Вахта. Хозяева Тайги

Вахта. Хозяева Тайги

Антон рассеянно водил курсором по экрану старенького ноутбука, перелистывая страницы вакансий. Свежий диплом электромонтера пятого разряда грел душу, но не карман. Двадцать лет – возраст, когда хочется всего и сразу, а в родном Владимире горизонты были узкими, как форточка в хрущевке. ЖЭК с его вечными протечками и копеечной зарплатой или мутные шабашки – не та перспектива, ради которой он грыз гранит науки в ПТУ и тянул лямку в армии. Да, отслужить успел, попал в РВСН. Не самая пыльная служба, но дисциплину в голову вбили крепко. Теперь хотелось применить знания, почувствовать себя нужным, да и денег заработать – своих, настоящих. Матери помочь, опять же.

Он уже почти сдался, готовый согласиться на любую синицу в руках, когда взгляд зацепился за объявление: «Электромонтажник на вахту. Север. Красноярский край. Высокая з/п. Проезд, проживание, питание за счет работодателя». Север. Тайга. Вахта. Слова прозвучали как призывный клич трубы, обещание испытаний и достойной награды. Он кликнул. Строительство нефтяного куста, суровые условия, вагон-городок. Требовался как раз его профиль.

Короткий звонок – и все решено. Бодрый голос начальника участка на том конце провода не задавал лишних вопросов. Опыт после училища? Есть. Служба? Была. Готовность к трудностям? Всегда готов. Через три дня быть в Красноярске, билеты купят, инструкции вышлют. Сердце забилось чаще – он едет!

Сборы прошли в лихорадочной спешке. Старый рюкзак, надежный отцовский бушлат, термобелье, самые необходимые инструменты. Мать, пряча слезы, сунула в карман затертую иконку Николая Угодника. Вокзал, гудки тепловозов, суета перрона. Антон запрыгнул в плацкартный вагон «Владимир-Красноярск», провожаемый взмахом материнской руки, чувствуя пьянящую смесь восторга и подспудной тревоги.

Поезд мерно стучал колесами, унося его все дальше на восток. Вагон жил своей сонной, дорожной жизнью. Антон смотрел в окно на проплывающие мимо пейзажи, думал о будущем. Спустя почти сутки пути, на какой-то длинной стоянке где-то за Уралом, в их отсек подсел новый пассажир.

Это был старик, но удивительно крепкий для своих лет, которые угадывались по сети глубоких морщин на темном, обветренном лице. Двигался он легко, без старческой шаркотни. Светлые, цепкие глаза смотрели внимательно, изучающе. Одет он был по-простому: брезентовая куртка поверх телогрейки, видавшие виды штаны, крепкие сапоги. Пахло от него лесом, дымом и чем-то еще, диким и терпким. Старик молча поздоровался кивком, забросил свой тощий сидор на полку и устроился напротив.

Какое-то время они ехали молча. Потом, не выдержав дорожной скуки, Антон решил выйти в тамбур, размяться и покурить. Открыв тяжелую дверь, он увидел, что его сосед уже там, смолит толстую самокрутку, глядя в грязное окно на проносящиеся мимо перелески. Как он успел проскочить мимо него, что Антон этого даже не понял. Мистика одним словом. А может он был настолько в своих мыслях, что даже не заметил как старик вышел в тамбур.

— Угощайся, парень, — старик протянул ему кисет с махоркой. – Табак свойский, крепкий.

— Спасибо, у меня свои, — Антон достал пачку сигарет. Прикурили.

— Далеко путь держишь? – спросил старик, выпуская густое облако дыма.

— В Красноярск. А оттуда глубже в тайгу, на вахту, — ответил Антон.

— Егорыч я, — представился старик. – От внуков вот еду, из Кургана. А сам-то я из тех краев, куда ты собрался, почитай. Егерем служу. Лес – дом мой. А ты, значит, на заработки?

— Ага. Антон. Электриком вот устроился. Училище закончил, в армии оттрубил в РВСН, теперь вот решил по-серьезному поработать.

— Электрик – дело нужное, — кивнул Егорыч. – А куда именно, коли не секрет? Много где сейчас бурят, строят.

— Под Белым Яром, говорят. Месторождение новое какое-то, нефтяной куст там.

При этих словах Егорыч как-то разом посерьезнел. Он затянулся глубже, и веселые искорки в его глазах погасли, сменившись затаенной тревогой.

— Белый Яр… Строят, значит… — проговорил он медленно, с какой-то горечью. – Зря они туда полезли. Ох, зря.

— Почему зря? – Антон почувствовал легкий укол беспокойства.

Егорыч оглянулся на дверь в вагон, понизил голос:
— Место там… особое. Не любят там чужих. Особенно тех, кто землю ковыряет, шумит железом. Старики наши сказывают – Хозяева там есть. Древние. Легенд много ходит, да только не все легенды – сказки. Медведи там… не простые. Лютые, хитрые. Да и не только медведи. Звери всякие. Будто разумные. Обходили то место всегда стороной, даже самые отчаянные охотники. А эти ишь, трубу тянут, нефть качать…. Сила там… не для людей.

Антон слушал, и легкое беспокойство сменялось неприятным холодком. Егорыч так убежденно и так буднично говорил, словно рассказывал о повадках обычного зверя, что поневоле становилось не по себе.

— Да ладно, дед, — попытался он отшутиться. – Какая мистика в наше время? Медведи – да, могут быть. Но у нас же вагон-городок, техника, люди…

— Думаешь, стены железные спасут, коли Хозяин решит свое взять? – Егорыч криво усмехнулся. – Он не спрашивает разрешения. Он приходит и берет. Ты вот что, Антон… Слушай меня, старого. Приглядывайся там ко всему. Особенно по ночам. Звуки слушай, следы смотри. И если что не так покажется – не лезь на рожон. Тайга шуток не любит, а то место – тем более. Лучше бы тебе, конечно, и вовсе туда не соваться… Да поздно уж, билет куплен.

Он докурил свою самокрутку, бросил окурок в щель у двери и, кивнув Антону, вернулся в вагон. Антон постоял еще немного в тамбуре, докуривая сигарету и глядя на темнеющий за окном лес. Слова егеря гулким эхом отдавались в голове. «Хозяева», «не любят чужих»… Романтика Севера и больших заработков как-то съежилась, уступив место тягучему, липкому предчувствию. Что-то непонятное и, возможно, опасное ждало его там, в глухой тайге под Белым Яром.
Красноярск встретил Антона суетой большого города, но он здесь не задержался. Уже на следующий день, после короткого инструктажа и получения спецодежды на базе подрядчика, он оказался в гулкой утробе вертолета Ми-8. Вместе с ним летела еще пара хмурых мужиков – смена для буровиков – и ящики с провизией и запчастями. Ревущий винт отрезал их от земли, и вскоре под ними расстелилась бескрайняя, однообразная тайга. Зеленое море деревьев, кое-где прорезанное синими лентами рек и бурыми пятнами болот, тянулось до самого горизонта. Час полета над этим первозданным миром – и вертолет начал снижение.

Посреди вырубленной проплешины, окруженной стеной вековых елей и сосен, показался вагон-городок. Синие и серые металлические коробоки, соединенные деревянными мостками, дымок из трубы столовой, рокот дизель-генераторов, буровая установка – вот и весь островок цивилизации в океане дикой природы. Вертолет плюхнулся на расчищенную площадку, подняв тучу пыли и прошлогодней хвои.

Антона встретил бригадир, коротко стриженый мужик с обветренным лицом, пожал руку, показал его койку в четырехместном вагоне и велел располагаться. Соседями оказались двое – здоровенный, вечно ухмыляющийся детина лет сорока по прозвищу Саныч, бывший десантник, сыпавший анекдотами и байками, и маленький, жилистый мужичок неопределенного возраста, Хайдар, татарин из глухой деревни, говоривший на смеси русского с татарским и постоянно что-то бормотавший себе под нос. Третья койка пока пустовала.

Быт оказался спартанским: железные двухъярусные кровати, тусклая лампочка под потолком, общий стол, печка-буржуйка. Удобства – на улице. Кормили сытно, но однообразно, в отдельном вагоне-столовой. Работа начиналась рано и заканчивалась поздно. Антон помогал матерым электрикам тянуть кабели, подключать оборудование. Шум стройки – визг пил, грохот техники, крики рабочих – сливался в непрерывный гул, к которому он быстро привык. Дни летели быстро, сливаясь в рутину из работы, еды и короткого, тяжелого сна. Связь с внешним миром – только спутниковый таксофон у начальника участка, работавший через раз. Ощущение полной изоляции от Большой земли становилось почти физическим.

Поначалу все шло нормально. Мужики работали, травили байки по вечерам, резались в карты. Саныч развлекал всех своими армейскими историями и не всегда приличными анекдотами, Хайдар больше молчал, но иногда выдавал меткие, хоть и косноязычные замечания. Но спустя неделю Антон начал замечать странности. Точнее – слышать.

Ночью, когда генератор замолкал и на вагон-городок опускалась густая таежная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием остывающей буржуйки да храпом соседей, снаружи начиналось что-то непонятное. Сначала это был просто какой-то шорох, шелест у стены вагончика. Антон списывал это на ветер или мелких зверьков. Но потом звуки стали отчетливее. Кто-то будто скребся по металлической обшивке – медленно, тяжело, словно огромными когтями. Пару раз он слышал низкий, утробный рык, непохожий на медвежий – какой-то… слишком глубокий, вибрирующий. А однажды ночью его разбудил вой. Далекий, протяжный, полный такой первобытной тоски и угрозы, что волосы на затылке встали дыбом. Это было не похоже на обычных волков, которых он слышал в деревне у бабушки. Этот вой был другим – мощным, жутким, почти осмысленным.

Утром он попытался осторожно расспросить Саныча. Тот отмахнулся:
— Да брось, Антоха! Медведи тут шастают, лоси… Мало ли зверья в тайге? Приснилось тебе с устатку.

Хайдар только хмуро покачал головой и пробормотал что-то вроде: «Шайтан гуляет… место плохое…»

Но Антон видел, что не ему одному не по себе. Разговоры в курилке иногда обрывались на полуслове, когда кто-то упоминал ночные звуки. Мужики стали чаще оглядываться на стену леса, особенно в сумерках. Кто-то из буровиков нашел утром возле своего вагончика следы – огромные, смазанные, не похожие ни на медвежьи, ни на волчьи. Их быстро затоптали, но перешептывания пошли по городку. Стали вспоминать старые байки про «лесных людей», про пропавших без вести геологов в этих краях лет тридцать назад. Днем все это казалось ерундой, суевериями усталых мужиков, оторванных от дома. Но когда опускалась ночь, и за тонкой стенкой вагончика оживала полная неведомых звуков тьма, слова Егорыча из поезда настойчиво лезли в голову. «Хозяева тут свои… Не любят чужих…»

Однажды вечером, выйдя покурить перед сном, Антон задержался у края освещенной площадки. Тьма за кругом света казалась плотной, живой, полной шорохов и неясных движений. И вдруг он увидел. На самой границе света и тени, между стволами двух огромных елей, мелькнула тень. Большая, приземистая, она скользнула бесшумно и исчезла в чаще. Показалось? Игра света? Но сердце заколотилось так, что стало трудно дышать. Он инстинктивно попятился обратно, к свету, к людям. Что-то там было. Что-то огромное, темное и враждебное наблюдало за ними из лесной темноты. И это было только начало.
Дни шли своей чередой, отмеченные ревом дизеля, лязгом металла и матерной перебранкой работяг. Антон втянулся в ритм вахты, его руки привыкли к грубой работе, а мозг научился отключаться под монотонный гул стройки. Днем, под ярким северным солнцем, которое летом почти не садилось, страхи предыдущей ночи казались глупыми, почти смешными. Мужики шутили грубо, но весело, Саныч травил свои бесконечные байки, Хайдар сосредоточенно ковырялся в моторе помпы, и даже разговоры о странных следах или ночных звуках теперь велись с этакой показной бравадой. Ну, шастает зверь, ну, большой. Тайга же. Чего еще ждать? Они пытались убедить себя, что все в порядке, что это просто нервы от изоляции и тяжелой работы. Но когда солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо в холодные, багровые тона, и на тайгу медленно сползала сизая вечерняя дымка, шутки стихали, а в глазах появлялась затаенная тревога.

Особенно тягостными стали ночи. Тишина, нарушаемая лишь гудением ветра да редким треском сучьев в лесу, давила на уши. Каждый шорох за стеной заставлял вздрагивать. Спали урывками, чутко, прислушиваясь к темноте.

Однажды ночью это случилось снова, но уже совсем по-другому. Антон только начал проваливаться в дрему, когда его резко выдернул из нее звук. Низкий, скрежещущий, он шел прямо от стены вагончика, у его изголовья. Словно кто-то водил по металлической обшивке чем-то невероятно твердым и острым. Сначала медленно, с силой – СКРРРРЕЕЕЕБ… СКРРРРЕЕЕБ… – так, что по полу пошла легкая вибрация. Потом быстрее, яростнее – СКРЯБ-СКРЯБ-СКРЯБ-СКРЯБ! Звук был омерзительным, рвущим нервы. Казалось, невидимые когти впиваются в металл, пытаясь прорвать тонкую преграду между ними и тем, что было снаружи.

Антон замер, боясь дышать. Он скосил глаза на соседнюю койку. Саныч лежал с широко открытыми глазами, его лицо в полумраке было бледным и напряженным. Даже обычно невозмутимый Хайдар сел на своей койке, прижавшись к стене и что-то беззвучно шепча по-татарски.

Скрежет прекратился так же внезапно, как и начался. Наступила тишина. Но эта тишина была хуже любого звука. Она звенела в ушах, густая, тяжелая, полная ожидания. Кто там? Что ему нужно? Антон чувствовал, как колотится сердце, отдаваясь глухими ударами в висках. Он медленно повернул голову к окну – маленькому, забранному металлической сеткой. Но снаружи была лишь непроглядная тьма. Ни движения, ни звука. Только ощущение чьего-то пристального, невидимого взгляда.

— Что… что это было, Саныч? – прошептал Антон, когда смог наконец разлепить пересохшие губы.

— Хрен его знает… — так же шепотом ответил десантник, и в его голосе не было обычной бравады. – Здоровое что-то… Росомаха? Медведь?

— Нет… — проскрипел Хайдар. – Не медведь… Другое… Злое…

Они просидели так до самого рассвета, не смея пошевелиться, прислушиваясь к каждому шороху. Утром, когда первые лучи солнца прогнали ночные тени, Саныч первым решился выйти наружу. Антон и Хайдар последовали за ним. У стены вагончика, там, где ночью слышался скрежет, на металлической обшивке виднелись глубокие, рваные царапины. Четыре параллельные борозды, каждая толщиной с палец, шли наискось, будто кто-то огромный и сильный провел по стене когтистой лапой. Металл был задран, краска содрана до блеска. Глядя на эти следы, невозможно было отделаться от мысли, что оставило их существо невероятной мощи.

Новость мгновенно облетела вагон-городок. На царапины приходили смотреть все, кто был свободен. Лица у мужиков были мрачные. Шутки кончились. Страх стал явным, почти осязаемым. Начальник участка пытался всех успокоить, говорил про особо крупного медведя-шатуна, обещал усилить ночные дежурства у генератора, выдать охотничьи ружья. Но это уже не помогало. Все понимали – происходит что-то неправильное, жуткое.

А потом наступила та ночь. Она началась как обычно – с тяжелого, тревожного заката и гнетущей тишины. Но около полуночи с дальнего края городка, от вагончиков буровиков, донесся крик. Неразборчивый, полный ужаса, он резко оборвался. Через мгновение раздался еще один, потом еще – крики, грохот, звук бьющегося стекла. А затем – снова тишина. Но теперь она была другой – звенящей, напряженной до предела, будто натянутая струна, готовая лопнуть.

Никто не решался выйти. Все сидели по своим вагончикам, вцепившись в топоры, монтировки – любое подобие оружия. Антон, Саныч и Хайдар стояли у двери, прислушиваясь. Снаружи не было слышно ни звука. Ни шагов, ни рычания. Только ветер шелестел в ветвях елей.

Утро принесло страшное подтверждение ночным страхам. Дверь одного из вагончиков буровиков была вырвана с мясом, буквально выломана. Внутри – следы борьбы, перевернутая мебель, кровь на полу и стенах. Двое мужчин, живших там, исчезли. Бесследно. Никто ничего не видел, только слышали крики и грохот.

Паника охватила вагон-городок. Кто-то требовал немедленно вызывать вертолет, кто-то кричал, что нужно уходить пешком через тайгу. Начальник участка пытался связаться с базой по спутнику, но связи не было – глухое шипение. То ли аппарат сломался, то ли… что-то еще.

Они оказались отрезаны. В ловушке. Посреди враждебной тайги, где ночью бродит нечто огромное, злое и смертельно опасное. Точка невозврата была пройдена. Теперь речь шла не о работе и деньгах, а о выживании. И следующая ночь обещала быть еще страшнее.
Утро после исчезновения буровиков превратило вагон-городок в растревоженный муравейник. Страх перерос в открытую панику. Крики, ругань, обвинения. Кто-то бился в истерике, кто-то сидел, тупо уставившись в одну точку. Начальник участка, бледный, с трясущимися руками, безуспешно крутил ручку настройки спутникового телефона – аппарат молчал мертвой тишиной. Они были одни. Брошены на съедение неведомому ужасу посреди бескрайней тайги.

Работу бросили все. Какой смысл тянуть кабель или заливать бетон, когда за стеной леса притаилась смерть? Мужики сбивались в кучки, нервно курили, перешептывались, подозрительно косясь на темную кромку деревьев, которая теперь казалась не просто фоном, а злобной, наблюдающей сущностью. Даже яркое дневное солнце не приносило облегчения. Тишина давила, каждый треск сучка заставлял вздрагивать.

Саныч, чья десантная выучка, казалось, проснулась перед лицом реальной опасности, пытался организовать подобие обороны. Собрали все, что могло служить оружием: топоры, ломы, монтировки, несколько охотничьих ружей, найденных у пропавших буровиков и еще пары мужиков. Забаррикадировали окна досками, где это было возможно, подперли двери изнутри. Вагон-городок превратился в осажденную крепость, но все понимали – хлипкие стены и жалкий арсенал не спасут их, если оно решит напасть всерьез. Хайдар молча точил свой охотничий нож, его лицо было похоже на темную маску, глаза горели огнем.

Ждать пришлось недолго. Ужас пришел не под покровом ночи, а в мутных предвечерних сумерках, когда небо еще светилось, но тени уже начали сгущаться, превращая знакомые очертания в нечто зловещее.

Началось с душераздирающего визга со стороны столовой. Потом – грохот, звон разбитого стекла. И почти сразу – тяжелый, утробный рев, от которого кровь стыла в жилах. Не крик зверя – рев существа, полного ярости и первобытной силы.

Антон, Саныч и Хайдар выглянули в узкую щель забаррикадированного окна своего вагончика. То, что они увидели, навсегда выжгло сетчатку их глаз. Из разбитого окна столовой вылетело тело – повар, грузный, добродушный дядька, которого все звали Михалычем. Он ударился о противоположный вагончик с глухим, влажным стуком и сполз на землю безвольной куклой. А в дверном проеме столовой появилось…

Огромное, темное, оно едва протиснулось наружу. Сгорбленное, покрытое бурой, клочковатой шерстью, оно стояло на задних лапах, но это был не медведь. Слишком длинные, неестественно вывернутые конечности, массивная голова с горящими во тьме желтыми глазами и огромная пасть, из которой торчали клыки размером с кинжал. Существо издало еще один жуткий рёв…

Затем из-за угла другого вагончика выскочило второе. Меньше ростом, серое, оно двигалось на четырех лапах с невероятной скоростью и ловкостью волка, но размером было с хорошего теленка. Оно прыгнуло на одного из рабочих, выскочившего с топором из соседнего вагона, и сбило его с ног. Раздался короткий, булькающий крик, части тела полетели в стороны – и все стихло.

И вот начался настоящий ад. Из леса, со всех сторон, к вагон-городку неслись темные фигуры. Большие и маленькие, бурые и серые. Они двигались с пугающей скоростью, игнорируя редкие, панические выстрелы из ружей. Раздавались крики ужаса, треск ломаемых дверей, звуки борьбы. Оборона рассыпалась в считанные секунды. Люди метались в панике, пытаясь спрятаться, убежать, но твари были быстрее, сильнее.

— Уходить надо! – рявкнул Саныч, оттаскивая Антона от окна. Его лицо было искажено смесью ярости и страха. – Здесь нам не выжить! Через заднее окно – и в лес! Шанс один! Хайдар, с нами!

Хайдар молча кивнул, его рука сжимала нож так, что побелели костяшки.

Они выбили доски с маленького окна в торце вагона. Снаружи доносились крики и жуткое рычание. Саныч вылез первым, осмотрелся.

— Чисто! Давай! Бегом к лесу, не оглядываться!

Антон выскользнул следом, за ним Хайдар. Они пригнулись и рванули через площадку, мимо опрокинутых бочек и брошенной техники, к спасительной стене деревьев. Краем глаза Антон увидел, как одна из огромных бурых тварей разрывает на части тело человека у входа в вагончик начальника. Желтые глаза на мгновение встретились с его взглядом, и Антона сковал ледяной ужас.

Они ворвались в чащу, ломая ветки, спотыкаясь о корни. За спиной раздавались звуки бойни, но они уже не имели значения. Теперь их врагом был не только неведомый ужас, но и сама тайга – темная, густая, безразличная. Они бежали, не разбирая дороги, подгоняемые адреналином и первобытным страхом, углубляясь все дальше в неизвестность. Единственная мысль билась в голове Антона: бежать, бежать, бежать… Куда – он не знал. Главное – подальше от этого проклятого места.
Они бежали. Бежали так, как, наверное, не бежали никогда в жизни. Легкие разрывались от нехватки воздуха, ноги превратились в сплошную ноющую боль, а сердце колотилось где-то в горле, грозя выпрыгнуть. Тайга вокруг стала враждебным, живым лабиринтом. Колючие лапы елей цеплялись за одежду, будто пытаясь остановить, задержать. Скользкий мох под ногами предательски уезжал, заставляя спотыкаться, падать, снова вскакивать и бежать дальше. Позади осталось зарево пожара, пожиравшего вагон-городок (кто-то из нападавших, видимо, опрокинул бочку с соляркой или поджег строения намеренно), и звуки бойни, которые еще долго отдавались в ушах Антона жутким эхом.

Хайдар вел их. Маленький, жилистый, он двигался с поразительной выносливостью, почти не сбивая дыхания. Он не бежал сломя голову, как Саныч или сам Антон в первые минуты паники. Он выбирал путь – петлял между деревьями, пересекал ручьи по камням, вел их через густые заросли кустарника, где, казалось, не пройти. Он словно читал лес, пытаясь сбить со следа тех, кто неминуемо должен был их преследовать. Антон с трудом поспевал за ним, а Саныч, самый крупный и тяжелый из них, отстал почти сразу, его хриплое дыхание и ругательства слышались все дальше, пока не стихли совсем.

— Саныч! – крикнул Антон, оглядываясь.

— Нет времени! – резко бросил Хайдар, не останавливаясь. – Идут! Быстро!

Антон понял: Саныч обречен. Их осталось двое. Он стиснул зубы и рванул за Хайдаром, стараясь не думать о судьбе десантника. Сейчас нужно было спасать свою шкуру. Чувство загнанности, липкого, всепроникающего страха смешивалось с отчаянием. Куда они бегут? Есть ли вообще шанс уйти?

Лес вокруг менялся. Деревья становились выше, стволы толще, покрытые седыми лишайниками. Подлесок почти исчез, земля была устлана толстым ковром старой хвои, приглушавшей шаги. Воздух стал тяжелее, неподвижнее, и к терпкому запаху хвои и прели примешался новый, тревожный оттенок – запах дикого зверя, мускусный, резкий, и еще что-то неуловимо сладковатое, тошнотворное… запах крови.

Хайдар вдруг замер, припав к земле за стволом упавшего дерева. Антон рухнул рядом, тяжело дыша. Хайдар приложил палец к губам и медленно, осторожно выглянул из-за укрытия. Антон последовал его примеру.

Они вышли на край поляны. Небольшой, скрытой в самой чаще векового леса, она выглядела как сцена из ночного кошмара. В центре возвышался идол – грубо вытесанный из цельного ствола почерневший столб с угадывающимися чертами то ли человека, то ли медведя, увенчанный огромной медвежьей головой с пустыми глазницами. У подножия идола ярко пылал костер, отбрасывая дергающиеся тени на стволы окружающих деревьев. Вокруг костра двигались фигуры.

Их было много. Больше, чем Антон видел во время нападения на вагон-городок. Огромный, почти черный медведь с седыми клочьями шерсти на загривке и массивной головой стоял ближе всех к идолу, спиной к ним. Рядом с ним – два других медведя, чуть поменьше, бурых, переминались с лапы на лапу, издавая низкое утробное ворчание. Несколько волков, неестественно крупных, серых, с горящими желтыми глазами, лежали или бродили по краю поляны. И еще… Антон присмотрелся и почувствовал, как холодеет внутри. Среди них были и другие – похожие на рысей, но крупнее, с кисточками на ушах, и даже что-то вроде огромной росомахи, приземистое, мускулистое, с мощными челюстями. Это был целый клан, выводок порождений ночи.

Они занимались чем-то жутким. У костра валялись останки – то, что совсем недавно было их коллегами-вахтовиками. Оборванные куски спецовок, бесформенные груды мяса, кости… Они рвали их, бросали в огонь, жадно пожирали сырые куски. Это был пир победителей, кровавый и омерзительный. Их движения были резкими, звериными, но в них чувствовалась какая-то мрачная осмысленность, словно они совершали древний, им одним понятный ритуал.

Один из волков, старый, почти совсем седой, с необычно умными и пронзительными желтыми глазами, не участвовал в трапезе. Он сидел поодаль, на небольшом камне, и внимательно наблюдал за всем происходящим, время от времени тихо порыкивая, будто отдавая команды. В его облике было что-то властное, расчетливое.

Вдруг этот Старый Волк резко вскинул голову. Его уши дернулись, ноздри затрепетали. Он медленно повернул голову и посмотрел прямо на то место, где за упавшим деревом прятались Антон и Хайдар. Его взгляд был ледяным, пронизывающим. Он знал. Он их учуял.

Старый Волк издал короткий, отрывистый лай. Все движение на поляне мгновенно замерло. Медведи и волки обернулись, их горящие глаза уставились в темноту, туда, где затаились последние выжившие.

Хайдар понял все без слов. Он схватил Антона за руку.
— Уходим! Сейчас!

Но было поздно. Два серых волка молниеносно метнулись к ним, перепрыгнув через упавший ствол. Хайдар оттолкнул Антона в сторону и сам шагнул навстречу тварям, его охотничий нож сверкнул в неверном свете костра.
— Беги, малай!

Он был невероятно быстр и ловок. Увернулся от клыков первого волка, полоснул ножом по боку второго. Тот взвизгнул от боли и отскочил. Но первый уже разворачивался для нового прыжка. Хайдар отступил, прикрываясь деревом, его глаза горели яростью берсерка. Он явно не собирался сдаваться без боя.

Антон на мгновение замер, парализованный ужасом и внезапным приливом стыда – он бежит, а старик дерется за него. Но инстинкт взял свое. Он развернулся и бросился бежать вслепую, куда глаза глядят, прочь от страшной поляны. Он слышал за спиной рычание, короткий вскрик Хайдара, звук удара… и потом все стихло.

Он бежал, спотыкаясь, падая, поднимаясь. Слезы застилали глаза. Все кончено. Саныч мертв, Хайдар мертв. Он один. Абсолютно один в этом проклятом лесу, полном чудовищ. Он услышал за спиной тяжелый топот, треск веток. Его догоняли. Он обернулся и увидел огромную бурую тень, несущуюся на него сквозь деревья. Один из молодых медведей-оборотней. Отчаяние придало ему сил, он рванул в сторону, но запутался в корнях и рухнул на землю.

Антон перевернулся на спину, пытаясь отползти, закрываясь руками. Медведь был уже над ним – ревущая, клыкастая пасть, горящие злобой глаза, запах падали и дикого зверя. Когтистая лапа взметнулась для удара…

И тут раздался низкий, властный рык. Медведь замер с поднятой лапой, недовольно заворчал, но отступил на шаг, оглядываясь. К ним неторопливо приближался самый крупный – тот, что стоял у идола, черный, с сединой на загривке. Главный. Он подошел к Антону, склонил свою массивную голову, обнюхал его. Его глаза, желтые, как у всех них, смотрели не просто со злобой, а с каким-то странным, тяжелым интересом. Он снова зарычал, но уже тише, обращаясь к молодому медведю. Тот недовольно фыркнул, но подчинился.

Вместо смертельной агонии Антон почувствовал, как цепкие волчьи челюсти смыкаются на его руках, и его поволокли по земле обратно к поляне, к пылающему костру. Мир перед глазами качался, звуки доносились как сквозь вату. Последнее, что он увидел перед тем, как сознание окончательно покинуло его, было израненное, но живое лицо Хайдара, лежащего на земле неподалеку, и огромную тень главного медведя, нависшую над ним. Тьма сомкнулась…

Очнулся он от резкой боли в плече и тихого, настойчивого шепота.
— Малай… вставай… тише… уходить надо…

Антон открыл глаза. Он лежал на ворохе сухого мха и звериных шкур в каком-то темном, тесном помещении, пахнущем землей, сыростью и диким зверем. Берлога? Пещера? Сквозь узкий лаз пробивался слабый лунный свет, позволяя разглядеть склонившегося над ним Хайдара. Старик выглядел ужасно: лицо было бледным, рука неестественно вывернута, одежда пропитана кровью. Но в его глазах горел прежний огонь.

— Они… спят? – прошептал Антон, пытаясь сесть. Тело ломило, голова гудела.

— Шайтаны… отдыхают, — прошипел Хайдар. – Надо идти, пока луна не ушла. Я знаю тропу… короткую… может, уйдем… Давай, малай, вставай!

Он попытался поднять Антона, но тот был слишком слаб. Хайдар выругался по-татарски, напрягся, пытаясь в одиночку вытащить Антона из берлоги.
— Не брошу… нельзя… надо…

В этот момент у входа в берлогу мелькнула тень. Хайдар замер, потом отчаянно рванулся к лазу, выставив вперед здоровую руку с зажатым в ней ножом. Он успел сделать лишь пару шагов, как снаружи раздался короткий, яростный рык, звук борьбы, глухой удар – и все стихло. Хайдар не вернулся. Антон понял: старик погиб, пытаясь спасти его или хотя бы умереть в бою. Он снова остался один, в самом сердце логова чудовищ, обессиленный и обреченный. Он закрыл глаза, ожидая, что сейчас придут и за ним.

Но никто не пришел. Он лежал в темноте, слушая отдаленное потрескивание костра снаружи и тяжелое дыхание спящих тварей где-то рядом. Ужас сменился странным оцепенением, безразличием. Он провалился в тяжелую, липкую дрему.

Разбудил его не шум, а внезапно изменившийся запах и ощущение чужого присутствия совсем рядом. Он открыл глаза. Утро пробивалось сквозь лаз слабым серым светом. И рядом с ним сидел… человек. Старик. Совершенно голый, с длинными седыми волосами, спутанной бородой и телом, покрытым шрамами и странными татуировками. Старик смотрел на него умными, пронзительными желтыми глазами. Антон узнал этот взгляд. Старый Волк.

Антон отшатнулся, пытаясь отползти, но сил не было. Старик чуть заметно усмехнулся.
— Не бойся — голос был хриплым, скрипучим, но вполне человеческим, хотя и с древним, непривычным акцентом. – Не трону. Пока.
Антон огляделся. В берлоге было еще двое – крепкий мужчина средних лет с буйной темной бородой, широкими плечами и тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей (несомненно, вчерашний главный медведь) и молодой парень с такими же дикими, желтоватыми глазами и спутанными русыми волосами. Они тоже были нагими, их тела покрывали старые шрамы и замысловатые, выцветшие татуировки, изображавшие зверей и непонятные символы. Рядом валялись грубые одежды из шкур. Ночной кошмар обрел человеческие лица, но от этого не стал менее жутким. Остатки звериной сущности сквозили в их взглядах, в напряженных позах, в ауре дикой, первобытной силы, исходившей от них.

— Живой… — пророкотал бородатый мужчина, его голос был низким и гулким, как рычание медведя, но слова были почти понятны, хоть и звучали странно, по-старинному. – Крепкий оказался… человече.

— Воля твоя, отец, — отозвался парень, не сводя с Антона голодных глаз. – Мой был бы… корм.

— Молчи, Завид, — прервал его Старый Волк, не поворачивая головы. – Не твоего ума дело. Гость у нас. Пока гость.

Бородатый подошел к Антону, присел на корточки. От него пахло лесом, кровью и чем-то еще – силой, властью. Он смотрел Антону прямо в глаза.
— Слышишь меня, человече? Понимаешь речь нашу?

Антон судорожно кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Добре, — кивнул бородач. – Значит, слухай. Мы – Род. Мы – Хозяева этой земли. Испокон веку здесь живем. Духи леса – наша кровь, звери тайги – наши братья. Вы, люди… пришли на нашу землю. Рвете ее железом, пугаете шумом, кровь льете. Не по праву пришли.

Он помолчал, его взгляд стал еще тяжелее.
— Мы вас гнали. Мы вас убивали. Показали силу нашу. Но вы, люди… упрямы. Глупы. Придут другие. С ружьями, с огнем. Будут мстить. Будут искать. Нам того не надобно.

— Чего… чего вы хотите? – голос Антона был слабым, дрожащим шепотом.

— Ты вернешься, — сказал главный так просто, будто речь шла о прогулке в лес. – Вернешься к своим. И скажешь им. Скажешь, что напали звери. Медведи лютые, волки стаями. Много их тут, невиданно. Бешеные. Людей рвут. Скажешь, что все погибли. Один ты спасся. Чудом. Блуждал по тайге, еле вышел. Понял?

Антон смотрел на него, пытаясь осознать услышанное. Они отпускают его? Чтобы он солгал? Чтобы напугал остальных и стройку остановили?

— Поклянись, — вмешался Старый Волк, его желтые глаза сверлили Антона насквозь. – Поклянись духами леса, кровью своей поклянись, что скажешь так, как велено. И ни слова боле. Ни слова о нас. О Роде. О том, что видел здесь.

— Я… клянусь… — пролепетал Антон. Что ему оставалось?

— Верим ли мы клятве человека? – усмехнулся Завид, обнажив острые зубы.

— Он скажет, — твердо произнес главный, поднимаясь. – Страх – лучшая клятва для таких, как он. Утром уйдешь. Тропу покажем. Еды дадим немного. И помни… Мы будем знать. Всегда будем знать, если ты нарушишь слово. Найдем. Везде найдем.
…Они оставили его одного. Антон лежал на шкурах, пытаясь прийти в себя. Голова кружилась. Он выживет? Его отпустят? Но какой ценой? Ценой лжи, ценой молчания о погибших товарищах, о страшной правде этого места.

Ближе к полудню, когда солнце уже стояло высоко, в берлогу снова вошел Старый Волк. В руке он держал знакомую деревянную флягу.
— Пить хочешь, человече? Дорога дальняя. Силы нужны.

Антон с жадностью кивнул. Горло пересохло. Старик протянул флягу. Антон сделал несколько больших глотков прохладной, чуть кисловатой воды. Старик смотрел на него не мигая, его желтые глаза, казалось, заглядывали прямо в душу. Когда Антон отнял флягу от губ, старик внезапно наклонился совсем близко, его лицо оказалось в паре сантиметров от уха Антона.

(неразборчивая речь) – прошипел Старый Волк, обдав Антона запахом дикого зверя и старой крови

Его шепот был тихим, почти неслышным, слова сливались в странный, гипнотический ритм. Антону показалось, что он не просто слышит, а чувствует эти слова где-то глубоко внутри, как чужеродный код, вписывающийся в его сознание. Старик отстранился, усмехнулся, обнажив клыки, которые даже в человеческом облике казались неестественно длинными, и вышел из берлоги, оставив Антона в смятенных чувствах.

Его действительно вывели на тропу на рассвете следующего дня. Молчаливый Завид проводил его несколько километров, указал направление и растворился в чаще. Антон шел, как в тумане, подгоняемый страхом и странным ощущением внутренней пустоты, смешанной с непонятной тревогой. Он вышел к геологам через три дня, едва держась на ногах.

Он рассказал все, как велел бородатый. Как учил Старый Волк не говорить правду. Про бешеных зверей, про гибель товарищей, про свое чудесное спасение. Ему поверили. История, подкрепленная его изможденным видом и неподдельным ужасом в глазах, сделала свое дело. Разработку месторождения остановили. Лес остался за Хозяевами.

Антон вернулся домой, во Владимир. Объятия матери, сочувствие друзей, вопросы журналистов. Он повторял свою заученную легенду, стараясь не встречаться взглядом с отражением в зеркале. Он пытался жить как прежде. Ходил по улицам, встречался с друзьями, даже пытался найти работу. Но что-то неуловимо изменилось.

Мир стал другим. Запахи стали острее, звуки – громче. Ночью он почти не спал, вслушиваясь в тишину за окном, и ему казалось, что он слышит далекий вой, идущий не снаружи, а откуда-то изнутри него самого. Слова Старого Волка, прошептанные в берлоге, всплывали в памяти обрывками, но теперь они обретали новый, зловещий смысл. "Наша правда тебе теперь ближе..." "Ты уже не тот..." "Зов Леса..." Он начал понимать. Понимать то, что старик шептал ему тогда, когда он пил воду из фляги. Понимать, что именно было в той воде. Осознание приходило медленно, как яд, проникающий в кровь. «Мы теперь одной крови…» - эта фраза, которой он тогда не расслышал или не понял, теперь звучала в его голове набатом.

Он стал избегать людей, все чаще уходил один бродить по лесу за городом. Там ему было… спокойнее. Привычнее.

А потом пришло первое полнолуние после его возвращения. Луна висела над городом огромным, холодным диском. Антон стоял у окна, глядя на нее, и чувствовал, как внутри нарастает беспокойство, переходящее в непреодолимую тоску, в дикий, первобытный зов. Зов, который тянул его туда, на север, в глухую тайгу. Или просто… прочь. Прочь от людей, от этой жизни.

На следующее утро его кровать была пуста. Окно в комнате распахнуто настежь. Антона больше никто никогда не видел. Он просто исчез, растворился в ночи, унесенный зовом полной луны.