Воскресный обед на четыре персоны. Глава 7

Мишка оказался отнюдь не монахом, судя по тому, что творил он с моей неумелой плотью. Я не противилась и уступала во всем, ведь теперь  я приобщилась, хоть и эпизодически, к той жизни, которой жили все нормальные женщины.
Насытившись нашим телесным общением, Мишка шумно выдохнул и сунулся лицом в мои волосы, сбившиеся в комок на затылке.
Замычал удовлетворенно, как теленок и, сцепив руки у меня на животе, спросил: - Что за духи у тебя? Так пахнешь сладко…
Я не хотела говорить, что это запах моей кондитерки напрочь въелся в волосы  и потому промолчала. Мне вообще в этот миг говорить не хотелось.
Хотелось ощутить важность минуты  и запомнить ее до мельчайших подробностей.
Болтовня мне мешала.  В ответ на мое молчание Мишка уснул.
 Дыханье его из прерывистого стало ровным и спокойным. Он тихо посапывал у меня за спиной.
 Я не шевелилась, боясь спугнуть это его короткое  забвение.

Все мое детство, отрочество и сознательный возраст, проведенный в интернате, были связаны с присутствием Мишки, оттого этот недолгий миг был так весом для меня. Огромен.
 Под его томным бременем я ходила много дней и оно не тускнело.
Вся моя жизнь наполнилась главным смыслом.
Я никогда бы не осмелилась сказать об этом Мишке, даже после всего, что у меня с ним случилось. Права не имела.
Он был чужим мужчиной, случайно забредшим в мой дом. Совершенно случайно для себя.
Так зачем было его волновать и будоражить?
Его покой был слишком важен для меня. Ведь для меня-то это не было случайностью.
Вот память, словно оптическое стеклышко диаскопа, предлагает мне яркую картинку - сентябрь, праздник осени у нас в интернате.
В нем всегда была традиционная спортивная эстафета, затем концерт в актовом зале, а если выдавался теплый день, то в «зеленом театре», так называлась открытая сцена для выступлений на заднем дворе, где  были вкопаны скамейки без спинок.
И где на одной из лавок Мишка в досаде нацарапал гвоздем «Лапина - дура». Это после того, как на контрольной по математике я не дала ему списать.
Он тогда получил двойку и долго не мог мне этого простить. Дергал за косы и при удобных случаях швырял камушками в спину.
Далекий праздник, что всплыл в моем сознании, весь проходил на улице. Деревья были золотые и Мишкины вихры пылали золотом.
Ни у кого больше не было такой вихрастой огненной шевелюры.
Мишка сидел на лавке после забега на четыреста метров и переводил дух, придя одним из первых, в то время как физручка Ольга Васильевна кричала в мегафон следующим бегунам: - На старт…Внимание…Марш!
Вот  он поднял голову, заметил, что я смотрю на него, сурово сузил глаза и скорчил рожу. Все за ту же злосчастную двойку по моей вине. Я благоразумно отвела взгляд.
Мы, девчонки, пробежали первыми свои двести метров.
И я исподтишка разглядывала Мишку, склонившегося к носкам своих кед, на которых он туго-натуго перевязывал шнурки, чтобы после эстафеты участвовать в товарищеском матче по футболу.
Вот на футболе-то я могла рассматривать его сколько мне угодно без утайки, он все равно этого не замечал. А мне было угодно.
Было угодно все мои годы, проведенные в интернате.
После футбольного матча, сыгранного вничью, было застолье с угощением. Его устраивали нам наш шефы - профсоюзный комитет Московского электродного завода.
Кроме привычных полдничных плюшек, что пекла смена нашего шеф-повара тети Зинаиды, на столе были зефир в шоколаде и конфеты «Южная ночь» с мармеладом внутри. Мои самые любимые.
 Шефы всегда привозили вкуснятину.
А еще в тот день они привезли нам билеты на балет на льду в Олимпийский спорткомплекс.
Вот в этом самом спорткомплексе, в который мы поехали уже в ноябре, по выпавшему снегу, я четко поняла, что до беспамятства влюблена в Мишку.
Ему было совсем неинтересно, как прекрасный принц кружит Золушку на льду в цветных лучах света, что яркими кругами ложились на лед.
Он заложил руки за голову и развалился на сиденье впереди меня, не подозревая, что я неотрывно смотрю на его руки, ногти на которых он грыз в моменты задумчивости, что я внимательно рассматриваю его заросший жесткими волосами затылок, на котором вихры завивались в две воронки, так, что все говорили, что Мишка Можаев - счастливец, ведь у него две макушки.
Потом, к весне, Мишкину медно-рыжую шевелюру обрили, так как у нас появились вши.
Кто их занес, воспитатели не дознавались, но все мальчишки оказались остриженными наголо, а мои волосы бабушка не позволила остричь и продержала меня дома целую неделю, заботливо натирая каким-то аптечным средством и, в конце концов, волосы удалось сохранить, не отрезая.
Да и неделя, проведенная дома, казалась несусветным, незаслуженным блаженством.
Ах, бабушка-бабушка, дорогая моя, любимая, почему мы так недолго были вместе?
На глаза мои навернулись  слезы и я, конечно же, дала бы им волю, но тут спящий Мишка дернулся всем телом, разжал руки, обнимавшие меня и повернулся ко мне спиной, продолжая спать.
Я, не дыша, повернулась вслед за Мишкой и стала разглядывать его спину и затылок, пытаясь увидеть две его макушки.
 Мне безумно хотелось дотронуться до его волос и нащупать эти с детства до боли знакомые ямки, но я не смела прикоснуться к спящему Мишке, понимая, что даже в моей постели он мне не принадлежит и одним касанием я могу нарушить это случайно обрушившееся на меня хрупкое  счастье - слияние с дорогим мне с детства человеком.
В этот момент в голове моей промелькнула крамольная мысль, что хорошо бы, если бы случилось такое чудо и я бы вдруг забеременела.
Я знала, что так часто бывает после одной единственной близости. И представляла  себя  неопытным игроком, что сходу выигрывает в рулетку. Ведь неспроста же говорят, что новичкам везет в игре!

Моему желанию не суждено было сбыться.
Зато подарки судьбы, когда Мишка объявлялся у меня,  повторялись еще дважды и в моем сознании укоренилась мысль, что хоть раз в году, а Мишка становился моим.
В следующий раз Мишка, не суливший никаких обещаний при расставании, забежал под новый год, приволок пакет с мандаринами, коньяк и шампанское.
У него было всего два часа времени и он с ходу потащил меня в постель, где через полчаса страстных объятий снова заснул.
Зная, что у него мало времени и что он к полуночи должен быть дома, я старалась дышать через раз.
Потом с большим сожалением тихонько стала будить его, он мычал, сопротивлялся и жаловался, что ему надоела вечная спешка.
При упоминании, что через два часа наступит новый год, он подорвался, в спешке раскупорил коньяк, махнул стопку, стиснул меня за плечи, сказав, что я «самая лучшая баба на свете» и уехал на такси.
Новый год абсолютно никому не нужная «самая лучшая баба на свете» встретила у окна, глядя в темноту, где скрылось такси, увозящее Мишку к законной жене.
В темноте вспыхивали залпы салюта, которыми граждане веселили сами себя еще до наступления полуночи.
После боя курантов я села к столу, на котором, кроме Мишкиного шампанского, коньяка и мандаринов ничего не было, так как я не планировала звать гостей и крепко напилась в одиночестве под бравурную музыку «Голубого огонька».
Утром я очнулась на диване, на котором спала не раздеваясь, с головной болью и в полнейшей тишине.
За окном было первое новогоднее  утро  и абсолютное белое безмолвие.
Вся публика, с азартом салютовавшая приходу нового года, сладко спала в своих постелях.
Я не спешила подниматься; мне хотелось вернуть ощущения последнего предновогоднего вечера и вспомнить, что это значит - быть «самой лучшей бабой на свете» для человека, которого ты любишь.

И еще раз мне довелось увидеть Мишку, прежде чем он надолго исчез из моей жизни.
Позвонила Нина Яковлевна и спросила, не хочу ли я с коллективом воспитателей интерната сходить на первомайскую демонстрацию.
 Дескать, идти особо некому, а профсоюз требует. Заодно бы и повидались лишний раз.
Мне было абсолютно все равно -  полдня просидеть дома или  потратить несколько часов  в толпе демонстрантов.
Я согласилась.
Повидать галошу было приятно, это значило в очередной раз ненадолго вернуться в детство.
К тому же впереди щедро маячили еще три выходных.
Честно говоря, как все одинокие люди, я очень не люблю праздники, потому что не знаю, куда себя девать.
В будни мне гораздо проще  справляться с собой. Работа - дом, дом - работа. День да ночь - сутки прочь.
К маю у нас всегда отключали горячую воду.
А в этот раз и лифт почему-то тоже не работал.
И я, нашагавшись в толпе празднующих, со вздохом  полезла пешком на свою верхотуру.
Дойдя до двенадцатого  этажа, я была безмерно удивлена и прямо-таки остолбенела, увидев сидящего на лестнице Мишку.
-Ну, наконец-то, жду тебя, жду, - без предисловий начал он, словно я должна была быть в полной уверенности Мишкиного появления именно первого  мая.- Думаю -  в праздник Лапина точно дома! Но часа полтора просидел, все же…
- А телефон на что? - с усмешкой поинтересовалась я.
-Да он у меня разрядился, зараза, - ворчливо сказал Мишка и я поняла, что он «подшофе». - Давай, Лапа, впускай скорей! А то на твоей пыльной лестнице всю задницу отсидел, пока ждал!
Думаю, пока я шагала в колонне демонстрантов, а он «всю задницу отсидел»,ему было, чем забавлять себя, а иначе чего бы он сидел? Он с детства был нетерпеливый.
И в подтверждение моих мыслей, под ногами у него зазвенела винная бутылка, покатившись к стенке и осталась там лежать, зеленея  мутноватым стеклом.
- Вот, - сказал Мишка, оказавшись в моем тесном коридоре,- собирался распить с тобой бутылочку, а от долгого ожидания пришлось употребить ее в дело в одиночку! Давай, может, дойду до ближайшего магазина?
-Не трудись, у меня твой коньяк новогодний еще не выпит. И закусить найдется чем.
- Ух ты, - оживился Мишка. - Настоящий праздник! Где ты была-то?
- На демонстрации,- ответила я односложно и направилась на кухню, чтобы начистить картошки, крикнув на ходу, - ты сегодня опять на чуть-чуть?
Словно это стало совсем привычным делом.
- Скажите пожалуйста - на демонстрации! - удивился Мишка. - Мир, труд, май одни только пенсы помнят, а нам, детям перестройки, это давно ни к чему!
Я повторила свой вопрос.
-  Сегодня я никуда не спешу! - ответил Мишка, а мое сердце радостно затрепыхалось.
Я пустила в кухне холодную воду и намывала каждую картошинку, не торопясь и предвкушая, что весь вечер Мишка будет рядом.
Мишка со мной не пошел; он бродил по моей малюсенькой квартирке, сунув руки в карманы и насвистывал "Смуглянку-молдаванку". Видимо, настроение у него было распрекрасным.
Мне хотелось тешить себя мыслью, что это от свидания со мной.
И еще я знала, что за столом я с удовольствием расскажу ему о встрече с галошей и воспитателями. И ту же «Смуглянку», как и другие, знакомые с детства песни, мы с ним  споем после обеда под мою гитару.
Я успела почистить и поставить картошку на огонь, открыть банку маринованных огурчиков и красную рыбу, томившуюся в слюдяном плену до подходящего случая, а Мишка все не шел.
И посвист из комнаты прекратился.
Когда я вошла в комнату позвать Мишку к столу, он лежал поперек дивана лицом вниз и сонно дышал.
 А попросту говоря, спал.
Я потопталась в недоумении рядом, затем на цыпочках вернулась в кухню, достала с полки коньяк, в котором отпита была лишь одна треть и поставила его посреди стола.
Вздохнула и стала смотреть в окно.
- На-дя! - позвал сонным голосом Мишка. - Ты где, лап?
Я пошла на голос пробудившегося Мишки и села рядом с ним на пол около дивана.
Он не позвал меня прилечь, а сказал: - Ой, че-то  устал я сегодня, забегался…Посиди, а?
Я молча кивнула и запустила пальцы ему в волосы. В ответ на это он повернулся ко мне затылком и я поняла, что сейчас могу делать с этой бедовой  головой то, что захочу.
Две макушки по-прежнему наличествовали.
Я могла прикоснуться к ним губами и потереться носом, могла ерошить эти буйные, прямо-таки медвежьей густоты темно-рыжие вихры и чертить любовные каракули на его спине.
Для этого он, не поворачиваясь ко мне, стащил с себя рубаху.
Не знаю, сколько мы так просидели - я просидела, а Мишка пролежал, повернув ко мне спину, только внезапно из кухни понесло запахом гари.
Я стремглав вскочила и понеслась на запах.
Там ко дну кастрюльки пригорала картошка, вода в которой успела выкипеть, пока я предавалась кроткому сластолюбию за Мишкиной спиной.
Картошку еще можно было спасти. Отодрать от черного дна и хотя бы частично съесть, кастрюлю  тоже можно было залить водой и отпарить.
Я переложила спасенную картошку на общую тарелку, залила кастрюлю водой из-под крана и открыла нараспашку окно и балконную дверь.
Мишка не подавал признаков жизни и я не стала его тревожить, а просто пошла в комнату, где он продолжал спать и тихо легла ему под бок.
Он проспал еще с час, потом шумно вздохнул, просыпаясь, словно океанский кит и перевернулся на спину.
Шлепнул рукой по тому месту, где притулилась я, убедился, что лежу рядом и сказал, не открывая глаз: - Ты меня покормишь? С утра маковой росины во рту не было!
- Да, - ответила я, снимая его тяжелую руку со своего бедра. - Подтягивайся на кухню.
-Кстати, чего там сгорело? Что за вонища была?
-Из картошки вода выкипела и дно у кастрюли пригорело.
-А, ясно.  Ну, хоть что-то осталось, чтобы съесть?
- Осталось. Закуска под коньяк осталась. Рыба красная.
- О, рыба красная - закуска прекрасная! Ммм, пойдет. Встаю!
-Если ты не умираешь с голоду, могу пирог испечь со смородиной. Будет вкусно, обещаю!
-Пирог - это же долго? Я бы предпочел с грибами или с той же картошкой.
-Ну, ты же не спешишь сегодня? Могу и с картошкой сделать заодно.
- Я не спешу сегодня. И завтра, кстати тоже.
-Ты хочешь сказать, что останешься на ночь? А как же дома? Ты всегда спешил домой…
- А что, после двадцати трех турнешь? Как из гостиницы? Некуда мне! Я от жены ушел.
- Ми-и-шка! - я чуть не села мимо табуретки. - Чего вдруг? Ну и  новости…
Беглец из дома нетерпеливо налил стопку коньяка, потер руки и выпил. Кинул в рот махонький огурчик, что выловил из банки прямо пальцами и плюхнулся к столу на табуретку.
Потянулся всем телом, совсем проснувшись: -  А надоело, понимаешь? Ишачить надоело, никакого просвета. Только слышишь : - Денег дай, денег дай!- Приговор  окончательный. Обжалованию не подлежит! Главное я тебе сказал, а нюансы обсуждать не будем!
Я бестолково смотрела на Мишку, что с аппетитом принялся за картошку, невзирая на ее обгоревшие бока и только крошила в свою пустую тарелку кусок хлеба, не зная, что теперь сказать и что мне надлежит сделать после таких слов.
Мишка вздохнул с досадой, вытащил из моих механически двигающихся пальцев растерзанный кусок, положил обратно на тарелку и налил коньяк себе и мне.
- Лапа, праздник сегодня, - напомнил он. - А ты сидишь, как чужая! Давай выпьем за праздник!
И он протянул мне налитую до краев стопку.
За первомай выпьем? - глупо спросила я. - Или за твой уход из дома?
Мишка опрокинул свой коньяк и сказал: - Да мы ж с тобой десять лет в одном интернате прожили! Десять лет в одних стенах бок о бок, десять лет один двор из окна видели…Это как? Взять и забыть? Это не праздник, что ли? Мы давно взрослые и встретились в хороший майский день! Разве это не повод выпить, а, Лапина?
-Повод, конечно, - согласилась я, зажмурилась и залпом выпила коньяк. - С праздником, Миша! Про десять лет, прожитых с тобою бок о бок, я не забуду никогда.
- Странно как звучит у тебя  - Ми-и-ша!  Раньше - то все Можай, да Можай! Мне так привычней, хотя столько лет прошло…
- Ну, мы ж давно не в интернате, какой же ты теперь Можай? Это так, детская кличка всего лишь. Извини, э…а как тебя жена зовет обычно?
-Звала обычно.
-Ну да, звала…
- А жаль, что не в интернате! Меня туда так тянет порой! Слышь, лапа, а давай махнем завтра к ним, закатимся? Поглядим, что там теперь да как…Интересно, галоша еще руководит, а?
Сердце мое забилось часто-часто, как детский барабанчик.
- Руководит. Куда ж ей деваться с подводной лодки? Я не так давно видела ее.
О том, что я виделась с ней буквально несколько часов назад, я умолчала.
Кстати, про барабанчик: такой был у нас в группе, когда мы  с Мишкой еще там жили бок о бок…
Желтенький такой, в красных горохах.
Мишка озверело лупил по нему палочками, а воспитательница Виктория Борисовна зажимала уши: - Можаев, а ну прекрати немедленно! Небось, за уроки еще не садился! Вот, сделаешь, тетради покажешь, тогда и лупи, сколько влезет!
- А…что мы там скажем? Чего вдруг вдвоем приехали?  Ведь расспрашивать станут, как встретились и почему вместе? Что ты им скажешь? Что ушел от жены и ко мне перебрался?
- Не перебрался, а заехал с праздником поздравить! Тоже мне, проблема! У вас, у баб, одни условности в голове! Скажем, что мы с тобой старые друзья и по праздникам всегда встречаемся!
- Даже у самых лучших баб на свете в голове одни условности… - подумалось мне.
Я повертела в руках пустую стопку - мне была неясна моя роль во всей этой истории и очень хотелось пролить свет на все на это.
То ли Мишка просто ушел от жены, то ли - прямо ко мне ушел.
Он снова налил коньяку мне и себе и сказал после длинной паузы, которую я не знала, как сократить: - А жена, лапа, звала меня мохнаткой…
Я скосила глаза на Мишкины руки, щедро покрытые рыжеватым волосом и густо покраснела.
- Чего краснеешь? - весело спросил Мишка, заметив мой взгляд. - Батя мой грузином был, а грузины все волосатые! И рыжих навалом.
-Ты никогда не рассказывал про отца, Миша. И потом, фамилия же у тебя русская! Я бы никогда не подумала, что у тебя грузинская кровь.
- Вай, а темперамент откуда, а? Я и про мать не рассказывал! Мать меня прижила с грузином на курорте, а он погулял, да оставил ее…
- А она что?
-А сперва все вернуть его пыталась! А потом удавилась.
- Ты так спокойно об этом говоришь, что жутко становится!
-А чего? Слезы лить, что ли? Мне три года было, я и не помню ее почти.
- И как же ты? С кем?
- Да у матери сестра была. Понянчилась маленько, хотела оставить меня себе, да потом замуж вышла! А муж был против!  Ну и…Детдом. Потом интернат автоматом. Кстати, ты тоже про себя не рассказывала, что да как…
-Грустно об этом рассказывать, Миша. Не хочу.
- Да ладно тебе! Вон, всего полчаса, как  вылезли из  койки, а я о тебе ничего не знаю! И потом, ну, сколько уж лет, как вся эта канитель с детством закончилась, а тебе грустно? Развеселись, давай! Коньячку еще махни, праздник сегодня,  в конце концов!
-Твоя правда. Только мне кажется, что у меня канитель с детством еще не окончена.
-Ну, вот тебе - на! Так чего там? В прошлом? Как ты в интернате очутилась?
- Родители мои в походе утонули. На Кавказе. И я там с ними была в этом походе. Первый класс закончила и мы отправились на Чегем. Река такая- Чегем. Родители были завзятые походники. И романтики. Костры, гитара…Вот, значит…Мама в том походе была беременна вторым ребенком. Это мне бабушка уже потом сказала, перед смертью. Мучило это ее сильно, бабушку мою. А я даже не знаю, кто бы это мог быть - брат или сестра? И горько очень, что узнать уже не у кого. И больно, что так все получилось. Столько лет прошло, а больно, понимаешь, до сих пор больно!
- Ну что ж, давай помянем, лапа! Пей, давай! Мать, отца, кто бы там ни был еще - сестру, брата… Мою, непутевую, тоже помянем…
Я послушно выпила и поняла, что мне хватит. Что я совсем пьяная. Потому, что заревела вдруг белугой, спрятав лицо в ладонях.
Мишка придавил своей весомой ручищей мой затылок и сказал: -Ладно, чего уж там…Судьба это, лап.
Я понимала, что он прав.
Но хотелось утешений и поцелуев, объятий и сожалений. Долгожданной нежности хотелось.
И чтобы все, наконец, раз и навсегда изменилось к лучшему.
Мишка не хотел или не мог догадаться, чего мне в этот миг больше всего было нужно.
Вместо всего этого Мишка поднялся и, похлопав себя по карманам в поисках сигарет, пошел на балкон курить.
Я еще пошмыгала носом, размазала слезы по щекам и потащилась в ванную умываться холодной водой.
-Хочу смородиновый пирог! И с картошкой желательно тоже! - крикнул с балкона Мишка.
Я последний раз судорожно вздохнула после слез и кивнула: - Да, конечно! Сейчас займусь!

Мишка мне не мешал. Он не вернулся на кухню и песен в комнате больше не звучало. Я не заглядывала к нему, будучи уверенной в том, что он опять решил прикорнуть после импровизированных поминок.
Освободив от посуды кухонный стол, я месила на нем тесто.
Поставила снова варить картошку и знала, что не уйду с кухни до тех пор, пока она не будет готова. На всякий случай.
А этот всякий случай придвинулся сегодня совсем близко.
Я достала из морозилки пакет со смородиной.
Возилась с пирогами, понимая, что меня ждет первая в моей жизни ночь вместе с Мишкой и с радостью думала, что вчера, накануне праздника, осилила нагреть воды и вымыть волосы.
Это было очень трудной процедурой - одной рукой поливать на себя из ковшика, а другой не мыть даже, а стирать волосы, длина которых в распущенном состоянии доходит тебе почти до колен.
Правда, в распущенном состоянии они бывали лишь раз в день, когда их надо было расчесать. Даже спала я с косой, иначе  после сна волосы бы спутались намертво.
Мишка прибрел в кухню, постоял, насвистывая и упрятав руки в карманы.
Увидев, что готовка в разгаре, он сказал: -Ну, тут возни до вечера!
- Ну, сегодня же праздник, - резонно возразила я. - И потом, ты же не спешишь, как я поняла! Перекусить мы перекусили, а уж ужин, извини, раз такой редкий гость дома - родом из детства, я хочу сделать капитально!
- Тогда я в магазин! - принял решение Мишка. - Чего взять?
-Возьми то, за чем уж ты сам собрался, - ответила я, имея в виду бутылку. - Остальное - не имеет значения.
- Ладно,  - сказал Мишка. - На месте разберусь.
В коридоре хлопнула дверь, Мишка ушел.
Это было очень кстати.
Я как раз успела сделать всю самую грязную работу в кухне, отмыть стол от налипшего теста, перемыть всю посуду - миски, скалки, кастрюлю после мятой картошки для начинки и даже пол успела вымести, на который  просыпалась мука со стола.
Моя посуду в холодной воде, вспоминала злосчастный поход на Чегем - там мы каждый день мыли миски в ледяной речной воде.
Загрузила пироги в духовку и пошла в комнату - у меня было буквально несколько минут мобилизоваться и привести себя в порядок, пока Мишка отсутствовал.
Я влезла с головой в платяной шкаф и, как метеор, выбросила наружу чистое постельное белье.
Быстро стащила с дивана прежнее, отправила в бельевой короб в ванной. Застелила свежую постель.
 Посоображала, понадобится ли мне пижама ночью или можно так обойтись? Надо было принимать решение молниеносно, раз нет опыта привечать у себя на ночь мужчин.
Так и не надумав ничего путного, я вернулась в кухню проведать пироги. Они были в полном порядке и зазывно пахли.
Затем я снова прошлепала в комнату и опять влезла в шкаф, вытащила на свет божий самое красивое нижнее белье, которое обычно надевала на диспансеризацию, зная, что там будут раздевать донага и вертеть со всех сторон.
- Ах, да! - вспомнила вдруг. - Надо бы чистое полотенце Мишке! Хотя, какое, к черту, полотенце, если в доме нет горячей воды! Ну да, все равно, умыться там, побриться…Наверное.
С этой мыслью я выудила самое нарядное полотенце, с которым ездила в Испанию и водрузила его в ванной, словно оно там висело всегда. Свои полотенца я тоже быстренько кинула в короб для стирки, заменив на новые.
Заварила чай в бабушкином заварном чайнике, подаренном  учениками, нарядном и расписном  - он тоже хранился у меня для особо торжественных случаев.
Кажется, сегодня это будет кстати.
Дальше я уж и не знала, чем себя занять в ожидании Мишки, поэтому вышла на балкон и стала смотреть вниз.
Я увидела, как дети гоняют на самокатах, как подростки оккупировали качели во дворе, как соседка снизу, про которую я знаю много пикантных подробностей, потому что подо мной находится ее супружеская спальня, а в доме превосходная слышимость, выгуливает свою толстую рыжую таксу. Такса переваливается на коротких лапках, почти волоча брюхо по асфальту.
На краю песочницы сидела Рамиля и бдила  Равиля, бешено раскачивающегося на качелях.
Рамиль сидел верхом на паутинке и болтал ногами.
Я увидела, как из-за угла дома вывернулся Мишка и походкой человека, который приехал в отпуск и никуда не торопится, подошел к своей машине.
В руках у него был продуктовый пакет с раздутыми боками.
Мишка открыл машину, влез по пояс на заднее сиденье и что-то оттуда потащил. Попятился из машины с еще одним здоровенным пакетом и вразвалочку пошел к подъезду.
У подъезда затормозил, поставил пакеты на лавку и с удовольствием закурил.
Соседская такса, облегченная на дворовой травке и ведомая домой на поводке, звонко тявкнула на Мишку; он и ухом не повел.
Докурив, сладко потянулся и, прихватив пакеты, скрылся в подъезде.
Я метнулась его встречать и встала у дверей, хотя знала, что до двенадцатого этажа без лифта, что сегодня с утра не работал, добираться долго.
Услышав Мишкино покашливание, поспешила нараспашку открыть дверь, ведь у Мишки обе руки были капитально заняты.
-Ух, ты, - сказал он с порога, - запах божественный! Это тебе не горелая картошка! Это, мать, ммм, знаешь ли, шарман! Настоящий праздник! Умеешь удивить!
Не разуваясь, он пошел на кухню и шмякнул пакет с едой прямо на пол у стола.
Второй пакет, в котором сверху лежали джинсы и выползал на свет божий ярко-оранжевый рукав флисовой куртки, он приткнул к стенке.
- Это ты ко мне уже с вещами перебрался, а? - спросила я, проследив за пакетами  на полу и не зная, радоваться мне или пугаться столь быстро разворачивающимся событиям.
- Не, - помотал головой Мишка. - Не пугайся так уж сразу! Это мне постирать надо!
- Весь пакет? - уточнила я.
- Ага, - кивнул он. - Машинка-то стирает?
-Машинка стирает. Пойду, загружу.
Загружать пришлось трижды, так много всего уместилось в обычном пластиковом пакете.
Тем временем, пироги были готовы.
Продукты, щедро набранные Мишкой в ближайшем гастрономе, распакованы и убраны в холодильник, а на столе остались так и не вытащенные из лотков салат и готовое мясо.
- А не перекладывай, лапа, - суетился Мишка. - Чего лишний раз посуду пачкать?  Ты ж говорила, что воды горячей нет?
Я не возражала и, нарезав пирог с картошкой на блюдо, а смородиновый оставив в духовке, чтобы к чаю был горячим, пригласила гостя к столу.
Мишка, потребовавший пирог с картошкой, съел всего пару ломтей и  больше налегал на мясо, а до смородинового, как я понимала, сегодня дело вряд ли вообще дойдет.
- Брось посуду, - велел Мишка, когда с праздничным обедом плавно перетекшим в ужин, было покончено. - Пошли в комнату!
В комнате он, однако, не задержался. А вышел на балкон покурить и меня потащил: - У тебя тут чертовски красивый вид!
Чтобы увидеть «чертовски красивый вид», надо было разгрести три пары развешанных на просушку Мишкиных штанов, гору рубах и прочей мужской амуниции, что Мишка и сделал беззастенчиво.
Затем сграбастал меня своими стальными ручищами и мы, барахтаясь в сырых одежках, стали целоваться.
Зная теперь о Мишкином происхождении, я не удивлялась его порывам. Напротив, меня изумляло, как я могла раньше жить без этого всего.
Шквал обрушившихся на меня неистовых Мишкиных ласк закончился на диване у телевизора, где кавээнщики разорялись на тему первомая.
-Рапунцель, проснись! Спусти свои косыньки вниз! - жарко прошептал  Мишка мне прямо в ухо и стал теребить конец моей косы, туго стянутый резинкой.
Глаза у меня в этот миг были закрыты и я намеренно не стала их открывать - пусть думает, что я уснула. А мне безумно хотелось продолжения - того самого, которого я ждала за обедом.
Мне было очень важно знать, что еще может придумать мужчина, когда женщина вся в его власти и так близко от него, что дыхание сливается, становится единым вдохом.
-Надо же, помнит… - промелькнуло в моей голове воспоминание, что Гриммовская сказка про Рапунцель вместе с другими книжками валялась на подоконнике в группе, где, как сказал давеча Мишка, мы прожили десять лет бок о бок.
Долго про детство вспоминать я не могла, потому что Мишка с его телячьими нежностями скинул резинку с моих волос и в один миг расплел косы Рапунцель. Пришлось «проснуться».
-Миша, пожалуйста, не трогай, - жалобно попросила я. - Я их не распутаю потом!
- Вместе распутаем! - пообещал Мишка и я покорилась.
Диван скрипел и стонал и соседке с ее таксой, думаю, впервые было слышно все то, что обычно слышала я.
В какой-то момент я вывернулась  из-под Мишки и села на краешек дивана, хватая воздух, которого мне не хватало, открытым ртом.
Мишка удовлетворенно перекатился на спину, снова запустил руки мне в  волосы.
Пролез сквозь них, нащупав шею и крепко держа меня, спросил: -А чего ты замуж не выходила, лапа? Как так могло получиться?
-Не брал никто, - спокойно ответила я, так как в свои тридцать шесть чудес уже не ждала. - Так и могло получиться, как получилось.
-Это с таким-то богатством не брал никто? - Мишка слегка привстал и дернул меня за волосы, рассыпанные по спине.- Поди, кому другому расскажи!
-Чего мне выдумывать? - я пожала плечами, не поворачиваясь.
Мишка потянул меня обратно, уложил рядом.
- Они меня заводят, - сообщил он мне прямо в ухо, пытаясь выпростать свои губы из моих волос и накрыл  грудь рукой. - Чего ты их прятала от меня?
- Соблазнять не умею, - сосок уперся в твердую ладонь и я поежилась, убрав Мишкину   руку с груди.
-Вот и врешь, мать! Я помню, как в интернате у Сашки Зарубина  от тебя крышняк сносило.
Я повернула голову к Мишке и прямо-таки уткнулась лицом в его висок: - Ты о чем? Я чего-то не знаю?
- Да ладно! Пацанам всегда хотелось посмотреть, как ты выглядишь с распущенными волосами. И они пытались тебя с этим подловить. А ты, когда расчесывала их, пряталась всегда. Стесняша…
И он снова вернул ладонь на мою грудь.
-А где это я должна была демонстрировать? Это, между прочим, очень трудная работа - такие волосищи причесать! - сказала я в оправдание.
- А потом Зарубин как-то с утра прорвался к вам в спальню, а ты там стоишь с расческой в руках русалкой этакой и волосы прямо до задницы потоком…Ну, он башку-то и потерял. Все слюной исходил на тебя! Да разве на выпускном он тебе не признался? Он даже напился для храбрости! Уж не помню как, но где-то мы тогда раздобыли…
- Нет, Миш, ничего такого не было. Я бы помнила про это.
- Ну, у тебя хоть кто-то был?
- У меня был и есть ты.
Мишка  сел. Потом перелез через меня и встал во всей красе, закрыв спиной экран с кривляющимися пародистами.
-Ты серьезно?
-Я не способна шутить на эти темы. Вообще,  нелегко говорить про это, но…Ты спросил, я ответила.
Мишка, в чем мать родила, вышел на балкон и затерялся в развешанном белье. Слава богу, уже было темно.
-Лапа, дай мне сигареты! - попросил он.
- Сейчас дам, оденусь только.
-Да не надо, кто увидит - то?
- Я тут живу вообще-то и мне не наплевать, что про меня говорят и думают.
Я прикрыла наготу, вышла на балкон и подала ожидавшему меня Мишке сигареты и зажигалку.
-Те, которые не думают, кто и что про них  скажет, первыми замуж выскакивают. Как моя бывшая!  - резюмировал Мишка.
- Это их дело. Я так не умею. И не хочу.
-Что, серьезно, ни одного мужика?
- Я не коллекционер, Миша. У меня не было спортивного интереса пробовать всех подряд. Хотелось встретить свою половину, а вовсе не какого-то мужика! Вот, ты здесь. Хотя, какая ты половина? Ты чужой муж.
-Ага, объелся груш!
- Для меня это ничего не меняет. Если даже ты сейчас от нее ушел, пришел ко мне, я не могу воспринимать тебя, как внезапный подарок. Ты мне при первой встрече сказал, что у вас двое детей. Мне через это не переступить.
- Стоп-стоп! Во-первых, я не свалился к тебе, как снег на голову! И не прошу тебя меня приютить и заодно решить мои проблемы! Я их сам решу. Я к тебе, как к другу детства заехал. Во-вторых, это не мои дети, а ее дети! Я ее с ними взял.
- Ну, ведь взял. Взял, чтобы потом оставить? Сам ведь знаешь, как расти детям без отца.
-Да не лезь ты в это дело, не береди душу! -психанул Мишка. - Заехал, твою мать,  на праздник, называется!
Я поняла, что перегнула палку и здорово испугалась. Мишкина кипучая кровь могла вмиг распалить его до бешенства.
- Миш, прости, пожалуйста. Чего это я? Это, действительно, не мое дело! Я тебе очень сочувствую.
- Ладно, проехали!
-Ты, конечно, без меня разберешься и все проблемы решишь. А сегодня праздник и я очень рада, что ты здесь! Правда, очень рада! И знаешь, что? Пошли-ка пить чай с пирогом! Пошли!
Я вышла, не дожидаясь ответа. На ходу подняла диванную подушку, в порыве страсти сброшенную на пол, водворила на место и отправилась ставить чайник.
Мишка появился не сразу. Чайник уже забулькал, вскипел и отключился, а Мишка все не шел. То ли обдумывал мои слова, то ли успел выкурить еще одну сигарету.
- Правда, что ли, никого не было? - спросил он, придя, сев напротив и пристально уставившись на меня.
Я молча резала смородиновый пирог.
-Нет, ну надо же? - сокрушенно произнес он, откусив от пирога и проглотил, не жуя.- Значит, никто и никогда…Это, что ж получается, не столкнись мы с тобой случайно, так бы и жила одна?
-Я и сейчас одна. Ты сам давеча сказал, что судьба такая. А ты просто заехал вещи постирать. Ну и праздник отметить, само собой, к старой подруге по интернату. С  которой десять интернатских лет бок о бок...
-Надежда! Не делай из меня урода и скотину, очень прошу! И так, грехов навалом!
- Вернись к детям, одним меньше будет.
- Это я сам решу, вернуться мне или как …Я же просил! Не лезь в это дело.
-Да-да, Миш, извини, не буду, снова я на те же грабли. Давай лучше выпьем!
Эти слова подействовали на Мишку успокаивающе.
-Вот это верно! - он вмиг стал добродушным. - Давай, за что там мы еще не успели выпить?
-Давай за семейное счастье Сашки Зарубина, что ли...
- Чего вдруг? А я о нем не знаю ничего! Жизнь раскидала.
- И я не знаю. Ну, ты же сам мне сказал, что ему хотелось русалку…Дай бог, чтоб он ее встретил и всю жизнь ее любил! За это можно и выпить, правда?
-Ой, лапа, у тебя и впрямь, детство еще не кончилось, несмотря на возраст! Ну, где ты видела, чтоб одну бабу всю жизнь любить можно было, когда их вокруг - вон сколько! Не смеши меня!
- Вот и отец твой так рассуждал. А любить одну, Миша, очень даже можно! Мой дед так бабушку любил и так ей и сказал, на фронт уходя: - Кроме тебя никого не знал и знать не хочу, никого не любил и не полюблю! Береги детей!
- И что потом?
- Погиб потом.
- Так, ясно. А она, бабушка?
-  А бабушка всю жизнь ждала. И через двадцать лет после войны ждала, и через тридцать все еще ждала. Детей растила, в школе учила. Замуж ее звали - она очень женственная была, нравилась многим, только и она эту любовь не предавала.
-Я понял, Надьк! Ты, как бабушка твоя, ждешь такой же любви! И женственных таких до тебя не встречал… Только времена теперь иные. Пойми!
- Я все понимаю, Миш. И ничего не прошу у жизни. И сказать тебе хочу, раз уж мы все детство вместе провели и не чужие друг другу…Скажу, потому что выпила. Мне это несвойственно и чувствую я себя по - идиотски, зато коньяк помогает развязать язык…Я не знаю, что там и как с Сашкой Зарубиным, но ты был просто слепым все детство! Гонял в свой футбол, да за косы меня таскал, которые теперь тебя заводят…А то,  что я все эти десять лет на тебя смотрела влюбленно, ты не замечал? Ну, где были твои глаза, Можаев, если ты этого не видел?
Мишка словно впал в ступор, он сидел, забыв поставить стопку на стол и смотрел на меня так, словно впервые увидал.
Я взяла опустевшую коньячную бутылку и переставила под стол.
-И почему я везде опаздываю? - спросил Мишка сам себя и страдальчески сморщился. - Пять лет назад на самолет опоздал. Кредит вовремя выплатить опоздал - проценты набежали с колесо размером, еле выкарабкался. Недавно клиенту машину не успел в срок сделать, на пару дней задержал, так у него там что-то сорвалось, он судом теперь мне грозит. Тебя, вот, опоздал вовремя встретить, чтобы ты, как бабушка твоя, детей бы мне нарожала и дома бы всегда ждала  преданно со смородиновым пирогом…
Я не нашлась с ответом, ушла от кухонного стола к телевизору.
Мишка не пошел за мной. Он оставался в кухне.
Там зазвенела бутылка, поставленная мною под стол, очевидно, он ее задел. Потянуло дымом. Мишка закурил прямо на кухне.
Я сидела у выключенного телевизора и неотрывно смотрела в немой экран, думая над его последними словами.

Ночи, которую я готовилась провести с самым любимым человеком, незабвенным другом детства Мишкой Можаевым, не получилось.
Не пригодилась пижама, не пригодились белье и полотенца.
Ночь, конечно, наступила своим чередом.
Только Мишка скоротал ее на моей кухне, звеня бутылками и смоля сигарету за сигаретой.
Он ни разу не прошел на балкон покурить через комнату, где на диване, не ложась, обхватив колени, сидела я.
Комната вслед за кухней наполнилась сигаретным дымом.
Я знала, что Мишке очень трудно было переварить все то, что я ему сказала и не лезла к нему на глаза.
Наверно, можно было выйти и снова включить чайник, разлить по чашкам чай и поболтать о тех горько-сладких детских годах, когда мы были еще школьниками.
(Продолжение следует)