Весна

Спала Настя, или уже нет? Мысли и картинки в голове сменяли одна другую то быстро, то медленно. Вот дерево… оно сбросило листья перед зимой. Лист кружится. Полжизни проходит, пока он долетает до земли. Вот листья снова проклёвываются на ветках по весне, на сей раз всё быстро, да, листья выросли, но это уже другие листья. И дерево другое. Хоть оно и то же самое, но нет, всё-таки другое. Тут Настя увидела в полусне саму себя. Тело её хрупко. А душа похожа на утренний блеск паутинок с дрожащей росой на них. Например, на ветке того дерева, где-нибудь на краю леса? Вот-вот подует ветер, и паутинку унесёт на другую ветку.

Одна мысль теснила остальные, не давала Насте снова провалиться в сон – могла ли она остаться прежней, если бы захотела? Или это не зависело от её желаний и было предопределено? Может, надо было залепить глиной глаза, чтобы не видеть его, залепить уши, чтобы не слышать, ноздри, чтоб не вдыхать запах талого снега в предчувствии весны? Может, если глаза не открывать хоть сейчас, а как следует попытаться заснуть снова, всё станет как прежде?

Зелень и солнце, ветер и вода... А ведь это не была любовь с первого взгляда, нет. Это происходило медленно, исподтишка. Копилось, копилось, а с приходом весны вспыхнуло, как сухие травинки под солнечным лучом, пропущенным сквозь увеличительное стекло. И вот Настя, живущая вполне обычной жизнью, считавшая себя хорошей матерью и женой, проснулась с уверенностью, что уже никогда не будет прежней. Всю ночь он ей снился. Он не спускал с неё глаз. Теперь во всём её теле поселился странный зуд. Она тихонько, чтобы не разбудить мужа, выпростала руки и увидела, что сквозь кожу пробивается молодая листва. Теперь я дерево, улыбнулась Настя, постепенно просыпаясь. А что, всё верно, ведь весна. И зачем, спрашивается, мне весна? Она совсем некстати.

Настя, почти не шевелясь, соскользнула с кровати и прошла босиком в ванную комнату. Она быстренько провела ладонями по почкам-листочкам "против шерсти". Они осыпались в раковину с тихим постукиванием. Лежали там жалкие, нежные, мятно-зелёные. Они хотели жить. Настя твёрдой рукой открыла кран. Раковина снова сделалась белоснежной.

Ну что, в самом деле, думала Настя. Я же не могу себе позволить стать деревом. Как же мои без меня? Весна пройдёт. Потом будет лето, а они без меня, потом осень и зима, а они без меня. Так целая жизнь пройдёт, а я застряну деревом в этой дурацкой весне...

Настя прошла в комнату девочек. Они так мирно и вольготно раскинулись в кроватях на весёленьких разноцветных простынях. Хотелось прижаться лицом к нежным ручкам, почувствовать щекой тёплое детское дыхание. Но она только поправила одеяла и отправилась в свою спальню. Муж лежал на боку. Большая рука казалась тёмной на белом, расположилась спокойно, не чуя беды. Эта рука не ведала никаких перемен. На неё-то можно не раздумывая опереться. Муж казался очень красивым. Настя прикрыла дверь и пошла на кухню.

На душе стало муторно. Семья доверчиво и мирно спала. А почки-листочки текли где-то по стокам канализации. Среди нечистот. Это ли не двойное предательство? То, что Настя будет совершать сейчас привычные движения – касаться буфета, кастрюль и тарелок, будто бы отправляя культ обыденности, принося себя в жертву долгу и семейным обязанностям, показалось ей противоестественным и нечестным. Не здесь её место теперь. А на воле в лесу среди пения птиц... с ним. Только так она будет жива. Здесь же её тень, не более.

Настя накинула плащ и вышла на улицу. За домом раскинулся большой парк. Не лес, но всё же. В такую рань субботним утром ни во дворе, ни в парке не было ни души. И семья, и все вокруг спали спокойно, не ведая тревог и душевных потрясений. Настя вошла в парк и раскинула руки. Так и шла в расстёгнутом плаще, через тонкую сорочку ощущая рассветный холодок. Птицы пели оглушительно и радостно в нежной зелени ветвей. Весенний воздух вливался в лёгкие и с каждым выдохом уносил с собою горечь. Настя думала: что же делать, если я такая бестолковая. Непоседливая паутинка. Влюбчивая, восторженная дурочка.

С этого дня Настя научилась думать одновременно левым полушарием: что нужно купить рис, кабачки и яблоки, забрать детей из сада, позвонить насчёт ремонта, и правым: как ему подошёл бы этот свитер с оленями, как они могли бы поехать в отпуск вдвоём и какие у них могли бы родиться дети. Это требовало постоянной концентрации внимания. Иначе полушария путались, замыкали и начинали сбоить.
Хорошо ещё, что он был далеко сейчас. Иначе что? Дальше мысль не двигалась. Иначе ей ещё сложнее было бы разобраться в себе? Сейчас Настя только в воображении своём нежно трогала его руку, плечо, заглядывала в глаза. Или подходила сзади, обхватывала руками, сдавливала грудную клетку и прижималась что есть силы. В такие моменты она и чувствовала, что мечется сквозь нешуточные расстояния бестолковой паутинкой.

Усилием воли возвращала она себя к реальности. Ей не был противен муж, нет. Хотя, если раньше ей нравилось, что фигура мужа сразу заполняла пространство кухни, теперь ей становилось немного тесно рядом. Её далёкий "он" был нескладным и порывистым. Нескладным, странным, гениальным. Мужу он точно не понравился бы – слишком легковесный и несерьёзный. Она могла уже довольно отстранённо рассуждать обо всём этом. В целом, похоже, приспособилась к своей двойной внутренней жизни.

Хуже теперь было по утрам. Листья прорастали с новой силой. Настя затравленно смотрела на спящего мужа и думала, что если всё изменить, уйти? Муж, похоже, теперь догадывался. Не трогал её. Выжидал, надеялся. Получалось, чтобы дать жизнь одному, нужному ей, надо убить другого, ненужного. Убить и выбросить на помойку. И детей тоже. Они стали ненужные? Настя с ужасом гнала эту мысль. Но ведь правда колола глаза, от неё нельзя было вечно отворачиваться. Сколько можно врать? Детей нужно было бы убить, не целиком, не физически. Ведь их мир рухнет, если Настя уйдёт от мужа. Рухнет хотя бы частично, значит и частички их душ умрут. Это катастрофа. Вспоминалось тут ещё кошмарное словосочетание "делить детей". А с кем муж будет заниматься любовью? Он ведь любит её, это она точно знала. А вдруг не захочет ни с кем и никогда? И так до смерти. Сколько же непоправимого может произойти. Такие вот странные, абсурдные мысли лезли Насте в голову, когда она сидела на краю кровати, глядела на спящего мужа. И остаться тоже нельзя. Ведь тогда она убьёт себя. Каждую минуту убивает себя ненужными действиями и суетливыми мыслями. И думает, и делает она всё через силу. Не обязательно бросаться под поезд. Можно просто влачить жалкое существование, не живя. Вдали от него. Не быть уже матерью, женой. Превратиться в бездушный автомат выполняющий прежние функции. Без любви, без нежности.

Иногда по ночам в полусне Настя крепко обхватывала мужа ногой и рукой. Возможно, не до конца сознавая, что это муж, а не он. И в следующий миг они сплетались в яростном объятии. Это казалось странным только наутро. Было стыдно смотреть на мужа, словно она попользовалась слабым. Она даже прикидывала, может любит их обоих? Возможно ли такое? Что из этого следует? Ночью всё было в дурмане, не разберёшь. А днём думалось, что слишком уж разные эти чувства. Что из них любовь? Или ни то, ни другое? Одно свежее, трепетное и воздушное, как весенняя листва. Другое привычное и надёжное, привычное, как своя собственная рука, нога, чистый дом и запах вкусной еды. Да уж, думала Настя, а вот попробуй, останься без руки. Не очень-то надёжна моя рука, если она то и дело прорастает свежими ростками. Глядя на них, она глупо улыбалась. Несмотря на то, что нужно было их сдирать с себя как кожу. Процедура с каждым разом становилась мучительнее. Но ведь весна не вечна, думала Настя. Ведь придёт лето, осень, зима... жизнь...

Однажды утром она не стала убирать ростки с рук. Да, да. Это были уже ростки на тонких веточках. На концах веточек зарозовели крошечные бутоны. Сколько же можно? Обречённо села на кухне на табурет, опустила плечи, покрытые зелёным пушком.
Муж вошёл через некоторое время. Заслонил собой дверной проём.

– Не спится?

Она измученно поглядела на него снизу вверх. Муж сел рядом. Ласково провёл тыльной стороной ладони по нежной листве на предплечье.

– Что же делать? – спросила Настя почти шёпотом.

Муж долго ничего не мог ответить. Потом промолвил:

– Дурочка бедная, – положил надёжную, как большая дубовая ветвь руку за Настиной спиной на обеденный стол. Вроде приобнял её, но и не коснулся. И не сказал: "Дурочка моя бедная", заметила она. А просто "дурочка бедная". Ничья дурочка.

Настя наклонилась к мужу и упёрлась головой ему под мышку. Она так устала. Так устала! Её прозрачная паутинка истончилась, стала почти невидимой. Но минуты бегут, сменяют одна другую, день становится длиннее, дети растут. Лето, осень, зима... жизнь...


Картинка - Одилон Редон. Весна