***

все нестерпимей становилось держать в себе то,что должно быть исторгнуто из него.Однако он терпел,и ему стоило невероятных усилий преодолеть это нестерпимое желание. Н а второй день после обеда Рамсес не выдержал и заплакал, опустив к полу свою тяжелую угловатую голову. Теперь он, уже не сдерживаясь, временами громко взвизгивал, втягивал исходивший из-под щели под дверью воздух, и если бы кто мог в эти минуты прочитать роившиеся под его широким и крутым лбом мысли, то услышал бы страстные мольбы к  Арнольду: «Дорогой и хороший человек! Ну  где ж ты пропал? Если бы ты знал, как мне сейчас плохо. Ну  неужели ты забыл, что я тоже живое существо и у меня такие же потребности, как у тебя. Я же не  какая-нибудь  гнусная тварь,  и я не могу напакостить в твоём жилище.  Не могу же я ответить чёрной неблагодарностью и невежеством за твоё гостеприимство.  Мы же живые существа и должны понимать друг друга! Если с тобой не случилась беда, то я умоляю тебя, приди и выпусти меня. Услышь меня, умный, великодушный и добрый человек!


И как не страстны были мольбы Рамсеса, Арнольд не услышал его в этот вечер. Наступила еще одна полночь. Рамсес теперь уже корчился на полу с вздувшимся животом и едва не терял рассудок. Под утро он услышал очень неровные, но очень похожие шаги. И он не ошибся. Это был Арнольд. Ровно через двое суток он, невероятно пропахший табачным дымом и винным перегаром, отомкнул замок и ввалился в прихожую.

 
- О, Рамсес! – пьяно развел он руками.




Но Рамсес черной тенью выскользнул в приоткрытую дверь и бросился по лестничной площадке вниз.
- Неблагодарный пес! – пьяно икнул  Арнольд и, пошатываясь, стал стаскивать с себя пальто. Кое-как раздевшись, он плюхнулся на диван и моментально уснул.


В полдень его разбудил настойчивый звонок в дверь. Арнольд, как был в одних трусах, опухший, помятый, с всклоченными волосами, пошел открывать дверь. Отодвинув защелку, он столкнулся на пороге с председателем домкома,  высоким, надменного вида стариком.


- Слушаю вас, - вежливо   произнёс Арнольд.


- Здравствуйте, - сухо отозвался председатель домкома.


- Что-нибудь случилось? – насторожился Арнольд.


- Надо полагать, - оглядел его с ног до головы старик. – Вот полюбуйтесь!

 
 С этими словами председатель домкома отступил в сторону.


Прямо от порога, а затем вниз по ступеням лестничного пролета тянулась вниз неприглядная полоса.


- Это какой талант надо иметь, чтобы  изгадить подъезд с первого по пятый этаж? – ядовито поинтересовался старик.


- О-о-о! – только и нашелся сказать Арнольд. – Теперь все ясно. Это – Рамсес!


- Мне хоть Рамсес, хоть Гамсес! Делайте, что хотите, но чтобы через полчаса подъезд был чист! Жители подъезда мне учинили грандиозный скандал. Вы  понимаете?


-  Понимаю! Но скандалить не надо, -  попросил  Арнольд. – Это поправимо.   Могу я попросить дворничиху убрать это?


- Это дело ваше, - сухо отозвался председатель домкома. Однако, уходя, смилостивился, сменил гнев на милость. – Дворничиха запросто делать ничего не будет.   Заплатите. И разрешите набрать у вас несколько ведер воды.  Я ей сейчас скажу! Она подойдет.


Вскоре пришла дворничиха и вымыла подъезд. Арнольд поблагодарил ее и заплатил очень щедро. После этого он сходил в магазин, купил бутылку портвейна, закуски и опохмелился. Придя в себя, позвонил художнице и рассказал о бегстве дога.


- Я так и предполагала, - выслушав его, вздохнула художница. – Таким обескураженным я еще никогда Рамсеса не видела.


- Он уже у тебя?


- Вот сидит рядом.


- Быстро, однако, - не то удивился, не то обрадовался Арнольд.


- Что же мне теперь делать? – спросила художница.


- Прямо и не знаю, как тебе помочь. Видишь, как все нескладно получилось. Едва открыл дверь - он и ускакал.


Они помолчали.


- Может, тебе его продать? – наконец сказал Арнольд.


- Как это можно? – возмутилась художница.


- Тогда дело твое. Выбирай одно из двух. Или дочь, или собака!


Художница тяжело вздохнула. Помолчав, спросила:


- Где их хоть продают?


- Ей-богу, ты не от мира сего, - заметил Арнольд. – Известно где – на рынке.
Он стал объяснять ей, как доехать до рынка и как лучше продать Рамсеса.


- Если спросят, почему ты его продаешь, отвечай, что уезжаешь в загранкомандировку. Не вздумай говорить, что у твоей дочери от него аллергия. Поняла?


- Ты же знаешь, я не могу врать, - вяло возразила художница.


- Тогда делай, как хочешь.


В воскресенье художница повезла Рамсеса на рынок. Она испытывала чувство неловкости и вины перед собакой. Рамсес, наоборот, был весел и жизнерадостен. Он полагал, что это очередная прогулка. Дог то и дело оглядывался на хозяйку и от избытка чувств радостно вилял хвостом.


Местечко, где продавали всякую живность, начиналось сразу же за воротами рынка. Корзинки, картонные коробки, деревянные ящики с «товаром» стояли прямо на асфальте. Продавали в основном кроликов. Однако были и другие животные. По соседству с хозяевами кроликов  выпивший мужик предлагал всем двух щенят, выглядывавших у него из-под распахнутой на груди фуфайки. Неподалеку от него старуха держала, словно грудного ребенка, сиамскую кошку с коричневой головой и голубыми глазами. Около нее сумрачный старик держал под мышкой петуха со связанными желтыми ногами и круглыми злыми глазами.


 Художница выбрала место в стороне от них, и стояла, не смея поднять глаз. Ей казалось, что все осуждающе смотрят на нее.


А рынок жил своей жизнью. Он походил на огромный человеческий муравейник. В хаотическом движении множества людей можно было при желании выявить определенные закономерности. Например, торговый ряд, в котором стояла художница, притягивала посетителей рынка, словно магнитом. И причиной этого были животные. Люди редко их покупали, большей частью лишь смотрели на них, словно это был зоопарк или цирк.


Рамсес тоже привлекал к себе внимание. Однако никто не спрашивал художницу, продает она собаку или стоит просто так. Люди подходили и уходили, и приходили другие, которые, постояв, тоже уходили.


Будь художница  внимательней,  она бы заметила пожилого мужчину среднего роста в поношенном кожаном пальто и серой каракулевой шапке, стоявшего поодаль и наблюдавшего за ней. Это был Скупой – завсегдатай рынка, владелец собственного дома и теплицы в пригороде. Рано оформившись на пенсию (это, кстати, вызывало подозрение и удивление многих), он занимался выращиванием в теплице лука и зеленных, которые поставлял в гастрономы в центре города. Дело было не особо хлопотное, но прибыльное.


Три года тому назад у него скоропостижно скончалась жена, и он жил бобылем. Дом, гараж и теплицу охраняла кавказская овчарка, которая у него подохла. В тот день он пришел на рынок покупать собаку, потому что часть денег он хранил дома, и он очень боялся, что его могут ограбить или даже убить. В пригородном посёлке он слыл подпольным миллионером.


Заложив руки за спину, Скупой с показным равнодушием ходил неподалеку от кроличьего ряда. Рамсес его ничуть не интересовал. Его интересовала художница. Как это нередко бывает у мужчин, она ему сразу понравилась. Он интуитивно чувствовал, что эта дама с большой черной собакой относится к числу одиноких, не избалованных мужским вниманием женщин и что даже такой,  как он, может добиться ее близости.


Возможность овладеть ею разволновала его. Это показалось настолько реальным, что он почти физически ощутил теплоту и мягкость ее живота, упругость бедер. Старая его кровь ударила ему в голову. Он словно бы опьянел от охватившего его желания.


Он понимал, что для него, стареющего человека, овладеть этой молодой женщиной в его жизни – последний шанс.  И если он его упустит, то уж ничто на всем белом свете не сможет вернуть его.


Скупой был уже в том возрасте, когда мужские силы шли на убыль и, словно пламя в плохо сложенном костре, гасли буквально от всего: будь это плохое настроение женщины, косой ее взгляд или усмешка.


Он уверовал, что она не убьет в нем мужчину, это придало ему смелости. И он подошел к художнице.


- Продаете собаку?


Она не услышала его вопроса, поскольку была углублена в себя, а потому переспросила:


- Что вы сказали?


- Говорю, собаку продаете?


- Ах, собаку! – дошел до нее смысл вопроса. – Прямо и не знаю, как вам сказать.


И художница стала долго и путано рассказывать, почему она продает Рамсеса.


Скупой внимательно слушал и сочувственно кивал. Кончив говорить, художница спросила:
- А вам моя собака нравится?  Тогда покупайте, лучше не найти.


- Мне овчарка нужна или дворняга. Чтобы можно было во дворе держать. А ваш кобель, видно, барин. Тепло любит.  Его на ночь на морозе оставь, он и зачахнет. На носу ноябрь. Снег, морозы. А дома держать собаку мне не резон. Мне сторож нужен.


Художницу эти аргументы обескуражили, и она замолчала.
- Тогда ищите себе другую собаку, - наконец сказала она.


Более благовидный предлог для знакомства с понравившейся молодой женщиной вряд ли можно было придумать, и Скупой тянул время. Он хитрил. Он делал вид, что очень сочувствует художнице.


Собрав в гармошку кожу на лбу, он предложил ей:
- А зачем вам его продавать? Попросите знакомых, чтобы месяц - другой подержали его, а потом опять возьмете к себе.


- Было бы кому отдать, я здесь не мёрзла, – хмуро ответила художница.


-  А родственников нет? – допытывался Скупой.


Художница покачала головой.


- Может, у мужа есть знакомые? – задал он, наконец, давно мучивший его вопрос.


По тому, как она замешкалась, и тень растерянности и вины скользнула по ее лицу, он понял, что не ошибся в своих предположениях. Художница, святая простота, какими бывают, как правило, люди необычайно честные и бескорыстные, и совершенно не приспособленные к жизни, вздохнув, призналась:
- Нет у меня мужа.


Скупой возликовал. Но ни один мускул не дрогнул на его лице.
- Прямо и не знаю, чем вам помочь, - наконец сказал он. Помолчав, спросил: - А сами-то где живете?


Художница ответила.


Скупой в раздумье почесал переносицу. Женщина жила в самом центре города, и это его очень устраивало.


- Я бы его взял у вас на недельку-другую к себе, - в задумчивости произнес он. – Да как бы чего плохого не вышло. Скучать сильно будет. Случись, захиреет, и будете на меня всю жизнь обижаться.


- Что вы, что вы! – воспрянула духом художница. – Если вы его возьмете, я буду его навещать. Я даже вам деньги за это могу заплатить.


- Ладно … какие деньги, - махнул рукой Скупой.
Сама судьба толкала его к этой молодой привлекательной женщине.


- Поедешь ко мне жить, песик? – с напускной любезностью нагнулся он к Рамсесу. – А?


Рамсесу Скупой не понравился. Он сразу же, как это только умеют собаки, почувствовал в нем человека недоброго. Рамсеса подмывало желание зарычать на него, и лишь природная его сдержанность и тактичность не позволяли ему это сделать.


От  Скупого  пахло чем-то заплесневелым, застарелой пылью и паутиной. Когда он нагнулся к Рамсесу, запах этот стал нестерпимым, и Рамсес брезгливо отвернул нос в сторону.


- Не хочет! – осклабился Скупой.


- Что вы, что вы. Он очень коммуникабельный пес.


Художница и  Скупой  обменялись адресами.


Передавая поводок  ему  в руки, художница пообещала навещать  Рамсеса.


После этого они пошли на троллейбусную остановку. Рамсес ничего не имел против того, что его за поводок вел Скупой. Он ничего не имел и против троллейбуса, в заднюю дверь которого все трое вошли на остановке. Но когда художница  вышла  из троллейбуса, он рванулся следом за ней. Рамсес словно натолкнулся на глухую стену, так крепко Скупой держал в руках поводок. И тотчас он услышал тихий, но властный приказ: «Сидеть!» И Рамсес повиновался.


Приехав к себе, Скупой надел Рамсесу новый ошейник, грубый и толстый, и, щелкнув карабином, пристегнул его к тяжелой ржавой цепи, валявшейся тут же, на земле.


- Вот так! – бубнил Скупой, потирая ладони. – Веди себя хорошо, а не то буду пороть как сидорову козу. Понял?


Рамсес, конечно, ничего не понял и недоуменно смотрел  на Скупого. Ему было непонятно, для чего его привезли сюда и посадили на цепь.


- Поймешь, - пообещал Скупой, уловив в глазах собаки недоумение, и ушел в дом.
Он был в приподнятом настроении и, возбужденный, стал шагать в комнате из угла в угол.


«Черт возьми! – оживленно размышлял он о предстоящем визите к нему художницы. – Разыграю я перед ней спектакль. Бог с ними, с этими деньгами. Не на тот же свет их брать с собой. Гулять, так гулять, любить – так королеву. Ну а то, что он старый, так -  плевать на это.  Старый конь борозды не портит».


 Он опять засмеялся и мысленно продолжал предполагаемое развитие знакомства. После намека на старого коня, распалял он свое воображение, логично ожидать от нее принятого в таких случаях ответа, дескать: «Борозды не портит, но и глубоко не пашет!» На что он многозначительно скажет: «Посмотрим, посмотрим…»


«Можно, конечно, со временем, если она поведет себя правильно, подарить ей для начала какую-нибудь безделушку – колечко золотое или духи хорошие. Бабы – они падкие на это дело. Пусть знает, не с каким-нибудь   недорослем имеет дело, у которого денег в кармане – один рубль, что жена на обед ежедневно выдает, а с человеком солидным, который за внимание к старому сотню - другую отвалит и глазом не моргнет».


Скупой, собрав у глаз веселые лучики морщин, оглядел свое жилище и укоризненно покачал головой. На всем лежала  печать запустения, мужского неухоженного одиночества и заброшенности.


«Э-э, да ладно! Не красна изба углами, а красна пирогами! Будет шампанское, коньяк, икра, балык. Помирать, так с музыкой!»


А в это время Рамсес осматривался на новом месте. Глухой дощатый забор, конура с круглым лазом и особенно подстилка в ней все еще хранили запах прежнего обитателя. Рамсесу очень не понравился этот запах. Он пошел от него прочь, но волочившаяся за ним цепь натянулась, и ошейник больно сдавил горло. Дог поначалу пытался освободиться, но потом смирился. «Видимо, так нужно», - предположил он и терпеливо стал ждать.