Цветаева как явление

               
                Цветаева  как явление
   Если Пушкин -   это стихия и форма из французского  языка,
Лермонтов – из английского, то Цветаева – из немецкого, первого из ее языков, потом  - русский и французский. Цветаева, особенно поздняя,  не понята ни современниками, ни во  многом и нами, наследниками. Потому что быть ее наследником не удалось никому. Когда ее ставят обычно рядом с Ахматовой, это -  не рядом. Она выше. Она одинока на той вершине, которую позволяет  и даже навязывает гениальность, сочетающаяся с полной безоговорочной бескомпромиссностью. Здесь она так же одинока, как веком ранее был одинок Лермонтов – единственный из русских поэтов, с кем ее можно сопоставить.       Невозможно представить, чтобы она писала стихи, восхваляющие Сталина. И не потому,  что судьба Ахматовой была труднее и трагичнее ( «Муж расстрелян, сын в тюрьме, помолитесь обо мне»). Нет, не была. Трагичнее судьбы Цветаевой и всей ее семьи, даже Анастасии, дожившей до 99 лет, младшей  сестры, любимой матерью  - а Марина была нелюбимой,  о чем она ясно и горько пишет в «Автобиографии» января 1940 года для статьи в 12-й том «Литературной энциклопедии», подготавливаемый в то  время Госиздатом, но так и не вышедший в свет, -  нету!  Цитирую:  «Я   у своей матери старшая дочь, но любимая – не я. Мною она гордится, вторую – любит. Ранняя обида на недостаточность любви». Так ли это? Да, хотела сыновей, и даже имена им заранее придумала: Александр и Кирилл, но родились Марина и Анастасия. Но значит ли это, что не любила. Женщина с немецкой дисциплиной, к тому же добившаяся успеха в самом трудоемком искусстве – пианизме, она и дочерей приучала к строгому порядку, но внимательно приглядываясь  к ним. Мария Александровна заметила у Марины хороший слух и растяжку пальцев и мечтала, что та станет музыкантшей. Анастасия, у которой первое слово было что-то вроде «нога», дало предположение быть ей балериной,  что несколько пугало. В роду не было танцовщиц, к тому же тогда эта профессия была не для благородных. Отец, хотя по рождению не принадлежал к дворянскому сословию, но получил за свои заслуги сначала личное дворянство, а затем потомственное и чин Тайного советника ( на всю Российскую империю их было в 1903 – 99) , а мать  принадлежала к польскому шляхетскому роду. Так вот, хотелось бы сравнить, как она воспитывала детей ( а в семье их было четверо, двое от первого брака отца) : Марина рифмовала с 2, а писала  стихи с 6 лет, в СССР тоже была девочка, писавшая с этого  же возраста, Ника Турбина. Так у кого лучше получилось с образованием дочери и подготовкой ее к взрослой жизни? Хотя Марии Александровне довелось дожить лишь до 13-летия дочери, а мать Ники пережила свою 27-летнюю дочь. По  поводу «сдачи»  несчастных  девочек в пансионаты Швейцарии и Германии – это была обычная практика, не надо  путать их с советскими детдомами, а если уж сравнивать, то в послевоенное  время выжили те, кто в них попал. Мария Александровна позаботилась даже о том, чтобы ее дочери были обеспечены на долгие годы, но, зная их неприспособленность к жизни, обусловленную во многом тем, что именно   со стороны матери они были внучки той «белоручки», Марии Бернацкой, о которой писала Цветаева в стихотворении 1920 года «У первой бабки – четыре сына». Так вот,   средним сыном первой бабки, попадьи, был Иван, будущий профессор Московского   университета, основатель Музея изящных искусств, названного в год столетия смерти Пушкина именем поэта. Обе его жены были очень богатыми невестами. Первая  - дочь знаменитого историка Дмитрия Ивановича Иловайского, по учебнику которого училась вся дореволюционная Россия, вторая, мать Марины и Анастасии, была наследницей миллионного состояния древнего  шляхетского (княжеского) рода. Однако распорядилась она им перед смертью прагматично, завещав, что дочери получат свои миллионы не ранее 40-летия. Она всё предвидела -  хотя девочкам было 13 и 11 лет - что они несколько безалаберны, непрактичны  и поумнеют не ранее означенного ею возраста. Одно предвидеть в 1906 году она не могла – Великой Октябрьской социалистической революции. Вот   из  первого   сборника «Вечерний альбом», посвященного Марии Башкирцевой, кумиру поколения, где 1е стихотворенье – 1908, а всего их 111, стих. «Маме»:
Ты вела своих малюток мимо
Горькой жизни помыслов и дел.

С ранних лет нам близок, кто печален,
Скучен смех и чужд домашний кров...
Наш корабль не в добрый миг отчален
И плывет по воле всех ветров!
Все бледней лазурный остров — детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно, грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!
После смерти матери Марина перестала   даже подходить к роялю. Может быть, ей это казалось  кощунством, кто знает? Зато стихи лились. Следующий сборник включал 122 стихотворенья и был   посвящен Сергею Эфрону. Тут еще одна главная любовь  - Наполеон Бонапарт. Когда-то она убрала иконы и поставила портрет своего кумира. Впрочем, кумира и Лермонтова, и многих  поколений, вплоть до Евгения Николаевича Понасенкова. Отец тогда строго предупредил ее об опасности такой подмены. Но вот стих. «Бонапартисты»:
С раннего детства я — сплю и не сплю —
Вижу гранитные глыбы».
«Любите? Знаете?» — «Знаю! Люблю!»
«С Ним в заточенье пошли бы?»
«За Императора — сердце и кровь,
Все — за святые знамена!»
Так началась роковая любовь
Именем Наполеона.
И – о его   единственном сыне, Орленке, стих . «Герцог Рейхштадтский»
Из светлого круга печальных невест
Не раз долетали призывы.
Что нежные губы! Вздымались до звезд
Его молодые порывы!
Не   суждено было  сбыться порывам… Есть и посвященное Брюсову, который ее не любил и считал подражательницей. Она ответила на редкость тактично:
Улыбнись в мое «окно»,
Иль к шутам меня причисли,—
Не изменишь, все равно!
«Острых чувств» и «нужных мыслей»
Мне от Бога не дано.
Нужно петь, что все темно,
Что над миром сны нависли…
— Так теперь заведено.—
Этих чувств и этих мыслей
Мне от Бога не дано!

С 7й  ее книги «Лебединый стан» у Цветаевой появляется новая интонация: рубленая, то, что она потом определяла как «единица смысла -  слово  и даже слог». То, что потом так ярко – в стих. 1934 «Тоска по родине»: Всяк храм мне чужд, всяк дом мне пуст…»
А теперь переходим к самой трудной теме, к человеку, который погубил и ее, и всю   семью. Но до Марины обратимся к Мариям, ибо бабушки были Мариями, и как пишет о них Цветаева, все они вышли замуж  не по любви, а по велению родителей, чаще отцов. Марине повезло, она вышла по любви. Хотя потом говорила, что «нам надо было остаться друзьями, и тогда мы были бы друзья на всю жизнь»,  и что  мы слишком рано  поженились. Мур писал в дневнике,  что ссоры в семье были бесконечными. Причины? Есть точка зрения, что он, как мужчина, хотел быть не ниже своей гениальной жены. Вот и тянулся как мог. Был он образованным, начитанным, хотела написать «умным», но после его приверженности идеям  евразийства, а особенно полусумасшедшего Николая Федорова, всерьез мечтавшего воскрешать мертвых, как-то последний эпитет не пишется… Окончательно эти идеи признаны ненаучными после теории пассионарности Льва Гумилева. Умно сказал об этом В.В.Розанов: «Если в России нигилизм – России не будет. Будут не лица, а масса». В 1931  идеи марксизма-евразийства  или что-то еще привели Эфрона к службе в ГПУ, с 1936 – ГУГБ. Идеями прекрасного  СССР он сумел  увлечь и Ариадну, которую дома эксплуатировала мать, заставляя делать черновую работу по переписке, коррекции, переводам. Марина каждое утро садилась за письменный стол. Хотя  писала в 1913, что стихи «врываются как маленькие черти», но у нее и много прозы, которая требует работы за столом, в том числе «Повесть о Сонечке», которую Д.Быков считает лучшей прозой 20 века.  Значит, все-таки Сергей был искренним? Марина всю жизнь считала его безупречным рыцарем, не способным предать, не способным на подлость, тем более на преступление.
В его лице я рыцарству верна.
Всем тем, кто жил  и умирал без  страху.
Такие  в роковые времена
Слагают стансы и идут на плаху.
.  Сергей нигде не работал официально, иногда пописывал статьи в безгонорарные журналы, был  соредактором ж. «Вёрсты» ( наряду с Дмитрием Петровичем Святополк-Мирским  и Петром Петровичем Сувчинским), впрочем, вышло всего 3 номера. В 1927 из движения выделились левые силы, сочувствующие режиму Сталина, поддерживающие идеи Маркса на новой русской, а не европейской  почве. Эфрон и Святополк –Мирский вернулись и окончили жизнь в застенках. Сувчинский остался в Париже и благополучно дожил до 92 лет. Не могла же Марина не понимать, не догадываться, откуда ему приходят ежемесячно тысячи франков. Но  тогдашняя ее книга «Лебединый стан» (1917-1921), когда она потеряла мужа на долгие 5 лет, это  о нем, о рыцаре без страха и упрека:
На кортике своем – Марина
ты начертал, встав за Отчизну.
Была я первой и единой
в твоей великолепной жизни.
И далее, не верующая, теперь обращается к Богу: За отрока – за Голубя – За Сына, За царевича младого Алексия, Помолись, церковная Россия!
Андрей Шенье взошел на эшафот.
А я живу — и это страшный грех.
Есть времена — железные — для всех.
И не певец, кто в порохе — поет.
И еще страшнее: Не  человек, кто  в наши дни живет. ( 17 апр 1918).
   Удивительно, как  Марк Александрович Алданов, в 1919 уехавший заграницу и никогда более России не видевший, понял  то, что с ней случилось, намного глубже и серьезнее соотечественников. В  то время  как люди, на своей шкуре пережившие катаклизмы Октября и следующих годов, спорят о личности Сталина, он просто  и ясно написал в романе 1956 года «Самоубийство»: «…этот человек, так страстно влюбленный в саморекламу, позднее ею занимавшийся 35 лет с небывалым успехом, в молодости ничего о себе не сообщал даже близким товарищам: вероятно, всех  подозревал в провокации»  и еще: при нем, т е при Кобе, испытывал смутное чувство, будто находится в обществе настоящего злодея. Казалось,  что такое же чувство испытывают и другие хорошо знающие Кобу люди и тоже этого не говорят:  что-то   в самой внешности внушало людям осторожность».  После смерти Като Сванидзе сказал: Только она умела смягчить мое каменное сердце. Теперь всех  ненавижу.
  А  у нас всё ищут хоть след  гениальности! «А Ленин, сказавший, что презрение к людям плохое  свойство для государственного человека. Потому  и сказал это, что думал противоположное, и в этом отношении мало отличался от Муссолини, Гитлера, Троцкого и уступал одному Сталину» (М.Алданов).  Времени прошло не так много, Анастасия Ивановна была нашей современницей, с ней можно было поговорить, а уже ничего  не могут представить из эпохи, в которой жили деды и даже отцы. Д.Быков говорит о ее румянце, довольстве -   всем плохо в революционные годы, а ей хорошо, потому что - ново. Ю.Меньшова на ЦТ обвиняет в смерти дочери. Давайте подробно об этом. Муж в 1917 сказал: Питер взят, но Москва еще нет. Мы должны оборонять Москву. Затем с Белой армией отступают на Дон. Марина с двумя дочерьми ( Аля 18.9.1912, Ира 2.1917) в той своей   квартире, в которой они жили после свадьбы. 7   комнат. Теперь отапливалась лишь одна, на дрова шло всё:   ломала мебель, сама выпиливала на чердаке балки, но t не поднималась выше 5 * и по стенам был иней. За продуктами ездила в теплушках по деревням, меняла, однажды на вопрос бабы-попутчицы ответила, что у нее  из богатства -  дети. Та: И, какое ж это богатство?  Да, она находит новых друзей, через   поэта Павла Антокольского  – это студийцы –вахтанговцы. Они рядом, по   соседству. Должна же быть у нее хоть какая-то отдушина, чтоб не сойти с ума!  Люди не выдерживали и буквально сходили с ума, Блок не единственный пример, даже сам основатель, все –таки интеллигент, не избежал сей печальной участи. Летом 1937, в другой не менее трагический период ее жизни, она вспомнила о том времени и написала свою повесть о том времени.
    Детей кормить нечем. Знакомый уговаривает (это зафиксировано в воспоминаниях дочери) отдать детей в Кунцевский приют, там якобы кормят даже американским шоколадом. Отвозит. Навещает. Не надо  спекуляций- статей с провокационными названиями: Как   Цветаева убила свою дочь. Якобы обе золовки -   и Вера, и Лиля – Елизавета просили отдать им Иру, чтоб ее спасти, а она дочь не любила, считала ее чуть не слабоумной  и не отдала. Смотрим:  Лиля ( 1885-1976), Вера (1888- 1945), обе пережили Марину  и могли говорить потом всё что угодно. Кто может проверить, что они предлагали  в 1919? Ариадна всё описала по-другому. Это  была самая страшная зима, Марина понимала, что они ее не переживут. Уже съедено и выменено всё, что можно. Уже порублена вся мебель и выпилены даже балки на чердаке. «Ах, она пишет письма и стихи, а за детьми не следит». В самом деле, какое бездушие:  пишет на обоях -  больше не на чем -  стихи, которые ведь приходят сами. Кто их не писал – не знает  об этом. Она устраивается на службу в Наркомнац, клеит там какие-то бумажки. Бессмысленность этой работы угнетает. Ее слова: «В революции главное понять: всё пропало». В июне 1921 от Эренбурга она узнает, что муж жив, в июле получает от него письмо и начинает хлопоты по отъезду. В Прагу, где Сергей учился в университете, они приехали 1 августа 1922. Долгие объятья на вокзале – «оторваться не могли», но потом, хотя много друзей ( ее поэзией интересуется Ходасевич, в 13 статьях он анализирует ее поэзию),  будни в бедности, в обострении болезни Сергея прорываются ссорами, которые доходят до желания развода.  1 февраля 1925 родился Мур, ребенок необыкновенной красоты и ума. Таких  же, как у сестры, тоже гениально одаренной и тоже с загубленной жизнью. Даже Ира, погибшая в 2г10 м, на всех фото – ребенок с удивительно умным взглядом. Что мы в них потеряли? Но заработков почти нет. «Поэма горы»  и «Поэма конца», «Молодец» - как бы нынче сказали – не бестселлеры.
    Решаются на переезд в Париж. Там вся эмиграция, там больше журналов. В Фавьер на лето приезжали русские, но Марина сторонилась их, не находила общих с эмигрантами слов, ей не по душе было их чванство. В 1927 у нее  эпистолярный роман с Рильке, чьи стихи она переводит. Ее поэме «Новогоднее» посвящена целая книга Бродского. Анализ – безупречен! Только гений может понять гения, сказал Веллер. Так в 1910 ее понял по первым стихам другой гений – Максимилиан Волошин. В 1933 она напишет «Живое о живом», яркую, но так называемую «прозу поэта»: «11 августа – в Коктебеле – в 12 часов пополудни скончался поэт Максимилиан Волошин. Первое, что я почувствовала, прочтя эти строки, было, после естественного удара смерти – удовлетворенность в полдень: в свой час. Жизни ли? И достоверно – в свой любимый час природы, ибо 11 августа ( то есть по-старому конец июля) явно полдень года». Эмиграция отворачивается от нее, узнав, что Сергей стал агентом НКВД, да еще   провалившимся агентом после нашумевшего убийства Игнатия Рейсса. По всему строю мыслей и характера Сергей все же был не прагматиком, а идейным. Это можно понять по тому, как он увлек дочь, которая в 24 года решила ехать в СССР, хотя сам Бунин ее предупреждал: «Заберут  в застенки! Будешь стоять на голом полу, набивая на пятках верблюжьи мозоли». Поразительное предвидение до деталей, именно так и стояла в карцере, босая и раздетая. Но тогда, в 1937, писала в письмах: О чём говорят люди? Какие разговоры слышны на улицах, в автобусах, в метро? Говорят о работе, об ученьи, о прочитанной книге, об увиденном спектакле. Ибо учатся, работают, читают и ходят в театр решительно все. Сколько раз, услышав какое-нибудь меткое замечание, какой-нибудь оживлённый спор, я оборачивалась, желая посмотреть на лица собеседников, и удивлялась кажущемуся несоответствию между обликом людей и темами, затрагиваемыми ими. Да и правда, я не привыкла, чтобы рабочие в столовых, едущие с работы или на работу, разбирали Шекспира, игру актёров, режиссёрский замысел; чтобы колхозницы толковали о последней прочитанной книге, чтобы домработницы рассказывали об успехах и трудностях учёбы. «А у нас в цехе»... «А у нас, в Маруськиной бригаде»... «Ты читал?». «Ты видел?». «В пятой школе»... «Работаем по-стахановски»... «А вот Маяковский сказал»... «Учусь на отлично, вот только математика»... «Много Шуму из Ничего» идёт у Вахтангова, пойдём в выходной»... «Подтянуться надо, все отвечаем»...
Я помню, как в первый раз я пошла в театр смотреть «Принцессу Турандот», самую свою старую театральную знакомую. Пьесу я знала хорошо, но зала для меня была совершенно новой. Рядом со мной оказалась пожилая женщина в синем платье и красном платочке. В антракте она объясняла своему сыну, мальчику лет десяти, содержание пьесы, и меня поразило, как толково она разбирается в этой буффонаде, как она чувствует и юмор, и поэзию сказки. «Я уже во второй раз смотрю», сказала мне она, «а вот мальчишка — в первый. А вы что, тоже будете из метро?» - «Из метро?».
— «Ну да, я думала. Ведь сегодня — половина театра — наши метростроевцы. Я думала, вы тоже. Мы всей бригадой собрались — а вот там — Тонина бригада, а левее — Ванькина. В прошлый раз ходили смотреть “Укрощение Строптивой”. Очень всем понравилось!» Я посмотрела кругом. Мне было так хорошо, что вокруг меня сидели метростроевцы, мне было так хорошо смотреть, как они смотрят пьесу, слышать, как в антрактах они её обсуждают; мне было так хорошо, что соседка моя и меня приняла за метростроевку!
Очень сильно изменилась Москва за эти годы. Поражает, сравнительно с прошлым, количество новых, высоких, светлых домов, новых кварталов, выросших там, где прежде стояли избушки на курьих ножках и деревянные особнячки, количество продуктовых и универсальных магазинов, качество и обилие товаров. И в Париже я не видала такого количества великолепных гастрономических магазинов, булочных, кондитерских, и такого количества покупателей в них, как здесь. Покупают радостно и много - покупает та же пёстрая, разнообразная толпа, которую встречаешь всюду, и в метро, и в театрах, и у ворот фабрик и заводов, и в коридорах школ и университетов. Замечательно, что здесь перестаёшь оценивать (на глаз) людей по внешнему признаку: красивое платье, шёлковые чулки - кто она, работница-стахановка, колхозница, приехавшая в Москву, студентка? Тяга к хорошим, красивым вещам - велика. И хороших вещей много, очень много, и невероятно велик спрос на них. В квартирах появляются новые веши - красивые сервизы, лампы, безделушки. Всё больше и больше производится хороших, добротных вещей.
     Честное слово:  о  чем это?  В июне 1939 Марина с сыном прибывают в СССР.  Мур не хотел ехать, словно знал, что кроме цепи несчастий – сменил 8 школ по причине отсутствия прописки – ничего не будет. Живут на летней даче в Болшево. В другой половине  -   Клепинины. Они, как и Сергей, провалившиеся агенты. Их кормят 3 раза  в день. Но  атмосфера надвигающегося ужаса парализует. 27.8 арест  Ариадны. 10.10  арест Сергея. Вся семья разорена. Даже имя основателя Ивана Владимировича Цветаева  -  музей не носит. Музей изобразительных  искусств  с 1937, с юбилея смерти!  - носит имя Пушкина. Цветаев мечтал, что музей расширится буквой П, но этого не случилось и через 110 лет. О современном положении   промолчу ввиду незаконченности.  А в 1937  Анастасия в лагерях, Ариадна в лагерях с 1937 – 1955, она, не выдержав пыток, соглашается: да, отец – французский шпион. Сергей, по одной версии, никого не выдал, по другой – сошел  с ума. Он будет расстрелян 16.10.1941. Мур погибнет  на фронте в июле 1944, 19 лет от  роду. Имя Цветаевой слышали, но и всё, да и то далеко не все.  Первые робкие публикации в 1965 в ж. Наука и жизнь  - «Мой Пушкин». Алла Демидова оставила воспоминания, как в 1974 они побывали  в Елабуге. Никто не знал, где могила. Всё произвело на нее самое гнетущее впечатление. И как одинок был отец, влюбленный в дело  создания музея. Вот его дворник  о  музее: «Конечно, барину видней, а всё -  чудно! На  старости лет чем занялись! Баб голых понаставили да мужиков. Да еще освящать задумали. Му-зей!». А вот известный педагог Вахтеров: «Зачем музей? Сейчас нужны лаборатории, школы. Ничего! Придет революция, и мы вместо  всех этих статуй поставим койки и парты». Молодежь относилась равнодушно. Зато как радовался малейшему сочувствию!» ( из статьи Марины «Лавровый венок»). Как саркастична статья «Жених», если  думать как о художественном опусе. Потому что о реальном директоре и писателе Анатолии Корнелиевиче Виноградове всё уточнила Анастасия. Час ее мемуаристики – с 1931. Выразителен и точен каждый ее портрет: Брюсова, Мандельштама, Андрея Белого, Кузмина, Волошина. О последнем – особенно: ведь именно Волошин купил её первую книгу стихов и разыскал московский дом, где жила никому не известная поэтесса. Нарисовался на пороге, и они проговорили пять часов. Вы можете себе вообразить сейчас нечто подобное? А вот в начале прошлого века ещё были люди, так нуждающиеся в талантливости другого. Потом он   пригласил ее к себе в Крым, в Коктебель.Марина  пишет о нем: «Этого человека чудесно хватило на всё, Скажу образно: он был тот самый святой». Она всё понимала о людях, она умна и проницательна. Почему же так кончила? Об этом сказано больше, чем о ее творчестве. Но, прочитав все воспоминания о ее пребывании в эвакуации, пришла к выводу, что спасти ее можно было. Да кому же не хочется жить в 48 лет! Как расцветало и моментально розовело ее серое измученное лицо, стоило только Татьяне Арбузовой оставить ее ночевать, дать надежду, что все устроится. И против на том роковом собрании проголосовал один Тренев, автор "Любови Яровой". Но она еще с Парижа чувствовала себя "зачумленной", как говорила о себе. Тогда знакомые, узнав о Сергее, демонстративно переходили на другую сторону, завидя ее на улице. И ей и здесь стало казаться, что она портит сыну  жизнь  и без нее он быстрее и лучше будет устроен, она так надеялась на Н.Асеева, что он, бездетный, возьмет ее сына к себе. Так  и просила в завещании. Мне кажется, именно забота о сыне толкнула ее к последнему шагу. Но здесь мы говорим о ней как о явлении. Потому что гении такого масштаба приходят в мир как явление.  В чем же ее схожесть, родственность с другим гением, Лермонтовым? Первое – внутреннее одиночество. Вовсе не  обусловленное  дурным характером или фанаберией. Замечено, что и Цветаеву, и Лермонтова описывали по-разному, с симпатией и без, но это скорее характеризовало портретиста.
Послушай! Вспомни обо мне,
Когда, законом осужденный,               
В чужой я буду стороне –
Изгнанник мрачный и презренный.
И будешь ты когда-нибудь
Один, в бессонный час полночи,
Сидеть с свечой… И тайно грудь
Вздохнет – и вдруг заплачут очи;
И молвишь ты: когда-то он,
Здесь, в это самое мгновенье,
Сидел тоскою удручен
И ждал судьбы своей решенье! 1831
Пусть я кого-нибудь люблю:
Любовь не красит жизнь мою.
Она, как чумное пятно
На сердце, жжет, хотя темно;
Враждебной силою гоним,
Я тем живу, что смерть другим:
Живу – как неба властелин –
В прекрасном мире – но один. 1831
Никто моим словам не внемлет… Я один.
День гаснет… Красными рисуясь полосами,
На запад уклонились тучи, и камин
Трещит передо мной. – Я полон весь мечтами
О будущем… И дни мои толпой
Однообразною проходят предо мной,
И тщетно я ищу смущенными очами
Меж них хоть день один, отмеченный судьбой! 1835
В  последнем – сходство особенно   ярко, здесь даже характерные для Цветаевой переносы  - enjambement. А любовь к родине! Да, та же, непонятная (Люблю отчизну я, но странною любовью, не победит ее рассудок мой),  хоть и разоблаченная: «Но  если на дороге куст встает, особенно рябина», ведь «мне и доныне хочется грызть красной рябины горькую кисть». И даже почерки их похожи, а уж что может более ярко охарактеризовать человека, чем его почерк? А ведь их разделяет столетие! Люди высокой культуры понимали другие столетия, ибо в классических гимназиях учили два древних  языка, причем учили так, что в заданиях стояло: переводы стихов! Удивительно слышать некоторых  нынешних руководителей всевозможных кружков, студий:  «Если вы читали современных классиков Сергея Гандлевского (поэт, лауреат премий "Антибукер", Малая Букеровская, "Поэт" и др.; член жюри ряда литературных премий – прим. ред.). и Бахыта Кенжеева (поэт, лауреат премий "Антибукер", "Русская премия", "Антология" и др.; член жюри ряда литературных премий – прим. ред.) вы не назовете среди любимых поэтов Лермонтова. Не потому, что Лермонтов чем-то плох, а потому что Лермонтов писал на совершенно другом языке. Поэзия чудовищно быстро меняется. Десять лет назад писали не совсем так, как пишут сегодня. Если вы любите Лермонтова, значит, вы знаете поэзию, какой она была двести лет назад, и ничего не знаете про нынешнюю».      Характерно, что для нынешних обязателен их титул или премия. А  еще лучше  должность.
У Цветаевой не было ничего.