Мгновенье Хемингуэя

Чем дальше, тем сильнее чувство временного своего присутствия в этом мире!
                автор


Хемингуэй сидел в кресле на веранде и смотрел вдаль с перспективы дома. Он был один. Как всегда, один и никому не нужен. Так он думал про себя и своё положение в этом мире.
Оно было нормальным. После выхода в свет большинства произведений его имя закрепилось в литературных хрониках. Ну а после Нобелевской премии ему оставалось лишь пожинать лавры. Так все думали о его жизни в последние годы...
Он расстегнул ворот рубахи, было душно. На Кубе, вдобавок, было бы жарко, но там ветерок океана обдавала тело хорошо знакомым приятелем.
«Вчера заметил недалеко от виллы человека в черных очках», - размышлял писатель. Видел его неделю назад. То ли местный житель, то ли приезжий. Неужели за ним следят? А какой смысл? Что такого он сказал репортеру местной газеты о России? Да, вроде, ничего особенного. Да, говорил, что люди там живут, как люди. А власти? Да какое кому дело до функционеров?
Он откинулся в кресле. Задел винтовку у подлокотника, с ней ходил на охоту в Африке. Славное было время!
Время оно такое, всегда хорошее, всегда нужное кому-то. Но следить за ним?
Пришел слуга, которого он хорошо знал ещё на Кубе.
- Ну что, Мигель, сегодня душно?
- Да господин. Но это пройдёт, ливень пройдет, а с ним и духота. Так всегда перед грозой.
Спокойный, как всегда невозмутимый. Недавно Мигель привёз свою жену. Хозяин разрешил. Даже не разрешил!
Хемингуэй просто возмутился, как мужичина может жить без жены и детей!
Ведь сам недолго оставался одиноким и недоступным. Лишь одна женщина знала цену этой недоступности, не став мешать очередному увлечению.
Мигель ушел.
Сейчас Эрнест мучил себя тем, что вспоминал фронт, где воевал много лет назад. И... не мог вспомнить имена боевых друзей. Задумал роман, хотел вернуться к тем годам и людям, понимая, что лучше не написать, не пройдя через свои переживания. Но в памяти ничего не осталось…
Ах это лечение, что ему придумали! Что за средневековая дикость устраивать пытки с электрическими контактами? Но тогда, в средние века, не было электричества. Оно просто было. Люди не знали о нём ничего! Значит, получается, была современная пытка электрошоком?!
Как можно эскулапам давать волю губить личность человека? Как? А может это и не врачи, а агенты разведывательного департамента? Что с него, писателя, взять? Что?
Он подскочил, услышав шорох у ограды. Пригляделся левым глазом. Правый не годился в следопыты. Давно не годился. Целился он, Эрнест, всегда левым… Поэтому добавлял пару микро-дюймов вправо для точности. Впрочем, не всегда попадал… Так, игра в охотника и в неожиданный азарт!
Это помнил. И шорох тот от соседской собаки, обнюхивающей свои же следы. Людей не было…
Чем ему теперь заниматься, когда ни черта не помнит? Выдумывать, пыжиться с воображением Герберта Уэллса?
Он закрыл глаза. Когда открыл, то опять увидел того же незнакомца в темных очках, в таких не появляются на пляже. Очки скрывают от людей свои мысли и назначение работы. Он потянулся к винтовке, привязанной к Монте Карло местом выпуска. Любимая старушка-игрушка! Она была ещё теплой после того, как брал её недавно в свои руки.
С чувством прицелился в того типа. Но и левый глаз заслезился и все размазал в перспективе.
Вот черт, что им надо от него? Что они не знают о нем? Всего того, что он и сам теперь не знает из-за тех холодных контактов у виска! Последнее вознамерились  забрать?
Нет, уж, не выйдет! Не выйдет ни у кого!
Эрнест неожиданно приставил дуло к своей голове, да-да прямо к следу того грёбанного контакта!
Его озарила мысль, что он уйдёт раньше, чем они придут к нему, нахальные, самодовольные, с сигарами во ртах. Он их обставит, как его отец когда-то убежал от чего-то своего и непонятного никому.
Прижал уже потеплевший метал дула к виску головы и… нажал на курок.
Миг, но его хватило, чтобы «увидеть» фильм о себе в мельчайших подробностях. Но как можно совместить это мгновение со временем не длиною, а объёмом в 62 года?!