глава 13

                Глава тринадцатая — Те, кто не ушли.






Село дышало, как умирающий человек — тяжело, тихо, без надежды. Те, кто остались, жили не потому, что верили — а потому что не знали, куда уйти. В их глазах не было света. Только тени прошлого.

Мария каждый день выходила к колодцу. Воды было много. Людей — мало. Она черпала ведро, ставила на лавку, смотрела в небо. Иногда — плакала. Но чаще — просто молчала.

Настя больше не писала. Бумаги не осталось. И слов — тоже. Она просто слушала: как трещит печь, как воет ветер, как хлопает незапертая дверь в доме, где никто не живёт.

Старик Трофим сидел у порога. Чинил забор. Но не вокруг двора — вокруг кладбища. Говорил:
— Живых мало. Но мёртвых — ещё с нами. Надо, чтоб не убежали.

Подросток Антон рисовал. Угольком. На стенах сараев. Лица. Мужчин. Женщин. Детей. Портреты тех, кого забрали, кто умер, кто исчез. Никто не мешал. Никто не стирал. Иногда только клали под рисунки по хлебной корке. Как будто — в благодарность.

Весна пришла быстро. Снег ушёл. Земля открылась. Но ничего не проросло. Семена сгнили. Или земля не захотела больше давать. Трава — жёлтая. Цветы — не появились.

Мария однажды зашла в пустую хату. На столе — кружка. В ней — вода, покрытая льдом. Рядом — ложка. Пыли не было. Будто кто-то только что ушёл. Она села. Посидела. И ушла.

Старики больше не говорили. Только смотрели. Иногда вздыхали. Иногда качали головами. Настя однажды спросила:
— О чём вы думаете?
Один ответил:
— Мы не думаем. Мы ждём, когда придёт черёд. И боимся, что он уже был.

Птицы летели низко. Мимо. Стая журавлей не остановилась. Даже не снизилась. Дети сказали: «Значит, мы не на пути». Настя ничего не сказала. Она просто поставила миску с водой у дороги. На случай, если кто вернётся.

По вечерам слышался топор. Кто-то колол дрова. Но никто не знал — кто. Света в окнах не было. Настя пошла однажды — нашла дрова, сложенные у двери каждой пустой хаты. И ни следов. Ни дыхания. Только запах сосны.

Однажды загорелся дом. Люди вышли. Смотрели. Но никто не звал на помощь. Никто не носил воду. Просто стояли. Пламя поднялось высоко. И все подумали одно: хоть что-то греет.

Осталась церковь. Без крестов. Без икон. Там собирались женщины. Не молиться. Просто — сидеть. Молчать. Иногда — держаться за руки. Иногда — гладить пол. Как будто — живой.

Настя заходила туда. Садилась у стены. Закрывала глаза. И слышала, как кто-то дышит рядом. Не Бог. Не человек. Просто — кто-то. Кто ещё был.

Но тишина — не всегда спасение. Люди помнили. И знали. Кто стучал. Кто сдавал. Кто за мешок муки продал соседа.

Однажды в селе появился Гриша Кулык. Бывший комсомолец. Был в списках, что ходили по хатам. Теперь пришёл — седой, сгорбленный.

— Я… хотел помочь. Мне сказали — если не я, то другой.

Старуха Домна встала. Подошла к нему. Глядела долго. Потом плюнула под ноги.
— За кусок хлеба? За свою шкуру? — сказала она. — А ты знал, что мой сын умер от голода. А ты ходил, искал, что у нас спрятано.

— Я… — Гриша опустил голову. — Мне дали кусок. Я хотел жить.

— А теперь? — спросила Мария. — Живётся?

Он не ответил. Повернулся. Ушёл. Вечером его нашли у старой мельницы. Повешенного. Никто не пришёл за телом. Похоронили без гроба. Без имени. На доске написали: «Был. И не прощён».

По ночам на кладбище кто-то ставил новые дощечки. С простыми словами: «Он был». Или: «Жила». Или: «Знал». Теперь добавились новые: «Сдал». «Молчал». «Жрал, пока мы умирали».

Старуха Домна вышивала рушник. На нём были слова: «Пробач. Прости. Пережили». Она сказала:
— Я не знаю, кому это. Но пусть будет.

Летом начались дожди. Ливни били по крышам, как кулаки по гробу. Люди прятались, но не от дождя — от воспоминаний. Вода смывала пыль, но не боль.

Один мальчик убежал ночью. Оставил записку: «Я не могу быть среди живых, когда всё мёртвое». Его нашли через день. На болоте. Он сидел и глядел в небо. Молча. Врач сказал: не сойдёт с ума — потому что уже сошёл.

У Антона кончился уголь. Он начал рисовать на земле. Потом — пальцем по окну. Потом — просто в воздухе. Люди смотрели на его руки. И верили, что он продолжает писать имена.

Мария однажды прошептала:
— Я всё ещё слышу, как он плакал. Маленький. В печи хрустело, а он тянул ко мне руки. А я не дала. Я боялась, что он умрёт рядом. Лучше — пусть один.

Настя молча обняла её. Обе плакали. Без слёз. Сухо. Как будто изнутри — выжжено.

Солнце вставало, но не грело. Луна опускалась — и никто не засыпал. Земля дышала — но не кормила. И только люди, что не ушли, продолжали вставать, разжигать печи, кормить кур, которых не было, и ждать гостей, которые не придут.

Настя писала последнюю строку на стене своей избы:
«Мы — те, кто остались. Не для жизни. А чтобы помнить».






                Конец главы.