глава 14

                Глава четырнадцатая — Письма в пустоту.









Весна не пришла. Приползла. Мокрая, худая, с чёрными пятнами снега на плечах. В селе таял лёд, но не страх. Люди ходили по улицам, как по кладбищу. Говорили тише, чем ветер. Смотрели — как в яму.

Настя решила писать. Не потому что знала, кому. А потому что не могла больше молчать. Бумага была жёлтая, старая. Чернила — разведённый зольный настой. Писала углём, иногда — палочкой по бересте.

"Брате мой, — писала она. — Ты был добрым. Ты смеялся. Ты таскал меня за косы. А потом тебя забрали. И никто не знал куда. Если ты жив — знай, я не забыла. Если умер — знай, я всё равно жду."

Письмо она положила в старый почтовый ящик у клуба. Ящик был ржавый, накренённый. Никто его не открывал уже годами. Но Настя всё равно опустила письмо туда. Потому что иногда важен не ответ, а то, что ты сказал.

Мария писала сыну. Мишке. Маленькому. Он умер в январе. Она не смогла плакать. Сейчас она писала:

"Сыночек, прости меня. Я не смогла тебя спасти. У меня не было хлеба. У меня не было сил. Я держала тебя, пока ты дышал. А потом — просто держала. Ты был свет. Ты был мой последний человек."

Она положила письмо в банку. Закопала у порога. Сказала: "Если земля не предала, она сохранит."

Трофим, старик, писал жене. Он не знал, зачем. Но сидел у окна и выводил:

"Марфа, я ещё тут. Хожу, дышу. Собаки не воют. Печь трещит. Люди стали тихими. Как после боя. Я скучаю. У меня теперь есть скамья. Она старая. Но на ней ты бы сидела."

Антон, мальчик, рисовал. Но потом начал писать. Он писал не кому-то, а о ком-то. Писал о тех, чьи лица он рисовал. О детях. О стариках. О женщинах. Он писал:

"Я помню глаза бабушки. Она не боялась смерти. Она боялась забыть лицо дочери. Я нарисовал её. Но ветер унёс уголь. Теперь я пишу. Чтобы знали. Чтобы осталось."

В клубе устроили уголок памяти. Сами. Без приказа. Поставили ящик. Написали: "Для писем. Не для ответа. Для тишины."

Каждый день туда кто-то клал что-то: записку, кусок вышивки, детскую пуговицу, клочок молитвы. Никто не читал. Никто не вынимал. Это был ящик, куда клали не слова, а боль.

Однажды Настя нашла письмо. В ящике. Без подписи.

"Ты пишешь, как будто знаешь, что тебя кто-то слышит. Может, я не жив. Может, я никогда не был. Но я читаю. Не молчи."

Она не испугалась. Только тихо села на землю. И долго сидела.

Потом люди начали писать больше. Не потому что надеялись. А потому что так легче дышать.

"Батюшка, я не знаю, простит ли Бог. Но я хочу верить, что Он был."
"Петро, ты стучал. Я знаю. Но ты ведь тоже боялся. Я тебя простила. Но не забыла."
"Мама, я всё ещё говорю с тобой. Хоть и шепчу."

Настя однажды открыла книгу. Старая, из школы. Там, между страниц, была записка. Её почерк. Её слёзы. Но она не помнила, когда писала.

"Если кто найдёт — скажи, что мы не были врагами. Мы просто были. И нас не стало."

Весной дождь шёл неделю. Люди не выходили. Только ящик стоял. Мокрый. Ржавый. Упрямый. В нём были письма — промокшие, стертые, почти невидимые. Но они были.

В один день Настя собрала письма. Все. Сушила их у печи. Читала. Смотрела. Потом снова складывала.

Она сказала:
— Когда придут дети, я им прочитаю.
— А если не придут? — спросила Мария.
— Тогда это будет молитва. Без Бога. Но с надеждой.

Летом один мальчик начал писать на деревьях. Он выцарапывал слова ножом на коре: «Жив», «Был», «Любил», «Ждал». Потом дерево упало. Люди говорили — от старости. Но Настя знала: оно не выдержало всей этой памяти.

Женщина по имени Зося писала мужу. Он погиб на станции, когда отбивал мешок зерна. Она писала каждый день одно и то же: «Ты был прав. Но тебя нет. А я осталась — чтобы быть неправа». Она писала это на обрывках ткани. И зашивала в подол платья.

Дети начали задавать вопросы. Один спросил:
— Зачем писать тем, кто не ответит?
Настя ответила:
— А ты зачем говоришь ночью, если все спят?

Тишина снова стала толще. Люди стали писать на стенах. На заборе возле клуба появилось:

"Мы не хотим умирать, чтобы нас снова забыли."
"Здесь жили. Здесь выживали. Здесь умерли."
"А кто прочитает — пусть плачет. Не потому что жаль. А потому что больно."

Когда в село приехал новый человек — переселенец, молчаливый, с глазами как сажа — он спросил:
— Что за письма?
Старик ответил:
— Это не письма. Это — мы.








                Конец главы.