Рукопись... глава пятая

               

                Г р а ж д а н с к а я   в о й н а.
      
           На Троицу, 23 июня 1918 года по Новому стилю до нашей деревни дошла весть, что Советская власть в Сибири пала. Её свергли чешские легионы и белогвардейские силы. Наступила полоса  белогвардейской, а затем колчаковской реакции в Сибири. 
         В конце августа и в начале сентября 1918 года белогвардейским Омским правительством был проведен первый набор двух возрастов молодёжи в Белую Армию. Наши мужики собрали Сход и решили бойкотировать мобилизацию, не отдавать молодёжь в  Белую армию. Тогда прибыл белогвардейский отряд. Собрали сход крестьян деревни. Офицер в золотых погонах разъяснил, что   сопротивление набору бесполезно. А двух крестьян, Мирона Морозова и Филиппа Новикова арестовали, как зачинщиков акции неповиновения и увезли в Ачинскую тюрьму.
         Призыв парней состоялся в первых числах сентября. Их проводили за околицу с песнями захмелевших мужиков и молодёжи, с плачем и причитаниями опечаленных матерей и сестёр, дети и братья которых уходили служить ненавистному белому правительству. Из наших соседей были призваны  Иван Овечкин, Степан Ткаченко и Максим Нестеренко.
        В октябре 18-го начались самовольные отлучки  призывной молодёжи и массовое дезертирство  из Белой армии. В нашу деревню вернулась почти вся молодёжь. Но после предупреждения местными властями вернулись в свои части. А двое- Максим Нестеренко и Емельян Супрунов ушли на нелегальное положение и стали дезертирами.
        В это время в разных концах губернии крестьяне, руководимые большевиками-подпольщиками, стали подниматься на партизанскую борьбу. И уже в октябре-ноябре через наше село по тракту в сторону Минусинска стали двигаться карательные отряды, преимущественно из казаков, считавшихся надёжной опорой белогвардейского режима. Двигались они для подавления крестьянского восстания в южных районах Минусинского уезда. Каратели жестоко расправились с этим первым крупным выступлением крестьян. В феврале 1919 года военно-полевой суд в Минусинске вынес 87 смертных приговоров, а всего каратели замучили и расстреляли около четырёх тысяч участников того восстания. (Источник. История Красноярского края. Стр. 159 )
       Зимой 1918-19 г. крупные партизанские выступления произошли в Красноярском и Канском уездах, где было охвачено восстанием 14 волостей и в единую партизанскую армию объединялось до трёх тысяч партизан. Руководил этим объединением старый  большевик Кравченко. На юге Красноярского и Канского уездов была образована Степно-Баджейская партизанская республика.
   Вторым крупным  очагом партизанского движения в губернии был Тасеевский район на севере Канского уезда, руководил которым большевик Яковенко.
        В конце декабря 1918 и январе 1920 г. был сформирован Северо—Ачинский партизанский отряд под руководством Петра Щетинкина.  Щетинкин- сын крестьянина бедняка, 1885 года рождения, храбрый солдат царской армии, награждён четырьмя Георгиевскими крестами и произведён в прапорщики.
      В марте 1919 г. отряд Щетинкина, численностью в 450 бойцов прошел с боями с северной части уезда до южной, выдержав бой в большом  южном селе Ужуре. Оттуда повернул на восток, где выдержал второй тяжелый бой у села Яково, Новосёловской волости и ушел через тайгу  на соединение с отрядом Кравченко.
         Чем же занимались мы и как протекала жизнь в нашем селе в это время?
         Прежде всего через наше село периодически двигались карательные отряды   белых и для их перевозки привлекался конный транспорт местных крестьян. Белогвардейцы, преимущественно казаки, часто останавливались на ночлег в селе. Почти каждую ночь у нас ночевали чужие люди. Это были военные—белогвардейцы, либо крестьяне смежных сёл, перевозившие белые отряды по тракту.  Все крестьяне ненавидели  белые власти и их боевые отряды и сочувствовали партизанам. Крестьян, в том числе и нашего села, буквально замучили воинскими перевозками. Мужики роптали и ждали, когда же это победят и разобьют белогвардейцев Красная армия и партизаны. Наступала полоса безрадостной жизни и тяжелых повинностей. Мы с отцом попеременно возили белых на своих лошадях до села Рыбалки, или до Медведского, а иногда и до Солгона.
       Помню, в начале 1919 года белогвардейские ищейки по чьему-то доносу арестовали дезертиров Белой армии Супрунова Емельяна и Максима Нестеренко. Супрунова схватили в своём доме в Ключах, а Нестеренко в селе Александровка, где он скрывался у своей тётки Прасковьи Шулежко.
       Вечером был сход крестьян нашего села. Сходом тогда называлось собрание крестьян общественников. Я тоже присутствовал на этом сходе из-за любопытства, хотя мне было 15 лет. Помню, как на нём брат Емельяна Иван Супрунов, инвалид первой мировой, потерявший ногу на фронте, в общем то суровый и  с крепким характером мужчина, плакал и просил общественников села решением Схода ходатайствовать перед белыми властями о помиловании его брата. А  иначе он будет расстрелян, как дезертир и лично ему, как инвалиду и защитнику Русского Отечества, трудно будет перенести  эту тяжелую утрату. По большинству голосов сельского Схода такое ходатайство было принято и направлено воинскому начальнику г. Ачинска. Емельян был помилован и зачислен в Белую армию.
          А арестованного в Александровке Максима Нестеренко повезли прямо в Ужур, к начальнику колчаковской районной милиции в сопровождении вооруженного милиционера. В селе Яга их застигла ночь и они остановились на ночлег в крестьянской избе. Максим оттуда посреди ночи сбежал.
          На следующий день двор и хаты Нестеренковых окружили сельский староста,  десятский Максим Шарошенко и два вооруженных милиционера. Произвели обыск с целью найти Максима. Но так и не нашли. При обыске особенно проявлял усердие и свирепствовал Шарошенко. Он шумел и бранился больше всех и тут же проявил инициативу, предложив поехать в Александровку. Поискать там дезертира у его тётки Шулежко. Но и там его не нашли.
        Позднее, в сентябре я от самого Максима  Нестеренко узнал подробности его побега из-под ареста. Он мне рассказал следующее.
      « Из Александровки до Ужура его сопровождал милиционер с револьвером. Ехали на перекладных подводах  от села до села. Проехали Солгон. В Яге остановились переночевать у одного крестьянина. Поужинав, легли спать. Милиционер прилёг на лавку, не раздеваясь. А Максим разделся, поставил свои валенки для просушки в русскую печь и лёг спать на полу. Дождавшись, когда милиционера свалил сон, он быстро достал свои валенки из печи, обулся, набросил полушубок и шапку и осторожно  вышел из избы. На задах усадьбы перемахнул через ограду, а оттуда добежал до кустарника у речки Шареш. И так кустарником вдоль речки  добежал до села Солгон десять вёрст.
   Ночью же  в Солгоне зашел к своим  знакомым Дубровиным, где прожил трое суток. А потом его ночью  Дубровин привёз его на своей лошади в Ключи. И в ту же ночь отец Максима—Алексей увёз его на лошади в село Новотроицкое в 10 верстах восточнее с. Рыбалка и там устроил его у своего знакомого на нелегальное положение, где  Максим скрывался до наступления весны. А весной перебрался в Ключи и скрывался на пашнях в Еланях и в тайге по склонам Косой горы.»
         Хочется сказать несколько слов о Максиме Шарошенко, ревностном служаке местных колчаковских властей. Был он лет сорока, крупного телосложения, с большой рыжей бородой. Неграмотный.  Когда-то потерял один глаз и получил прозвище Максим-Кривой. Появился он в нашем селе, примерно в 1905-1907 годах, как бездомный батрак. Женился на дочери Копанёва Максима Аксинье и стал жить у них в семье, как приёмный зять. Жили они бедно, вели своё захудалое хозяйство, а больше работали по найму в качестве подёнщиков у зажиточных крестьян. Его жена Аксинья была небольшого роста. Были у них и дети. А скалозубы и балагуры на селе, в том числе и Максим Нестеренко, слагали о них разные непристойные анекдоты.   А в обществе их попеременно, то тестя Копаня, то зятя -Шарошенко, выбирали на должность десятского. Тем более, что в годы войны они не служили в армии-- тесть по возрасту, а зять по инвалидности. И вот, они несли эту общественную повинность или нагрузку, как принято сейчас говорить.  При этом Максим Шарошенко старался выполнять её ревностно, забывая о том, что он служит ненавистным трудовому народу белым властям. В общем, его классовое сознание было на низком уровне. А сам вид и его внешность, как огромный рост, одноглазое лицо с чёрной повязкой , словно у пирата из приключенческих историй, с большой рыжей бородою в форме лопаты; зычный голос с литовским акцентом :  «Зница и  мусну бытць» (в рукописи неразборчиво) наводили страх и трепет на неискушенных людей. Оповещая ли на сходку мужиков или назначая их в подводы, Максим шел по улице с дубиной на плече, поддерживаемой правой рукой, и большой палкой в левой руке; стучал ею по изгородям палисадников или просто по карнизам  кровли избы и зычным голосом кричал: «На сходку!»,-или- «Запрягай, мусну быць, отряд идёт!». В это время на него неистово лаяли и визжали собаки, которых было по две, а то и по три в каждом дворе. Некоторые из них, пролезши под подворотней, набрасывались с пеной у пасти на Максима, а он отбивался от них специально приготовленной для такого случая дубиной, сопровождая  её взмахи  зычной бранью на народном русском языке,  забыв про литовский акцент, продолжая свой тернистый служебный путь дальше вдоль села.
        Иногда отдельные озлобленные псы, большеголовые и с обвисшими ушами потомки хакасских волкодавов, мёртвой хваткой  вцеплялись в дубину , повиснув на ней, а другие в это  время, шавки помельче, рвали его домотканые полотняные  штаны и , получив удар кованого сапога, с визгом откатывались к забору и мигом исчезали в подворотне.
         Издали мне представлялось, что это, сошедший со страниц Библии,  одноглазый рыжебородый Голиаф в облаках пыли отбивается от напавших на него  псов в Иудейской пустыне.
         Когда на улице раздавался свирепый собачий  лай и вой, то все жители уже догадывались, что с очередной важной вестью по улице идёт Максим Кривой.

      Помню, как в начале марта 1919 г. мы с отцом повезли три одноконных воза швырковых берёзовых дров на продажу в Тарханку к Семёну Кожевникову, чтобы , продав их, там же купить у него кожевенного товару для пошивки и ремонта обуви. Когда на месте  сложили дрова в поленницу, то их замерил  сам хозяин и пригласил нас в дом  попить чаю. Надо сказать должное, что этот мелкий капиталист-предприниматель либеральничал с теми,  кто у него работал,  был по отношению к ним гостеприимным.
      В большом доме на кухне нас пригласили за общий стол. На нём стоял большой самовар, стопка белых пшеничных калачей и тарелки с квашеной капустой, свежесваренной картошкой и разной ягодой. Был «Великий Пост» и пища была  только постная.
      За столом  вместе с хозяином оказался какой-то торговец или мелкий предприниматель из Солгона. Был он  среднего роста, молод, очень подвижный и бойкий на разговоры. И вот он с покладистым хозяином дома вёл разговоры о политике. Семён спрашивал: «А что, Щетинкина ещё не выбили с Ужура и тамошний купец Зимин всё еще в плену у партизан?» А гость отвечал: «К сожалению, Щетинкин занимает Ужур уже пятый день и судьба купца Зимина не известна. И у наших под Ужуром ещё недостаточно сил, чтобы выбить оттуда партизан.».   Тогда Семён стал возмущаться неразворотливостью белых властей, не могут  дескать справиться с какой-то жалкой кучкой партизан. Так, чего доброго, Щетинкин доберётся и к нам в Солгон и в Тарханку. А гость отвечал ему, что в Губернии не один партизанский отряд Щетинкина, а несколько. Кроме того, основные силы Колчака заняты на Урале и за Уралом в борьбе с Красной Армией Московского большевистского правительства, что в России идёт жестокая и кровопролитная Гражданская война. А в Германии в ноябре 1918 года тоже свергли своего царя Вильгельма и там  бушует гражданская война. В общем, мы живём в эпоху  бурных революционных потрясений и переворотов на Земле. И чем закончатся все эти потрясения, пока неизвестно. Но будем надеяться, что с божьей помощью в России с большевизмом и партизанами будет покончено. После этих слов гостя хозяин перекрестился  и сказал: «Дай бог помощи нашему  Белому Правительству!».
    Мы с отцом чаевали молча и в эти разговоры не вмешивались. Получив расчёт за дрова, откланялись и  отбыли домой.
         
                У Ж У Р
       Считаю долгом  подчеркнуть, что Ужур   в то  время был богатым селом. В нём было много купеческих магазинов и там два раза в год проводилась ярмарка. Оно располагалось на границе степного  скотоводческого края, населённого инородцами хакасами. Стояло оно на юго-запад от Солгона в 45 верстах от него, а от нашей деревни -в 60 верстах. Отряд Щетинкина занимал его целую неделю. И когда под натиском  превосходящих белогвардейских сил партизаны оставили село, то озверевшие белогвардейцы устроили в нём свою кровавую тризну. Примерно 250 жителей Ужура и окрестных сёл были зверски расстреляны и захоронены на ужурском кладбище. В 1924 году, когда Ужур стал районным центром, то силами районного актива и местных крестьян в центре села на площади была вырыта огромная «Братская могила», в которую перенесли  с кладбища останки казнённых крестьян и погибших в боях под Ужуром партизан. Над этой братской могилой теперь возвышается  памятник погибшим Сибирским партизанам. В 1940 году Ужур стал городом и крупным ж.д. узлом на магистрали Ачинск-Абакан.
 Продолжение следует...
На снимке : Сибирские крестьяне за чаепитием.