Путевые заметки. Алма-Ата. 1983

В подземном переходе через Коммунистическую кешесi в стеклянном павильоне «Книги» в дорогу купил избранное Хемингуэя.
Моими попутчиками в купе были два демобилизованных солдата, добирающихся домой из Комсомольска-на-Амуре и преподаватель истории КПСС из Алма-Атинского университета, казах. Солдат вскоре после отправления пересадили в другое купе, а на их место пришли двое казахов, преподавателей университета: этнограф и фольклорист и принялись вместе с историком пить водку, смешивая ее с шампанским. Они шумно говорили по-казахски, пригласили демобилизованных солдат. Я переждал веселье в коридоре и в опустелом купе лег на свою нижнюю полку, и заснул. Спал недолго. Открыл глаза. На меня смотрел историк, он улыбался. Я улыбнулся в ответ и сел. Мы сидели друг против друга и улыбались, пока не пришли двое других преподавателей с бутылками шампанского и пива. Я сделал попытку выйти из купе.
—Не уходи, —сказал высокий плотный казах с обвислыми плечами похожий на богатыря из казахского эпоса, —Посиди с нами.
—Я не пью, —ответил я.
—Посиди. За компанию. Тебя как зовут?
Я ответил. Он повторил, вслушиваясь в музыку чужой речи и продолжил, —Я, фольклорист, а он, —он указал на соседа, —этнограф, он нашел клад.
—Я читал о кладе в газете «Вечерняя Алма-Ата», —сказал я и достал из сумки газету.
—Этот, этот, —радостно закивали попутчики и почти одновременно быстро заговорили по-казахски. 
—Я этнограф, —сказал третий, выхватил из моих рук газету, после чего спросил, —можно?
—У нас праздник, — сказал фольклорист, разливая по стаканам шампанское, и протянул мне стакан с шампанским, —выпей. У нас праздник.
Этнограф бережно спрятал газету под подушку, произнес, —потом почитаю. Он поднял свой стакан и начал говорить на русском языке долго и красиво, всякий раз, возвращаясь к теме дружбы народов. Он говорил очень красиво.
—А теперь ты, — он двинул в мою сторону своим стаканом. Я засмущался, произнес быстро: —Я присоединяюсь, лучше не скажешь. Я могу только повторить, «за дружбу русского и казахского народов.
Выпили. Шампанское было очень вкусным. Я допил стакан, спросил, — Разрешите? Полезу на верхнюю полку, очень устал.
—Посиди, пожалуйста. Потом мы будем говорить до утра, ты на нас не обижайся, спи, мы давно не виделись.
Открыли вторую бутылку. Шампанское ударило мне в голову. Было приятно сидеть и слушать чужую речь.
—Это Саади, —пояснил историк декламацию фольклориста.
—Как музыка, —сказал я. Казахи засмеялись. —А теперь, он читает свои стихи, —пояснил снова историк, —ты сидишь с правнуком великого казахского поэта.
Историк назвал имя поэта и поднял стакан с шампанским:
—Так выпьем за то, чтобы было мирное небо над головой, чтобы всегда сияло солнце, чтобы была эта степь, —он двинул стаканом в сторону окна, за которым раскинулась казахстанская степь, продолжил, —за тебя. За нас.
Чокнулись стаканами, выпили, заговорили по – казахски, Я вопросительно посмотрел на историка. Он кивнул, —можно. Я залез на верхнюю полку и заснул как убитый. Наутро вышел в туалет, а вернувшись обнаружил, что в купе набилось втрое больше вчерашнего людей, пили все: бригадир поезда, проводник, мои попутчики, преподаватели, приглашенный из другого купе начальник станции Чимкент… Я остался стоять в коридоре. В Арысе вышли фольклорист и этнограф. Бригадир пересадил меня в свое купе. Читать Хемингуэя не хотелось, и я листал переплетенный в книгу том технорабочего проекта на одну из задач АСУ, внедряемую на Алма-Атинской дороге, и говорил молодому казаху, ехавшему со стариком отцом в Кандагач, что приезжал по приказу заместителя министра с проверкой Алма-Атинской железной дороги и как меня встретили, возили на Медео, и это была почти правда. Молодой сочувственно кивал и не верил. Весь вагон сочувствовал мне, оказавшемуся в одном купе с такими попутчиками, не догадываясь, что я спал и не слышал криков безудержной гульбы.
Историк вышел к Кзыл-Орде, мое купе опустело, и я вернулся на свое, указанное в билете место 23. Пахло пивом и салатом, по полу катались пустые бутылки. Я прикрыл дверь, перестелил постель, лег не раздеваясь, открыл том Хемингуэя и почти физически ощутил ритм его прозы, как глоток пива с похмелья. Прочел рассказ «Разоблачение», прежде не читал этого рассказа и это меня обрадовало.
Без стука вошел проводник. Он был пьян. Он поставил на стол бутылку водки, сказал:
— Ты хороший парень. А они, —он кивнул в сторону двери купе, раскричались, —почему у нас проводник пьяный, он потерял высокое звание железнодорожника…
—Я не пью, —сказал я, кивнув на наполняемый водкой стакан.
—Символически, —он плеснул в другой стакан граммов двадцать водки.
Он выпил. Я не тронул свой стакан.
—Ты не обидишься, если пригласим тестя, взял жену из Аральска, а они знаешь, какие родственнички.
Пришел гордый казах, минут пять выговаривал проводнику по-казахски, ушел.
—Не хочет, —сказал проводник.  Он налил в свой стакан водку, сделал попытку долить в мой с недопитыми граммами, я отклонил горлышко бутылки, достал три сваренных в крутую яйца, очистил. Проводник выпил, затолкал в рот яйцо целиком, я пригубил водку, едва коснувшись водкой губ, проводник с усилием прожевал, начал говорить о политике, национальном вопросе, о двух годах лагеря на Печоре, в который попал по молодой глупости…
От общения с ним меня спасло то, что поезд начал тормозить перед станцией Кандагач, и проводник побежал открывать двери вагона.
На перроне было прохладно, в киосках продавали лишь слипшиеся конфеты. Две девчонки казашки из соседнего купе зябко ёжились на перроне, отчаянно заигрывая с мужчинами, высыпавшими из вагона покурить.
—Далеко едете? —спросил я ту, что было пострашнее и поактивнее.
—До Уральска, —с готовностью ответила. 
Я ехал один в купе с початой бутылкой водки, и у меня мелькнула мысль, пригласить казашку. Не жажда женщины, а инстинкт охотника возбудили эту мысль, но я вернулся в купе, закрыл на секретку дверь и открыл томик Хемингуэя, и второй прочитанный мной рассказ оказался ранее не читанным.
«Я сплю», — мысленно сказал я, увидав дергающуюся ручку двери в попытке открыть дверь. Я выждал время после попытки открыть дверь, выложил на стол еще не прокисшие с отъезда из Алма-Аты творожные сырки, взял заварочный чайник и открыл дверь.
Проводник стоял перед дверью, он укоризненно сказал, —Почему не открываешь? Я- Серик.
—Спал, —я ответил, обошел его и направился к титану с кипятком. Вернувшись, застал Серика в купе.
—Водку будешь? —спросил Серик.
—Нет.
—Я заберу.
Я кивнул, поставил чайник на стол.
—Будь мужчиной, — сказал Серик, —ты один в купе, а мне надо одну …, перейди на время в другое купе.
Он помог мне перенести вещи в купе возле туалета к двум солдатам, которых он переселил вчера из моего купе. Сырки я забыл забрать, возвращаться за ними не хотелось. Я забрался на верхнюю полку, открыл книгу и, впитывая прозу Хемингуэя, замечтался, как стану железнодорожным начальником и уволю бригадира поезда и проводника без права работы на железной дороге. И заснул. И спал до Москвы.