глава 22

                Глава 22 — Последний снег.






Настя лежала неподвижно. Дышала с трудом. В глазах — ни боли, ни надежды. Только выжженное поле, по которому не ходят даже птицы.

Сеня сидел рядом, держал ладонь. Иногда казалось — он греет её. Иногда — будто держит за руку мёртвую.

— Я здесь, — повторял он. — Я никуда.

Рядом в бараке кто-то умер. Женщина. Имя никто не знал. Просто перестала шевелиться. Лежала, как спящая. Только холодная.

— Надо вынести, — сказал кто-то.
— Куда? — спросил другой.

В ответ — молчание. Вокруг всё стало снегом.

Отец Иона сидел в углу. Он больше не молился. Только смотрел. Будто хотел высечь из пустоты хоть каплю смысла.

Мужик по имени Савка вышел из барака. Сказал:
— Пойду схожу. Надо кое-что. Скоро буду.

Его не дождались. Ни через час. Ни через день. Он ушёл в белое. В ничто. В молчание.

Руденко записал:
31. Женщина без имени. Умерла во сне. 32. Савка — ушёл. Не сказал зачем. Не вернулся.

Настя проснулась вечером. Лоб — мокрый. Губы — потрескавшиеся. Она попыталась сесть. Не смогла.

— Не надо, — сказал Сеня. — Лежи. Ты ещё не вернулась полностью.

Она кивнула. Потом прошептала:
— Снег тает.

Сеня выглянул в окно. И правда — у стены потянулся первый ручей. Вода. Грязная. Но живая. Как будто сама земля заплакала.

— Это весна? — спросила Настя.
— Нет. Это оттепель. —

Отец Иона вышел наружу. Стоял под мокрым снегом. Промок до нитки. Не шевелился.

— Вернись! — крикнул Руденко. — Простудишься!

Отец Иона не ответил. Он всматривался в небо. Словно пытался рассмотреть там черты знакомого лица. Или услышать голос.

Вдруг он поднял руку. Медленно. Как будто благословляя пустоту.

Руденко записал:
33. Отец Иона — не говорит. Но молчит уже с верой. Или без. Или вопреки.

На следующее утро в бараке было тише, чем обычно. Даже дыхание Насти казалось чужим.

Один из стариков — Семён — не проснулся. Лежал с открытыми глазами, как будто смотрел за окно. Но уже не видел.

— Он и не жаловался, — сказал кто-то. — Просто… исчез внутри себя.

Они вынесли его под крышу, где раньше сушили вещи. Теперь там хранили мёртвых, пока земля не оттает.

Сеня молча помогал. Его лицо стало жёстким, взрослым. Он уже не плакал.

Настя села у печи. Смотрела, как догорает щепка. Её лицо всё ещё было бледным, но в глазах появилась решимость.

— Я ещё могу встать. Я пойду с тобой, если надо.

— Куда? — спросил Сеня.
— Хоть куда. Где ещё осталась жизнь.

На улице снег шёл мелкий, как пепел. Он больше не был белым. Был серым. Усталым. Последним.

Руденко записал:
34. Семён — умер молча. 35. Настя — смотрит в огонь, как в путь. 36. Снег — не прощает. Но всё же тает.

В тот же вечер кто-то попытался украсть горсть крупы. Маленькую. Из тайника за печкой. Её берегли для Насти.

Поймали мальчишку. Худой, тёмноглазый, из переселённых. Он дрожал, но не просил прощения.

— Я думал, никто не заметит, — сказал он.
— Это не еда, — ответил Руденко. — Это надежда.

Они не били его. Не ругали. Просто молчали. Отдали Насте. А он сел в угол. И сидел до утра.

Снег за окном стал чернеть. Не от грязи — от усталости. Словно и он больше не верил, что растает до конца.

Отец Иона в тот вечер написал на стене углём:
«Пусть даже весна не придёт — мы не сдались».

Это были его первые слова за много дней. И, может, последние.

Руденко дописал:
37. Мальчик — не вор. Просто голодный. 38. Надежда — лежит в банке за печкой. 39. Весна — не пришла. Но мы всё ещё здесь.




                Конец главы.