящую в глубину непроходимого леса...
Мирон, уже собирался вернуться домой, но ему показалось, что в картине чего-то не хватает. Он, не дотрагиваясь до холста, поглаживал верхушки деревьев, прошёлся по песчаной почве и так захотелось оказаться внутри картины и пройти в самую гущу лесных тайн, что невольно, сам того не понимая, он уже стоял у ствола мощной, упирающейся в небо густой кроной с крепкими и упругими иглами, величественной сосны.
Сосны, стоящие рядами, не слишком близко друг к другу, одновременно покачивали свои "головы"  в одну и ту же сторону. Мирону показалось, что они исполняют медленный танец под звуки ветра, скрипа стволов и звуков, издаваемых где-то в глубине леса. Он не испугался, нет, а решительно направился вперёд, навстречу неизвестному чувству, которое он не смог передать красками на холсте...

Постепенно хвойный лес сменился на лиственный, где солнце светило гораздо ярче, от чего листья играли всеми красками и переливами, что смотреть на эту красоту можно бесконечно. За лиственным лесом виднелся ельник, вперемежку с соснами, а тропинка уводила  вглубь всё дальше и дальше. Мирон немного устал и решил отдохнуть, но глядя на стволы сосен, ему показалось, что он уже был здесь недавно. Подобрав с земли несколько сучьев, он сложил их друг на друга, образовав небольшую горку. Спичек, конечно, в кармане не оказалось, да и зачем, ведь он не увлекался курением. Мирон, немного передохнув, не обращал внимания уже на каждый кустик, не останавливался на звук щебетавших пташек и перестук дятлов, шел быстрыми шагами в обратную сторону, домой.

Солнце катилось к горизонту, бросая последние лучи на верхушки деревьев, накрывая лес розово красным закатом. Мирон, вдалеке заметил ту самую знакомую горку из сухих веток, которую аккуратно сам сложил ещё днём. Совсем выбившись из сил и потеряв всякую надежду найти выход домой, он присел у сосны, опираясь спиной на чешуйчатый коричневый ствол. Мирон полуприкрыл глаза и стал проваливаться в глубокий сон, в котором чётко различал мать и отца, соседей и друзей.  Его потеряли, объявили розыск по всем ближайшим окрестностям. Искали с собаками, развешивали листки с объявлениями на столбах в близлежащих населённых пунктах и из каждого приёмника доносился голос диктора о пропаже человека. У Мирона так защемило сердце от того, что поднято столько людей на поиски, а он разлёживается на природе. Что не предупредил никого о том, где он, что с ним...
Мирон почувствовал, как жжёт лоб и щёки, как солнечные лучи направили весь жар только на него. Он вскочил на ноги и его взгляд упал на капельки янтарной прозрачной смолы. Смола искрилась светло желтыми и отражающими цветами от хвои и коры бочками и казалось, будто сосна плачет, а капельки застыли так и не скатившись на землю.  Вот, чего так не доставало в картине-нежности, ясности, неподдельных чувств. Повернув голову в другую сторону, Мирон увидел свою возвышенность, на которой на ножках стоял этюдник. Но как, как он не смог сразу найти дорогу домой и только присмотревшись повнимательнее, он понял, что ходил кругами.
Поднявшись по тропинке, взглянув на картину, он наложил несколько мазков на ствол сосны, где сочными полупрозрачными красками виднелась сползающая с коры смолка.  Убедившись, что сюжет полностью соответствует его настроению, Мирон направился к дому.
День разыгрался на славу, солнце высвечивало каждый листочек и каждый расточек, что хотелось только радоваться и бежать вприпрыжку, душа пела и ликовала.