Заметки из блокнота

Заметка первая.

Не-хо-чу!
Это я сказала, пристроившись сначала близ метро Парк культуры, на огромной, из мелких досточек, скамейке – парапете, заворачивающей вокруг оазиса из кустов.
Отсюда открывался вид на внушительное здание Музея Москвы, которое когда-то раньше было… Было раньше…Было оно…

Я сейчас наверняка попаду впросак, написав, что там было что-то связанное с лошадьми.  Ну ладно. Нет – так нет.
Вот работа моя точно с ними связана. Нет, вы не так поняли. Ну, конечно, не так поняли вы меня, потому что я неясно выражаюсь.

Я была бы, кажется, счастлива или, по крайней мере, чувствовала себя намного счастливей, будь моя работа хоть сколько-нибудь связана с лошадьми, этими красивыми, стройными, умными животными.
Увы, это совсем не так. Моя работа происходит там, где раньше были лошади: в историческом здании бывших конюшен.
 
Лошадей там нет уже давно, но я часто прикидываю, стараясь представить себе, как и где они там были: стояли, жевали свою лошадиную еду, спали ночью. Как они выходили и входили обратно в свои стойла по коридорам, по которым сейчас ходим мы.

Наверное, идя по этим коридорам, они не цокали подковами так, как мы (или кто-то из нас) цокаем каблучками своих туфелек. Наверное, полы для лошадей в коридорах были мягкие, застеленные или покрытые слоем чего-то набросанного сверху, и цоканья не было слышно совсем. Теперь цоканье каблучков слышно даже на ковровых дорожках.

Я смотрю на потолки, кое-где со сводчатыми арками, и представляю, где были головы лошадей, когда они по коридору проходили через арку. Неужели они, со своими длинными туловищами, могли бы пройти через все повороты и прямые углы коридора, напоминающие многочисленные коленца водопроводной трубы, которые есть сейчас?
Нет, конечно! Для лошадей должно было быть несколько выходов! Это люди могут все протискиваться в один узкий проход.

Приближаясь к очередному коридорному завороту, я обычно действую так же, как веду себя, приближаясь к слепому крутому повороту при езде на машине: перед самым поворотом максимально выдвигаюсь в сторону, противоположную ему, стараясь насколько возможно увеличить обзор, минимизировав, таким образом, возможность встречного столкновения. Особенно актуально это бывает в том случае, когда несешь из автомата горячий кофе в бумажном стаканчике без крышки.

О! А я хорошо сижу здесь, забыв про Не-хо-чу! Дождя пока нет, за моей спиной в кустах громко чирикает стая воробьев и, главное, звук от трех транспортных потоков: под мостом, на мосту и по Садовому, глушат обыкновенные простые наушники, надетые для тепла.

Голуби летают выше, ниже, иногда – в полуметре от тротуара, иногда – на уровне крыши станции Парк культуры с торчащей посередине буквой «М». Голуби летают поодиночке и парами в разных направлениях. Иногда, но очень редко, они собираются в большую стаю для группового пролета. Они чаще делают так, когда холодно: вместе, сидя, греются, вместе пролетают периодически, чтобы размяться.

Люди тоже проходят поодиночке или парами и тоже в разных направлениях. Некоторые – с небольшими цветочными букетиками: послезавтра восьмое марта.
На самом деле место, где я сижу – нехорошее место. Когда-то меня отсюда увозила Скорая с подозрением на перелом позвоночника. Я тогда упала на спину, поскользнувшись на маленькой лесенке, ведущей в торговый павильончик. Того павильончика давно уже нет.

Зато теперь здесь положили тротуарную плитку так, что самое напряженное внимание требуется, чтобы не споткнуться о выступающий край и не упасть. Плитка ровная, скользкая, и, если даже не бежишь, а быстро идешь к остановке электробуса, надо идти не прямо к остановке, а следуя уклону тротуара к проезжей части, куда тебя все равно снесет, если даже пытаешься идти прямо.

Если пытаться этому противостоять и идти прямо, то легко можно зацепиться за выступающий край плитки и упасть. Когда тебя, если ты не сопротивляешься, а следуешь рельефу тротуара, уже выносит на его край перед проезжей частью, по этому краю есть шанс дойти прямо до остановки.

А я, оказывается, замерзла! И не заметила, как, потому что все строчила и строчила не переставая. Ручку и блокнот я купила в киоске: второй день уже у меня на работе в нужный момент не оказывалось ручки и блокнота. Вчера не оказалось даже телефона, в заметках которого можно было что-то набрать. Телефон вчера я забыла дома.

Заметка вторая.

Место, где я пишу сейчас, еще более необычное, чем предыдущее. Я пишу на мраморных перилах, стоя в переходе, вернее, входе на лестницу, спускающуюся на платформу станции метро. Мраморные перила, где лежит мой блокнот – прямо над крышами приезжающий и отъезжающим поездов и головами ожидающих пассажиров.

Пойду-ка и я спускаться на платформу, не век же мне здесь стоять!
Вот, спустилась. Жду поезда в нужном направлении. Нет, это же надо: замерзла я-таки основательно!  Когда успела? Хотя, когда пишется, время пролетает незаметно.
Хвост поезда с российским флагом рядом с последней дверью. Поезд старенький, отреставрированный. Сиденья – диванчики темно-коричневые, мягкие, все заняты. Постою.

Кропоткинская. Одно место освободилось. В вагоне белый потолок, плафончики, желтые стены с деревянной отделкой. Оконные рамы тоже деревянные. Стоп-кран металлический, блестящий.
Разве раньше не красные были стоп-краны? А поезда снаружи разве были бежево-шоколадные, как этот, а не снизу синие, сверху какие-то-еще посветлее? Но, в целом, - хорошее, качественное «ретро».

Заметка третья.

Я не стала писать продолжение этих заметок на широком подоконнике, выйдя из двери своей стоматологии. Именно туда я ехала в бежево-шоколадном ретро-поезде.
Обратно я еду в поезде новом, современном, подсвечивающем на станциях зелеными и красными вертикальными полосами дверных лампочек.

В старом поезде диванчики ничем не ограниченные, безразмерные: садись человек толстый, рядом тонкий, взрослый, ребенок, - каждый занимает сиденья столько, сколько ему необходимо по размеру.
А в новых поездах ограничителей сидений – масса: металлические полоски, вертикальные трубки, разграничивающие места. Зато в каждой полоске – по 2-3 usb-зарядника. Красота!

Сиденья жесткие, покрытые плюшевой тканью, заметно пачкающейся со временем. Это взамен кож-зам, конечно, но моющихся мягких старых безразмерных диванчиков.
И в электробусах, заменивших все автобусы и троллейбусы, такие же, с ограничителями по размеру, еще и с подлокотниками, опускающимися и поднимающимися, жесткие ворсисты пачкающиеся сиденья. В некоторых моделях салонов есть, правда, впереди одно сиденье одинарное и очень широкое. Честно, лично я таких людей, шириной под это сиденье, в своей жизни не встречала.

Заметка четвертая.

Начиная с электробусов, пишу я теперь в следующем неожиданном месте: на мраморном полукруглом парапете по выходе с эскалатора, с видом на его поднимающиеся и опускающиеся лестницы, и одну – ремонтирующуюся, с огромными зубчатыми колесами. Вспоминается станция Авиамоторная…

Сзади меня – огромное Гжельское сине-белое керамическое панно, изготовленное специально для этой станции. Хорошее панно, но место больно уж неудачное выбрано для него. Есть, конечно, место для обзора (я как раз собиралась написать, что его нет), но люди здесь не ходят.

Люди идут перпендикулярно панно слева и справа от него: одни спешат войти на эскалатор, другие – выйти на улицу, и на панно никто не смотрит. Чтобы хорошо рассмотреть его, надо специально на выходе повернуть влево и остановиться для рассматривания. На это редко бывает время.

А поток входящих пассажиров отгорожен от панно переносной металлической решеткой, всегда стоящей здесь. Намек на ограждение есть и на выходе. Если бы оно было сплошным, от стены до парапета, панно никто бы вообще не увидел, если бы даже захотел посмотреть.

Да, я согласна с тем, что в этом месте оно - в безопасности, его никто не испортит. Менее безопасное, но более людное место – на стене со стороны перехода, но там обычно тусуются бомжи, да и освещение плохое.
Если, как говорится, «по уму», то кассы должны были бы быть на месте панно, а панно – на месте касс. Тогда бы его видели поднимающиеся по эскалатору пассажиры.

Заметка пятая.

Между прочим, я давно уже не там, у парапета. Я уже еду в сразу подошедшем электробусе. И сижу, между прочим, на жестком ворсистом сиденье. Только не с подлокотником, а с дугообразным ограничителем, который врезается с левой стороны. Это – еще один вариант конструкции, самый неудачный, потому что плечи у людей преимущественно шире того места, на котором сидят. Почему?

Заметка шестая.

Пишу на скамейке, вернее, лавочке, облезлой деревянной лавочке у третьего подъезда. Почему она так быстро облезла? Ее так долго не хватало, когда она была нужна: когда папа, спустившись, ожидая такси в поликлинику, мог посидеть на ней. Он успел посидеть на ней всего один раз.

Этой лавочке здесь нет и года, а коричневая краска уже вся слезла с нее, вид она имеет крайне обшарпанный и неопрятный. Может быть, покрасить?
Хозяева с собачками идут мимо не спеша. Ах, да, пишу я при желтом, даже желто-оранжевом свете высокого фонаря на другой стороне дворового проезда вдоль всего нашего длинного дома.

Позвонил сын. Я успела расстегнуть две молнии, выдернуть мобильник из сумки и провести по экрану пальцем вверх. Пока он рассказывал о своих планах, я сначала намотала шарф на голову, а потом и вовсе вошла обратно в подъезд: стало холодно. Курточка то-о-ненькая!
Впала в кратковременный ступор, решая, вернуться в квартиру или нет. Не вернулась.

Заметка седьмая.

А теперь я уже не там. Я обошла дом с другой стороны и сижу не на холодном сиденье, а на спинке скамейки у детской площадки. Рядом – пара таких же облезлых скамеек, как подъездная. Да что ж это такое!?

Я, собственно, посидев на папиной скамейке, хотела с другой стороны дома посидеть на маминой скамейке: той, на которой, уже в последние ее месяцы, мы с ней сидели, я еще все пыталась вместе с ней отгадывать кроссворды. Она это делать не хотела.

Я сижу на спинке другой скамейки: рядом с маминой скамейкой занимается спортом дама с собачкой. Это - площадка с тренажерами. Я пойду домой. Мне холодно здесь.
Посередине неба – молодой месяц. Фонарь – не желтый, а белый, ослепительно-яркий. Я уже встала, осталось повернуться и пойти.

Заметка восьмая.

Ой! Какая страшная морда у этой машины! Но я уже знаю, по страшной морде предыдущего BMW, что эти ящеры только разворачиваются, что, даже вплотную приблизившись своим жутким оскалом к прозрачной задней стенке остановки, на скамейке которой я сижу, они ничего не заденут и не разобьют.
Тем более, что это не стекло, а пластик, кажется.

Ну да, другой день, другое время: около полудня, солнце светит. Снега и следов давно уже нет. Сегодня я, после долгого перерыва, больше двух месяцев, первый раз завела машину, всю зиму так и простоявшую напротив соседнего подъезда.
Протерла стекла, прогрела двигатель: подарок сделала ей к 8 марта!
А то все были причины: то плечо, то зубы…

Припекает. Ни на этой остановке, редко посещаемой что общественным транспортом, что пассажирами, ни на какой другой остановке общественного транспорта ничего я раньше не писала.
О! Поехала маршрутка в обратную сторону. Значит, на моей остановке она будет минут через десять. Она приедет – я уйду, перемещусь, даже знаю, куда, хотя заранее говорить не буду.

Крабовые палочки совершенно пресные. Это уже четвертая. Запиваю тоником Rich. Швепс теперь большая редкость даже за большую цену. Ну ничего, аналог вполне заменяет.
Когда вот так, сидя на остановке, начинаешь есть что-то прямо из упаковки и запивать чем-то из горлышка, ощущается сразу бездомность какая-то, бомжеватость. Даже если обрывки от упаковки целенаправленно кидаешь в урну, делая к ней несколько шагов.

А как жарит солнце-то!
Вот идет маршрутка. Пойду я.

Заметка девятая.

И я перешла в пекарню «Буханка» в нескольких шагах от остановки. Милое местечко, сначала я его как-то не оценила. Мало ли за чем я еще пришла сюда…но здесь симпатично.
Продавец – вежливый. Народу – мама с ребенком, который сразу, как вошел, стал говорить: «Э!». Ребенка не видела. Спиной сижу.

Фисташковые, сейчас от солнца через желтые жалюзи тоже желтые, диванчики. В просветы жалюзи видны редко проезжающие машины. Это я люблю. Вполне себе чай. Вполне себе слоеная полоска.
А вот здесь я когда-то что-то писала. Еще помнится, на бумажной тарелке писала и ручку занимала у продавца. Бывают экзотические ситуации!

Куда я пойду потом? Может быть, по этой улице к лесу, а потом, наверное, и в лес.
Вот такое колышущееся неопределенное состояние, как у меня сейчас, имеет и свои плюсы, и свои минусы. Плюсы в том, что из него легко рождаются разные, часто неожиданные, мысли и образы, а минусы – в том, что, если пребывать в нем слишком долго, уже ничего не рождается, а все только оседает и опадает.
Кроме того, здесь тоже жарко и тоже припекает, и слегка душновато. Или даже не слегка.
 
В таком студенистом состоянии многое можно делать. Например, задумчиво перебирать клавиши фортепиано: какая попадется, ту и нажимать. Или несколько сразу.
Если из определенности рождается неопределенность – это fail. А если наоборот, - определенность из неопределенности, - это может стать открытием.
 
А бывает, что из неопределенности рождается только неопределенность, то есть ничего не рождается. Вот именно поэтому скоро я встану и пойду. Тем более, что жара и духота ощущаются все сильнее.
Только вот гулять мне придется недолго. Как вы думаете, почему? Вот именно! Но об этом не стоит.

Блокнот уже пройдя до половины… Данте мерещится мне, - то во втором томе ХТК Баха, то в канцелярском блокноте в клеточку. Половина-то ведь у всего есть: что ни есть самое расхожее понятие. Распространенное.
Радуга от солнца в частичках деревянного стола… Вот пришел еще один ребенок. Он уже говорит не «Э!», а «У!».
Народу прибавляется, а меня – убавляется. Ушла.

Заметка десятая.
Пишу на солнце, на блестящих металлических перилах пандуса.
Работает на другой стороне улицы, мотор грузовика с огромной лобастой кабиной и длинной платформой. В перилах пандуса отражаюсь я.
За спиной прошли подростки с голосами и интонациями пенсионеров. Я даже, пока не обернулась, не могла понять, какого возраста люди. Понятно: переходный возраст и там, и тут.
Грузовик урчит, но вряд ли поедет. Пойду я. В лес.

Заметка одиннадцатая.

Вот и он. Дорожки мокрые и грязные. Это следы той влаги, которая осталась от снега, когда он растаял. И что, я вот так теперь, стоя на твердом островке с остатками льда, буду дальше писать в блокноте?
Мне бы хоть пенечек, сучечек, деревце! Или скамеечку. Или перила.
И я опять пошла. Вишь – дерево лежит все мхом поросшее, зелено-бархатное. А если присесть?

Можно и присесть, если вынуть из пакета всю провизию и положить ее рядом с собой на это дерево. На пакет, то есть, присесть. Иначе холодно и сыро.
Да и так-то холодно! Если пакет свернуть вдвое, будет лучше. Свернула.
Если опять сейчас начну закусывать и прихлебывать, возникнет ли бомжеватое ощущение? Хотя нет, лес – это: поход, костер, пикник… Шашлык, опять же, т. е., шашлыки. С выездом.

Более мягко все, в плане дозволенного, не так, как на остановке.
Вот теперь у меня устала от писанины рука, и я допишу что-нибудь где-нибудь когда-нибудь, в другом месте в другое время.
Кстати, сколько сейчас времени? Без двадцати два.

Заметка двенадцатая.

Нет, все-таки это опять сегодня!
Пока я дошла до следующего своего насеста, записи мои чуть было не превратились из заметок-сидя-где-то в заметки-пока-бреду-куда-то.              Ну это уж нет!
Добрела. Села. На скамейку на детской площадке в соседнем дворе.

А до этого сидела на такой же скамейке на соседней детской площадке в этом же дворе, но там я ничего не написала: я была целиком поглощена сюжетом фотографии, которую все пыталась сделать.

Я пыталась разместить в одном кадре девочку, методично качающуюся на качелях со смартфоном в руке у уха, и колеблемые ветром блестящие ленточки высоко на дереве, оставшиеся от какого-то праздника.

Кадр свой, все же наконец сделанный, я назвала «Ощущение праздника». И с этим переместилась сюда.

Тут сначала я попыталась сесть на качели сама, но элементарно в сиденье не влезла. Ну и ладно! По крайней мере, не надо беспокоиться, выдержат ли они мой вес.

Заметка тринадцатая.

А теперь я сижу на качелях и покачиваюсь на них, не отрывая ног от земли. Это происходит во дворе моего дома. Нашлись-таки качели с сиденьем моего размера.
 
И только я, сев на это сиденье, подумала: «Ну, уж не качаться же я буду на них в процессе писания!», как немедленно начала качаться и одновременно писать.
А что тут такого? И чем я хуже девочки с мобильником? Я, по крайней мере, блокнот к уху не приставляю.

Голуби ходят важно, на солнце зобиками переливаясь. Вместе со мной качается моя тень. Солнце греет спину. Собачники выгуливаются. Утро.
А я провожу испытания. Я испытываю свой огромный мохнатый темно-синий худи: может ли он послужить мне вместо куртки.

«Худи» - «он», «оно», «она»? Скорее все-таки «он». Скорее всего я не ошибаюсь.
Пора слезать с качелей. Не для этого я, в конце концов, на улицу вышла! Мамина лавочка оказалась занята: теперь на ней сидит женщина.          Прошла мимо.
Стою, опершись о спинку, спиной к скамейке, где тоже мы с ней иногда пытались сидеть в компании местных пенсионерок.

Белка! Две! Три! Началась фотоохота. Какие тут заметки! Белки прятались, но все же одну удалось заснять, с брюшка, на тонкой веточке.

Заметка четырнадцатая.

Стою на горке, спиной облокотившись на дуб, тот самый, что был здесь всегда, сколько я помню. Дятлы перекликаются там, здесь: как трещотки, но красивым очень, деревянным звуком.

Но где они? Их не видно, даже самого ближнего, самого громкого.
Худи – ничего, но лучше – когда идешь, в движении. С дуба падают прошлогодние листья. Нет, не вижу дятла! Ворон вижу, а дятла – нет.

Пошла в зимних кроссовках ввиду лесной грязи, и не ошиблась.

Заметка пятнадцатая.

Худи испытания выдержал (если это «он»). Я – тоже.
Сижу дома на ковре по-турецки. Сидеть – сидела и раньше, конечно. Заметок не писала, сидя так. Это точно.

Раскрылись вчера, 8 марта, все белые гиацинты. Начинают раскрываться розовые. А еще будут темно-красные, обозначенные как синие. В синих они горшочках.
Я люблю сидеть или лежать на полу. Тогда потолок кажется выше.

Заметка шестнадцатая из смартфона.

Я сижу в маршрутке, на заднем сиденье. Маршрутка моя едет к ВДНХ. Мне несказанно повезло, что я в нее села!
Попался добрый и человечный водитель: остановился, посадил всех, кто хотел ехать. Доброта и человечность все больше начинают замечаться и цениться в людях. А если уж водитель – так вообще! И редкость, и ценность.

Таким водителям всегда при выходе нужно говорить «спасибо» (что и было сделано).
Теперь сижу в метро. Уже после пересадки, вернее, английского перехода. Английского, потому что движение пешеходов в нем устроено не по нашим, а по английским ПДД.
Посидела на остановке. Там и дописала про спасибо. Стою в электробусе. Буду выходить.

Заметка семнадцатая из смартфона.

Я сижу на диване, в нашей общей комнате на работе. Иногда я стала здесь бывать, да. Конец перерыва. Все уже ушли. И мне пора на урок.

Я – на лавочке, на другой остановке. Жду транспорта до МЦК Лужники, чтобы потом от Ботанического сада на 789м -  домой.

Сегодня я плохой ходок: у моих сапожек небольшие, но каблучки. Подошел мой транспорт. Теперь я – на переднем сиденье.

Ходить надо. Ходить надо как можно больше! С этим я целиком и полностью согласна.
Сижу на лавочке на станции МЦК «Лужники». Специально села там, где большой железный щит закрывает оживленную трассу. Солнышко светит, но как-то вяло, нерезко, бледно. Но если бы оно светило ярко и резко, разве могла бы я здесь сидеть?

Во всем есть своя прелесть. А поезда ждать еще минут пять. Было семь, когда я пришла сюда. Подождем.

Я ошиблась. Вот и поезд!

Дальше пишу в вагоне, на сиденье рядом с ярко-зеленым. Они для инвалидов были сделаны в пандемию, кажется. Еду спиной. Это не важно. Гораздо важнее было найти сиденье без соседей. Это сложно потому, что все, сюдя по заполнению мест, озабочены тем же самым.

И вот я в 789м. На лавочке на остановке не сидела, изучала продукцию в ближайшем киоске «Пресса». Ассортимент поменялся: исчезли старые значки, появились новые памятные монеты. Больше ничего рассмотреть не успела.

Заметка восемнадцатая.

Сижу на работе в нашей комнате за столом. Я бываю здесь, когда народа немного.
Я все еще под утренним впечатлением того, как вдруг  на нашей остановке остановился 903й и открыл двери.
 
Я обратила на это внимание только когда в эти двери стали заходить люди, настолько это было неожиданно и настолько я к этому оказалась морально не готова.
Что это было, пока не знаю: то ли корректировка маршрута, то ли ошибка водителя. Но было приятно. И от метро я потом по времени успела пешочком прогуляться.
Дома я забыла телефон. Уже позвонила, с Олиного, несколько раз и эсэмэску послала.

Я – в торце стола, стол передо мной длинный и почти пустой, кроме нескольких чашек и пакетов.
А вчера я забыла этот блокнот.

Заметка девятнадцатая.

Сижу на лавочке под туей, выйдя на улицу с работы. Это моя любимая лавочка. Сижу, пережидая, пока уйдет подальше вышедший раньше меня преподаватель. Ни идти   следом за ним, ни идти рядом с ним, ни обгонять его мне не хочется.

Надо мне ходить, ходить, ходить, а я все то там, то здесь сижу, сижу, сижу.
Правда, вроде бы сижу целенаправленно: это то, ради чего заметки и пишутся.
Все уже, прошел он, наверное. Блокнот и ручку – в сумку, и пошла!

Заметка двадцатая.

Сижу в первом вагоне поезда метро, только что отъехавшего от станции метро Парк культуры Кольцевая, на сиденье, ближайшем к двери кабины машиниста. Дверь черная матовая, стена, в которой дверь, черная блестящая.

Этот поезд новый, с жесткими матерчатыми, не плюшевыми, а в рубчик, сиденьями и со всеми возможными их разделителями.

Раньше, в старых поездах, дверь в кабину машиниста была светло-бежевая. Это было очень давно.

Ой! Кажется, я придумала название этим заметкам: «Сижу». На французский манер.
На экране на противоположной стене передо мной ничего нет. Он белый. Наверное, испортился.

Все же, выйдя из дверей проходной, я преодолела желание еще посидеть, поспать, полежать. Бодрым аллюром я доскакала до метро, порадовавшись на себя.
Мне домой – только аллюром, раз забыла опять мобильник и до сына дозвониться не смогла! Мобильник – на кухне на зарядке. И кофе в баночке забыла. Наверное, поэтому и сплю.

Заметка двадцать первая.

Сижу на своем любимом сиденье в 903м. Оно – перед гармошкой, спиной к кабине, лицом к хвосту. О! Сели контролеры. Давно их не видала. Одного вижу. А где второй?
 
Их там, в хвосте, оказывается, была пара. Вышли на Банном с пойманным пассажиром – легкой добычей.

Сейчас уже приеду. Одно хочу добавить: пасмурно сегодня, нависает серость. И заметно тепло. Наверное, дождь, обещанный уже вчера, все-таки пойдет завтра.
Приехала.

Заметка двадцатьтретья.

Я стою у себя на кухне, опершись на стол, потому что сидела я сегодня – сидела, и хватит мне уже сидеть. Тем более, что не все мои заметки здесь – «сидячие». «Стоячие» тоже есть, так будет еще одна, всего лишь.

Уже скоро закончится блокнот, купленный в киоске вместе с ручкой ради этих заметок. Он бы уже закончился, если бы я не забывала его, и часть заметок не оказалась бы в смартфоне. Сюда я их переписывать не буду. Сразу перенесу на компьютер.

Так как же мне их все-таки назвать? «Сижу» не подходит. Ассоциации не те.
Проблема странная для меня: обычно я свои стихи и прозу называю очень метко и с названием никогда не мучаюсь. Оно приходит само.               
Села.
Кофе можно пить стоя, если есть стойка. У меня ее нет. Только стол.

Заметка двадцатьчетвертая.

Так как же назвать мне эти заметки? Сидячие? Ну, можно и так.
Сидячие и стоячие? Это уже не подойдет, какой-то невнятно-разваленный вариант.

Остановочные? Фу! Заметки из синего блокнота? Не соответствует образному содержанию. Образное содержание в данном случае тесно связано со смыслом.

В чем же смысл? Смысл в том, о чем я уже как-то пыталась написать, и написала в черновике: в том, чтобы лишний раз остановиться и эту остановку прочувствовать. Чтобы даже знакомая и привычная дорога на работу не была дорогой «от и до», от дома до работы, то есть. Одним целым отрезком извилистого пути из точки А в точку В.

Надо, чтобы она превратилась во много отрезком, у каждого из которых было свое начало, продолжение и конец, а этот конец становился, в свою очередь, началом следующего отрезка, но только после остановки в точке конца=начала для осознания этого.

Здесь, в этом блокноте, я попыталась собрать такие точки осознания отдельно, без тех отрезков, началами и концами которых они были.
Зачем? Чтобы обратить на них особое внимание, и для того, чтобы понять, действительно ли все это так, как представляется мне, или я ошибаюсь.

Собственно, наверное, содержанием этих заметок должно было бы быть описание самоощущение «здесь и сейчас». Но так ли это?
Это было бы «здесь и сейчас», если бы не некоторая размытость, расфокусировка этой темы. Я в них слишком часто и много отвлекаюсь на то, что было раньше, как будто шлейф прошлого тянется за мной.

Мало я пишу о том, что действительно здесь и сейчас. А ведь это было бы гораздо интересней! Так мне кажется, по крайней мере.
А правильно ли это будет? Зачем от настоящего момента отрубать все нити, которые к нему привязаны, оставляя один обрубленный узел?

Ведь не может быть, не бывает ничего правильно и красиво обрубленного. Пень – всегда уродец, калека.
Ну ладно. Вряд ли к чему-то перспективному приведут эти философские размышления. Философско-психологические, точнее.

И я решила назвать заметки просто, в соответствии с тем порядком, в котором все появлялось.
Если сначала был блокнот, а потом все остальное, то пусть и будут «Заметки из блокнота».
А цвет обложки совершенно не важен.