Конец високосного года 81

Электронный термометр, калиброванный по шкале Цельсия, показывает тридцать восемь и пять.
- Самая отличная температура, - говорит Хаус. - Получишь чёрный пояс в единоборстве с вирусами.
Слава Богу, сам он, кажется, немного оклемался.
Наши кровати против правил придвинуты почти вплотную к перегородке - можно не только переговариваться, не повышая голоса, но свободно читать друг у друга с экрана смартфона.
Но Хаус все равно недоволен:
- Это дискриминация! Почему этих ребят из Голливуда можно держать в одной палате, а нас с Уилсоном только через стенку?
- Потому что у Уилсона ещё анализы не взяты, - спокойно отвечает Чейз. - Как раз и возьму, - и ко мне: - Открывай рот!
- Нужно предупредить Ней, - говорю, с трудом переглатывая ощущение ватной палочки в горле. - Если она пойдёт к ним домой в поисках Саманты, то... там же настоящий притон. Нет, сам Байкли был славным парнем, хотя и хулиганистым, но соваться в гости к его семье без пулемёта и смирительной рубашки я бы не рискнул.
- Хорошо ещё, что их мать с ними справляется. Но такая справится, с кем угодно, такой я бы сам испугался - она похожа на грузовик, - Чейз всё никак не может справиться со своим подростковым боди-негативом.
- А ещё она похожа на Ней, - говорит Хаус. - Ты понимаешь, Уилсон: всё, что ты слышал и вспомнил из бреда Айо - библейские цитаты на тему мести. И Немезида, кстати, которой он обозвал нашу таинственную медсестру, тоже из той же оперы.
- Подожди, так ты хочешь сказать, что... ?
- Что мы ввели этому парню нестандартную дозу препарата, и он умер. Саманта знала и что доза нестандартная, и что вводить её мы не имели права. И она – не врач.
- Но ведь не от этой же дозы он умер!
- Умер он от полиорганной недостаточности. А тот парень, супруга которого пырнула тебя ножом, от какого передоза умер?
Я невольно касаюсь запястья - странно, но при упоминании об этой истории у меня начинает ныть не проткнутая грудь, а покусанная собакой рука. Ранка давно зажила, даже серьезного шрама не осталось. А вот это ощущение со мной.
Дикая дичь, но складывается одно к одному, как пазл. Саманта стопроцентно  знала и что мы с Хаусом дали парню эту дозу отчаяния, и что мы не должны были этого делать. Хватит ли её медицинских познаний для понимания того, что смерть брата - а я теперь уже почти уверен, что он ей брат - не связана с этой передозировкой? Учитывая субъективность, искажающую понимание даже более образованных докторов, едва ли. Но ведь она же сама покрывала меня! Да, но тогда, когда она меня покрывала, он был ещё жив. И у нас всех ещё была надежда… Ну, ладно, у нас особой надежды не было. Иначе мы бы не стали… я бы не стал нарушать правила. А потом? Она же и потом никому ничего не сказала. Хотя… матери могла сказать, и матери не нужно было стучать в запертую дверь - Саманта сама вполне могла её впустить, пока охранник бегал на отлив. Надо всё-таки просмотреть запись регистратора…
Я ещё прокручиваю это всё в голове, а сам уже набираю телефонный номер Ней.
Несколько мучительных мгновений жду, сжимая телефон так, что на нём, кажется, должны появиться отпечатки моих горячих от жара пальцев .
- Да, доктор Уилсон?
- Ней!
Слава Богу, она ответила.
- Ней, вы собирались на квартиру к Саманте. Я хотел вам сказать...
- Я уже там, доктор Уилсон, но у неё на квартире никого нет - замок. Соседи сказали, что у них несчастье - кто-то из семьи умер...
"Ну да, умер. Сын. От полиорганной недостаточности..."
Но тут она добавляет:
- В тюрьме. Вроде они поехали забирать тело...
Очередной пазл встаёт на своё место. Значит, в тюрьме. Значит, это умер тот парень, который собирался быть донором почки для брата. Брат-реципиент умер у нас, брат-донор не понадобился, условно-досрочного освобождения не получилось, а теперь выходит умер и он. Вряд ли от болезни - он готовился быть донором, сдавал анализы, его осматривал тюремный врач, который хоть и тюремный, но всё-таки врач. Получается такой вот интересный подытог: две смерти, два трупа, два сына. И будь они хоть трижды хулиганы и уголовники, для матери они – дети, которые некогда сосали её чёрную грудь и слушали её колыбельные песни, да хоть просто «а-а», если у неё так себе с репертуаром. А мы – врачи - эти две жизни вроде как оборвали, а должны бы были спасти. Понятно, что это не так, но субъективное восприятие негритянки из неблагополучных кварталов далеко от философской трактовки возможности коррекции предопределённости.
- Значит, скорее всего, насильственная смерть - самоубийство или поножовщина, или от чего там умирают в тюрьмах? Это могло спровоцировать и мать, и сестру. Хаус, слышишь? У Байкли умер другой сын, тот, что в тюрьме, потенциальный донор. Он не получил УДО из-за смерти брата, не то, наверное, был бы жив. Ты понимаешь, что это – мотив? Саманта могла…
- Это не Саманта, - вдруг качает головой Хаус. - Она не при чём.
- Ты же говоришь это не просто потому, что неровно к ней дышишь?
- Я к ней дышу не прерывистее, чем ты  к буфетчице. Я ко всем профессионалкам ровно дышу, тем более к бывшим.
- Это только у тебя такое может быть – «бывшая профессионалка», - не удерживаюсь от замечания я.
- Не в этом дело. Просто я так понимаю, мы тут с тобой исходим из того, что таинственная медсестра, похожая на Ней, могла быть мамашей Байкли, которая проникла сюда в сговоре с Самантой и отравила источники вод своим мстительным выдохом. Да, она – вылитая Ней, я помню эту даму из славного семейства тяжёлой техники для дорожных работ. Но если мы так думаем, встаёт закономерный вопрос: а, собственно, зачем огород городить? Что могло помешать Саманте самой, без всяких дополнительных ухищрений, просто взять - и ввести мне транексамзилат, если не чего похуже - ей это и труда бы не составило, и подозрения бы ни у кого не вызвало.
- Может, мать хотела всё сделать своими руками и просто попросила пропустить её сюда?
- Что "всё "? Смешать раствор в бутылке? Потому что ввести иглу внутривенно она бы всё равно не сумела. И Саманта, по-любому, спросила бы, зачем ей сюда проникать, да ещё переодеваться.
- Ну, хорошо, пусть ты прав. Но какой тогда остаётся вариант? И если Саманта не причём, где же она?
- Запроси у Венди её досье, - советует Хаус. - Может быть, мы вообще строим дом на песке, и она не имеет отношения к Байкли.
- Адрес, Хаус! У неё тот же адрес.
- В этих фавелах чёрт ногу сломит. По одному адресу может числиться сотня человек и не проживать ни один из них. Кстати, если она из семьи Байкли, она могла уйти с работы и потому, что узнала о смерти другого брата и в горе понадобилась семье, как старшая дочь.
- Откуда узнала?
- От матери, например
- Ага, значит ты всё-таки не отрицаешь, что мамаша Байкли была тут, и это её Орли чуть не принял за Ней?
- А ты видел её а другом месте в это же время?
- Кого? Ней?
- Если видел обеих, придётся искать кого-то третьего.
- Я не знаю. Я не вспомнил этого, но ее мог видеть кто-то другой - не обязательно что я.
- Проведём тотальный опрос? Вот только проблема в том, - говорит Хаус, - что мы пока на положении вольерных попугаев. Правда, говорящих, что радует. Но для связи с внешним миром приходится ждать зоотехника с орешками. Это я про Чейза, если ты не понял. Звони Венди!
Я послушно звоню и прошу мне переслать скрины досье Саманты Клейн. Пока файл прогружается, я успеваю про себя сыграть в чёт-нечет, но всё оказывается до смешного просто и даже скучно:
- Зеро, Хаус. Только Клейн она не по мужу, а по отцу. Он белый. Все дети в семье Байкли от разных отцов. Так бывает.
- Справедливости ради, несостоявшийся донор с несостоявшимся реципиентом и ещё двое младших, судя по всему, родные
- А это вам откуда известно, мистер Шерлок Хаус?
- Из анализов на совместимость, по системе тканевых антигенов. Сам знаешь, насколько точно там считывается родство. Мы же их проверяли ещё в первый раз.
- И ты запомнил? Ты, который фамилии своих пациентов не помнит?
- На кой чёрт мне их фамилии? Вот тканевые антигены – информация куда более интересная. И из неё следует, что по крайней мере две пары сибсов в семье Байкли, действительно, попарно сибсы.
При этих его словах я снова вспоминаю проклятую коробку, украшенную летающим гандоном. Она у меня висит над душой, как у Дамоклеса кухонное орудие над шеей, но я снова проглатываю эту тайну – не время.
- Кстати, об анализах, - говорю. - Та распечатка, что показывала Марта... Это же был экстренный забор, который сделал Сабини во время твоей тромбоэмболии. А где результаты первого забора, после коронарографии и расширения коронарного стента? Я ведь помню, что анализ взяли, а и не могли не взять – всегда берём, и Саманта понесла его в лабораторию. Почему лаборанты ещё тогда не обратили внимания на коагулограмму? Она же вопиет к небесам.
- Элементарно, Уотсон. Потому что Саманта не донесла кровь до лаборатории.
- А куда же она её дела?
- Возможно, туда же, куда и сама делась.
- Взяла и повезла с собой в тюрьму за телом брата?
-:А с чего ты решил, что она поехала в тюрьму? Соседи сказали "они поехали забрать тело", поимённо поехавших не перечисляли. Там, если помнишь, довольно большая семья, для местоимения «они» достаточно четверти. Да и само-то событие объявлено пресловутыми соседями лишь с определенной вероятностью.
- Подожди-подожди, - говорю. - А если Саманта, действительно, ничего такого не делала, а негритянка, которая здесь была, действительно просто Ней? Может же у тебя случиться с коагулограммой что-то, кроме внешнего отравления? Тот же волдемортит повышает свёртываемость - только в путь. Может быть, мы вообще устроили всё это расследование на пустом месте - мы же даже пока, что в капельницах, не знаем. Не досчитались упаковки транексамзилата, и уже построили целую дедукцию. А если это просто косяк - кто-то не списал расход или унес в другое отделение без отметки в журнале. Та же Саманта.
- Мы не только транексамзилата, мы и самой Саманты не досчитались, - напоминает Хаус. – Плюс бред Айо.
- На который никто не обратил бы внимания, если бы он сразу после этого не умер.
- Но он таки-умер. А перед этим встал.
- Не мне тебе рассказывать о предагональном приливе сил. О гормонах надпочечников, например…
- А что вы гадаете, кто здесь был? - вдруг подаёт голос из своей палаты Орли, который, оказывается, все это время грел уши о наш разговор с помощью все того-же фонендоскопа - где они с Лео только его спёрли? - У вас же есть телефонная связь с этой вашей Ней. Возьмите и спросите, была она сегодня в инфекционном боксе в нужное время или нет.
Мы с Хаусом изумлённо глядим друг на друга. Отравленные вечной его формулой: "все лгут", мы даже мысли не допустили просто взять и спросить.
Снова торопливо  набираю номер, чтобы услышать бесстрастное:
- Да, доктор Уилсон?
- Ней, вы когда сегодня заходили в инфекционный бокс?
- Сегодня? Когда передавали аптеку утром, - припоминает она и, мне кажется, загибает пальцы – так обстоятельно звучит по телефону её густой голос. – Когда переводили Рубинштейн, и когда забирали тело умершего. Три раза.
- И все три раза надевали защитный костюм?
- Конечно, - с лёгким недоумением. - Как положено…
- А… вы надевали его в фильтре или, может быть, где-то раньше?
- В фильтре… - недоумение в её голосе нарастает в геометрической прогрессии. – Где же «раньше»?
Но я задаю всё-таки ещё один вопрос, уже рискуя показаться малость повреждённым из-за температуры и интоксикации:
- Ней, когда вы принимали утром аптеку, там был транексамзилат?
- Был, - без колебания отвечает она.
- Был… А сколько?
- Упаковка. Пять ампул.
- Вы их своими глазами видели?
- Доктор Уилсон, - говорит она веско. – Того, чего я не вижу своими глазами, я не подписываю.
- Да. Хорошо, - бормочу я удручённо. – Всё правильно…Хорошо, Ней. Спасибо.
Нажимаю отбой и только открываю рот, чтобы пересказать разговор Хаусу. Как он машет на меня рукой:
- Да понял я, понял. Значит, всё-таки не она… Теперь что? Запись с камеры? Только… знаешь что, ты бы, что ли, дух перевёл, пинкертон. Смотри, что твой датчик пишет.Это уже не чёрный пояс, тут уже чёрной ленточкой начинает попахивать.
- Это ты загибаешь, - говорю. - Подумаешь, тридцать девять.Я тут вообще-то приболел, если ты не заметил. Имею право.