Стакан водки для Всевышнего

В анналах хасидизма, полных историй о чудесах, экстазе и глубокой мудрости, есть одна притча, простая и странная, как сама жизнь. Речь в ней о рабби Фишеле из Старикова, праведнике столь великом, столь самоотверженном в служении, что современники прозвали его Ола Темима — «Совершенное Всесожжение». Словно вся его жизнь была непрерывной жертвой, возносимой на алтарь Всевышнего.
И вот этот человек, этот живой огонь веры, имел обыкновение, которое могло бы показаться странным, если не кощунственным. Каждый вечер, перед тем как отойти ко сну, рабби Фишель наливал полный стакан водки — не вина, не медовухи, а именно крепкой, обжигающей водки — и выпивал его залпом. А затем, обращаясь взглядом к небесам, громко, с какой-то доверительной простотой, возглашал: «Ле Хаим! (За жизнь!) Рибоно шель Олам! (Владыка Мира!) Доброй ночи!..» И после этого спокойно шёл спать.
Хасиды, видевшие это, недоумевали. Зачем праведнику водка? Почему такой странный ритуал? И они спросили его. Рабби Фишель посмотрел на них своими ясными, проницательными глазами и объяснил так, что они ещё больше смутились:
— Я помогаю Всевышнему отойти ко сну.
Он говорил потом о человеческих страданиях, о тяжести этого мира, о том, что ночной покой — это необходимая передышка от боли и забот, как для человека, так и для Бога, сострадающего Своему творению. Но о самой водке он больше не проронил ни слова. Словно стакан крепкого напитка был чем-то само собой разумеющимся, не требующим пояснений.
И так же не упомянул он стих из Книги Притч Соломоновых, который, возможно, был ключом к его странному обычаю:

«Дайте сикеру (крепкий напиток) погибающему
И вино огорчённому душою;
Пусть он выпьет и забудет бедность свою,
И страдания своего не вспомнит более». (Притч. 31:6–7)

Что же хотел донести этим своим вечерним ритуалом рабби Фишель, Ола Темима? Не было ли это его безмолвной проповедью, его хасидским учением, высказанным не словами, а действием?
Хасидизм учит служить Всевышнему в радости, превращать саму жизнь в танец и песнь хвалы. Но разве жизнь состоит только из радости? А страдание? А боль? А отчаяние? Не хотел ли рабби Фишель напомнить, что служение Богу — это не только веселье праведников, но и сопереживание Его страданиям? Ведь согласно хасидской мысли, Бог не отстранённый Абсолют, Он страдает вместе с миром, вместе с каждой душой, особенно с теми, кто гибнет, кто «огорчён душою».
И тогда кому же предназначалась эта сикера, эта водка забвения? Тому, кто «погибает», кто «огорчён душою». А кто в этом мире страдает больше, чем Сам Бог, видящий все грехи, всю боль, всю несправедливость Своего творения? Не Ему ли, Погибающему в каждом страдальце, Огорчённому в каждой опечаленной душе, Страдающему вместе с миром, желал доброй ночи рабби Фишель? Желал забвения, хотя бы на одну ночь, чтобы Он, Владыка Мира, не вспомнил о страдании Своём, о бедности Своего творения?
«Выпьет и забудет… и страдание своё не вспомнит уже». Они оба не вспомнят… и рабби Фишель, причастившийся земной горечи через водку, и Сам Владыка Мира, которому эта горькая молитва-жертва была вознесена. Или… нет. Всё-таки Он один не вспомнит. А рабби Фишель? Он помнил. Он нёс в себе это знание о Божественном страдании, и его вечерний стакан был актом сострадания, попыткой разделить эту ношу, дать Владыке Мира хотя бы краткую передышку забвения.
И вот теперь становится понятно, почему рабби Фишель ни слова не сказал хасидам о водке. Говорить об этом — значило бы опошлить тайну, превратить сокровенный акт сострадания в бытовое пьянство. Тайна должна была остаться тайной, понятной лишь тем, чьи сердца способны ощутить не только радость Божественного Присутствия, но и Его безмерную скорбь. И стакан водки рабби Фишеля был не напитком забвения для него самого, а тихим, горьким «Ле Хаим!» для Страдающего Бога.